Ангел за партой

Зайдя следующим утром на кухню после тщетных попыток обнаружить живую материю в доме, я обнаруживаю за кухонным столом Алию, с деловитым видом пересчитывающую вчерашнюю выручку, в разы превосходящую ту, которой успела разжиться вчера из моего кошелька. Заметив меня, сестрёнка живо прячет деньги под стол с очень хитрым выражением на довольной морде. Я лишь снисходительно мотаю головой и начинаю заглядывать в каждый кухонный ящик в надежде отыскать там что-нибудь, что можно было бы принести в жертву двум голодным урчащим животам. — Где папа? — спрашивает Алия, когда я, открыв одну из дверец, пускаюсь в бой с выпадающей из ящика посудой, поставленной туда накануне кем-то очень ленивым и безответственным. — В Манчестере, с подружкой, — бросаю я. Воспоминание о настоящей причине его отсутствия и десятке не принятых Изабелой звонков после её сообщения закручивает внутренности морским узлом. Алия снова возвращается к пересчитыванию выигранных в спорах денег. — Как думаешь, Амалия сможет стать нашей новой мамой? — вдруг спрашивает она. Я пожимаю плечами, включая кофемашину: — Не думаю, Алия, что до этого дойдёт. Ты же знаешь, как часто они меняются. Вафли будешь? — Буду. А мне кажется, Амалия другая. Она мне нравится, знаешь, она такая добрая. А ты ведёшь себя с ней, как чёртов хам. — Эй, что за слова? — Это папа так сказал. — А ты и рада повторить, — я ставлю перед Алией тарелку с вафлями и абрикосовый джем. — Кофе будешь? — Конечно, буду! Алия внимательно наблюдает за мной и, дождавшись, пока перед ней не окажется целая чашка с горячим дымящимся кофе, ехидно добавляет: — Конечно, буду, но мне нельзя. Ты забыл, что я ещё ребёнок. Я останавливаюсь как вкопанный и укоризненно смотрю на неё. — Чёрт, Алия! Не могла раньше сказать? — Слово на букву «ч»! Слово на букву «ч»! — Прекрати! — А Кор снова рассеянный, ха-ха! Ставлю десять фунтов на то, что ты опять думал о своей Изабеле! — Что за вздор, — я начинаю сердиться, выливая кофе в раковину. — И я больше не спорю с тобой на деньги, ясно? Я вообще считаю это дело отвратительным — посмотри, сколько народу ты вчера ограбила! — И что ты сделаешь мне? — Алия с самодовольным видом упирает руки в бока. — Напишу про твои грязные сделочки Санта Клаусу, вот что. Ребёнок разом умолкает, ожесточённо ткнув вилкой в вафлю. Положив себе в тарелку вчерашней китайской лапши, которую Чарли заказал из какой-то закусочной с сомнительным отношением к китайцам и тому, что они едят, я сажусь напротив Алии, продолжая думать об Изабеле. Макс у меня под ногами принимается пробовать на вкус мои джинсы. — А его не существует, — не шибко уверенно заявляет Алия, ковыряясь вилкой в вафлях. Я молчу, делая вид, что не заинтересован. Через некоторое время она не выдерживает, отодвигает тарелку и поясняет: — Его американцы придумали! Для того, чтобы кока-колу продавать. Не отрываясь от еды, я согласно киваю: — Да, конечно. — И дымохода у нас нет! Как он тогда бы залезал к нам домой? — Действительно. — И ещё Джессика почему-то каждый год получает дорогие подарки, хотя она плохо себя ведёт! — Какая нелепая промашка. Чувствуя на себе её надутый взгляд, я обращаю на сестру внимание. — Но если Санта Клауса нет, кто тогда съел твоё тошнотное печенье в прошлом году, которое ты испекла перед сном? У нас с отцом и Максом от твоей выпечки случаются обмороки, ты знаешь. Мой вопрос в корне меняет детское мировоззрение, перечеркивая все прошлые аргументы Алии, сведя их на нет. Видя, как она потрясённо открывает рот, я улыбаюсь себе в тарелку. — Я так и знала! — радостно вскакивает она. — Гадкая Джессика, всё наврала! Кор, а если я больше не буду спорить на деньги, Санта подарит мне котика? — И как это будет согласовываться с рождественским желанием нашей собаки? — Каким? — «Санта, подари мне, пожалуйста, говяжью кость и ни одного вонючего котика». Алия лезет под стол, чтобы задушить Макса в объятиях: — Пожалуйста, миленький Макарон, пожелай что-нибудь другое! Он будет добрым, я обещаю, вы подружитесь. Пожалуйста! — Алия, твои вафли завопили, увидев столько микробов у тебя на руках. Вымой руки и сядь за стол, прошу. Боже, мне с тобой ещё два дня одному жить… *** "Редкое рождественское утро выдавалось удачным для Грегора Лаунджа, потому как, будучи весьма скептически настроенным ко всякой праздности ослом, он почему-то больше всего на свете ненавидел именно Рождество, хотя был католиком и всё-таки время от времени подбрасывал мелочь в шапки нищих у церкви для очистки совести". — Как тебе начало, пап? — отхлебнув чай из чашки, я отрываюсь от чтения и смотрю на завтракающего отца. — Нам по французскому задали на каникулы очередное сочинение на тему: "Как мы проводим Рождество с близкими". Мне надоело каждый год описывать, как это бывает в фильмах, на этот раз все услышат правдивую версию. По-моему, неплохо выходит, как считаешь? Осталось только перевести на французский. Отец продолжает молча есть омлет, не поднимая на меня глаз. — Ты послушай, что там дальше идёт: "Мир не знал, каким местом Санта Клаус и его олени могли провиниться перед лютым Грегори, но что-то в запахе рождественской утки заставляло его биться в припадке коровьего бешенства, и тогда все снеговики, слепленные накануне местными ребятишками, таяли в свои вёдерные шляпы, ибо на Рождество Грег был сам сатана". — Чего ты от меня хочешь, Кор? Я подтягиваю к себе глубокую вазу с фруктами и беру оттуда апельсин: — Вообще-то я хотел попросить тебя кое о чём. Отодвинув в сторону свою пустую тарелку, отец наконец смотрит на меня. Он в идеальном порядке, как всегда: лицо гладко выбрито, на одежде ни складочки, даже салфетка лежит на коленях, чтобы случайно не испачкались брюки. Янтарные глаза светятся слабой, немного усталой заинтересованностью. — Я слушаю, — говорит он, откинувшись на стуле. Я поправляю майку на животе, стряхивая с неё невидимые крошки — по крайней мере, это занятие на некоторое время избавляет меня от необходимости выдерживать мучительный зрительный контакт. Я пожимаю плечами: — Так, просто подумал... — неохотно начинаю я, — ты ведь сегодня снова не захочешь отмечать Рождество… — Не захочу, — утвердительно кивает он. Собравшись с силами, я решаюсь на наглость: — Ну, в общем, мы с Алией могли бы... могли бы поехать на праздники… — К маме, — заканчивает за меня отец, крайне раздражённо кивнув самому себе. Он слегка наклоняется вперёд, поставив локоть на стол. — Что-то уж больно часто ты стал к ней наведываться, а я вот не припомню, чтобы ты когда-либо был таким маменькиным сынком. Я поднимаю глаза, полный решимости: — Я хотел поехать к Ким. От меня не уходит, как побледнели веснушки на его лице. Он отстраняется и пару секунд недоверчиво смотрит на меня, словно ослышался. — Что? — Я хочу поехать в Лондон. — Забудь об этом, — категорично отрезает отец, схватив чашку с горячим кофе. Судя по тому, какие исполинские он делает глотки, я могу только предполагать, насколько он зол. — Почему? Он долго молчит, уставившись куда-то в сторону, словно забыл обо мне. Собственно, я на другое и не рассчитывал, но в то же время его язвительный, необоснованный отказ сильно бьёт по выстроенной мной такой радостной перспективе. — Сегодня ты останешься дома, — всё так же сухо добавляет он. — Что?! Дома? Боже, только не говори, что наказываешь меня! — Именно — я тебя наказываю! — перейдя на повышенные тона, отец смотрит мне в глаза с полыхающей угрозой во взгляде. — Довольно с меня твоих побегов и гуляний, возвращаешься потом неизвестно откуда то побитый, то с сигаретами, то спустя несколько дней, а потом ни слова из тебя не вытянешь! — И что я скажу своим друзьям? Что я на домашнем аресте, как семилетний ребёнок? — Меня не волнует, что ты им скажешь. Но сегодня вечером ты будешь дома, со мной, твоей сестрой и Амалией. Я срываюсь, вскочив с места: — Блестяще! Какая гениальная логика. К Ким мне поехать нельзя — там же у них мир да любовь, не дай Бог насмотрюсь на них и решу, что они хорошо живут. Зато перед драгоценной Амалией давайте разыграем дружный спектакль, как будто мы какая-нибудь долбанная счастливая семья! — Следи за языком, Корин! — Ты не имеешь права поступать так со мной в такой день! Ты даже не веришь в Рождество, зачем тебе притворяться, что тебе не всё равно? Отец тоже встаёт, но не резво, а как-то очень устало. Его голос звучит спокойно, решительно и искренне: — Корин, дело не в Амалии и не в твоей старшей сестре. Дело в тебе. Сегодня вечером ты будешь дома, потому что мне нужно знать, что ты дома, а не где-нибудь ещё. Я не знаю, где ты всё время пропадаешь, но у меня нет хороших мыслей на этот счёт. — Ты не сможешь контролировать меня вечно, — я ожесточённо мотаю головой, в глубине души смирившись с поражением. Он наклоняет голову, и на миг выражение его светлых ореховых глаз становится точь-в-точь как у Изабелы. — А ты не сможешь вечно скрываться. *** «Блин, чувак, очень паршиво, что ты не сможешь прийти. У меня намечается знатная вечеринка, я даже Рэя сумел вытащить. Тена, наверное, тоже будет. А Бэтси уже тут и спрашивает про тебя. Тебе привет от неё. Эх, а я так хотел, чтобы ты пришёл. Ладно, друг, ты там не раскисай, я приду к тебе, когда всё закончится! Наверное, завтра, если протрезвею. Счастливого Рождества! Ч.» — Кор, убери телефон. Бросив мимолётный взгляд на отца, я закрываю сообщение от Чарли, вернувшись к своему пуншу. Обеденный стол ломится от еды, но заслуги моей или отца в этом мало: нежданно нагрянув к нам с поздравлениями, мама привезла с собой столько блюд, что не уместилось бы в средних размеров холодильник. Пока не знаю, как к такому сюжетному повороту относится отец, но взгляды, которые он периодически бросает на свою бывшую жену, сидящую напротив Амалии и невозмутимо поддерживающую с ней оживлённый женский разговор, говорят о его намерении придушить Клариссу Лаундж ниточкой от рождественской индейки и бросить в багажник первого попавшегося автомобиля, который проедет мимо нашего дома. «Не переживай, Кор, я всё понимаю. Может, тебе ещё удастся выбраться к нам на каникулах? Шейн с Алексом хотят взять тебя на ралли. Мы всегда тебе рады, ты знаешь. Передавай привет всем родным и отличного тебе Рождества! Ким.» — Корин, детка, и правда хватит пялиться в экран! — Хорошо, мам. Тебе привет от Ким. — О, напиши ей, что я постараюсь успеть к одиннадцати. Дэвид уже, наверное, доехал. — Ким — это ваша дочка? — спрашивает Амалия, переводя взгляд с одного моего родителя на другого, и от моего внимания не уходит, как на этом вопросе передёргивает отца. — Да, наша старшенькая, — спокойно объясняет мама, положив Алии на тарелку огромный кусок индейки. — Кор, дорогой, будешь? — Мама, я ненавижу индейку. — Ах, прости, как же я могла забыть про твои капризы. Амалия, у вас получился замечательный пудинг, пальчики оближешь! — Спасибо, Кларисса. Амалия смотрит на моего отца с неуверенной улыбкой. Из всех нас, сидящих за столом, она больше всего напоминает человека, который готов к празднику: её длинное голубое платье в пол и элегантная причёска очень дерзко контрастируют с моими самыми рваными и самыми нелюбимыми отцом джинсами и заляпанным газировкой комбинезоном Алии. — Грег, у тебя есть ещё одна дочь? — немного неловко спрашивает Амалия. Сюрприз, дамочка, — у него их целых три. Отец быстро кивает, уткнувшись взглядом в тарелку, наивно полагая, что подобная незаинтересованность избавит его от новых вопросов. — А почему ты раньше не говорил мне? Она давно с вами не живёт? — Амалия, давай сейчас не будем об этом, ладно? — Она не живёт с нами давно, — мама решает пояснить вместо отца. Когда они переглядываются, воздух становится плотным, вязким, как чернота за окном, так что даже Алия вжимается в спинку стула, отложив вилку в сторону. Мама делает глоток из своего стакана с пуншем, пристально глядя отцу в глаза. — Всё было нормально до тех пор, пока не случилось кое-что, после чего она стала считаться… неугодной. Я вцепляюсь пальцами в деревянный ободок стола под скатертью и тяжело сглатываю. — Никто никогда не считал её неугодной, — ледяным голосом говорит отец. — Она сама сделала себя такой. Мама ставит стакан на стол чуть громче, чем люди это обычно делают. — В таком случае, для здорового человеческого общества нет ничего ужаснее, чем влюблённая молодая девушка. Амалия, вам будет полезно знать на будущее: если захотите подарить Грегу ещё одного ребёнка, убедитесь для начала в его уверенности, что неугодной сделали себя не вы сами. Мама с грохотом отодвигает стул, поднимается с места и бросает на стол салфетку: — Счастливого Рождества. Она разворачивается и исчезает в коридоре. Я вскакиваю, последовав за ней. В прихожей она набрасывает на плечи пальто. — Мама. Мама, ну куда ты? — Не надо было идти за мной, милый. Я прекрасно знаю, где в этом доме выход. Я подхожу к ней и крепко обнимаю её, уткнувшись лицом ей в плечо. Почувствовав её ответное объятие, я начинаю бороться с подступающими слезами. — Прости меня, дорогой, — она ласково гладит меня по волосам. — Я испортила всем праздник. — Нет, — я отстраняюсь, мотая головой. — Нет. Ты всё сделала правильно. Кто-то должен был поставить на место этого ублюдка. — Не говори так, — мамин взгляд смягчается. Родные пальцы поправляют упавшие мне на лоб волосы. Я чувствую, как моя щека становится влажной, и отворачиваю голову, ожесточённо растирая ладонью левую сторону лица. — Боже, милый, ну чего ты?.. — мама снова тянется ко мне, чтобы обнять, но я мотаю головой, вернув себе самоконтроль. — Отдохни у них хорошо, ладно? И поезжай как можно скорее — тебе лучше здесь не задерживаться. Когда за мамой закрывается дверь, я ощущаю, как вены наполняет тягучая, медленно вскипающая злость. Она ведёт меня через коридор, мимо гостиной, где продолжается ужин, куда-нибудь, в место, где я не буду их видеть и слышать. Слышу летящий мне в спину голос отца: — Кор, а ну вернись за стол, немедленно! — Грег, ладно, оставь его, не нужно. Отец вскакивает и ловит меня в коридоре, схватив за рукав рубашки на локте. — Вернись в гостиную, я не разрешил тебе вставать. Сядь за стол. Я изворачиваюсь, высвободившись. — Иначе что? Стану неугодным?! Воспользовавшись его замешательством, я оставляю отца в коридоре и поднимаюсь к себе в комнату. Дверца люка за мной хлопает со страшной силой, и в комнате воцаряется темнота, разбавленная тусклым светом, проникающим с улицы через окно. — Чёрт! — сев на пол, я роняю голову и запускаю пальцы в волосы, чтобы успокоиться. — Чёрт, чёрт, чёрт… Кто-то в темноте садится рядом, дотронувшись до меня, и у меня не хватает даже времени на то, чтобы испугаться или удивиться — знакомый ванильный запах и нежный шёлк волос окутывают меня ласковым туманом, а тёплые руки мягко касаются моих плеч. — Изабела? — я разглядываю родной силуэт, всё ещё не веря, что это происходит на самом деле. Затем вскакиваю на ноги, подцепив пальцем выключатель настенной лампы, и включаю свет. Изабела тоже поднимается, встав напротив меня. Я не видел её несколько дней, протянувшихся на долгие недели в моём сознании, и сейчас она кажется мне уставшей, более худой, более уязвимой и беззащитной. Она молча смотрит на меня, но этот взгляд больше, чем любые слова, выражает чувство отчаянной тоски и нежности. Не совладав с чувствами, от радости наконец видеть её здоровой и целой, здесь и сейчас, я снова ощущаю на лице предательские слёзы, делаю шаг вперёд и заключаю Изабелу в таких крепких объятиях, как если бы собирался никогда больше их не разжимать. Она с нежностью обнимает меня в ответ, и я наклоняю голову, целуя её шею, прижимая её тело к себе ещё сильнее. Я не собираюсь её ругать за такую сумасшедшую поездку в ночи, за то, что она забралась ко мне в окно и ослушалась отца, потому что как никогда счастлив, что она это сделала. И сейчас я ощущаю под пальцами ткань её лёгкого платья, слышу её живое дыхание, чувствую губами её восхитительную кожу и знаю — в этот момент Изабела со мной, и это самый лучший подарок, который могло подарить мне это Рождество. — Почему ты не отвечала мне? — я беру её лицо в ладони, заглядывая в глаза. Янтарная охра в них струится тающим мёдом. — Меня лечили, — тихо отвечает она. Звук её голоса ускоряет пульсацию в моих жилах. — Лечили? От чего? — Это неважно, Кор. Давай просто побудем немного вдвоём. — Он снова положил тебя в эту клинику? Изабела молчит, оправдывая мои самые худшие опасения. — Ты же знаешь, что можешь рассказать мне обо всём. — Знаю. Но не сегодня, Кор. Сегодня у нас Рождество. Она плавно закидывает руки мне на плечи, и я уже не могу удержать в голове ни одной мысли, когда её губы находят мои. Ночью, лёжа на кровати, я наблюдаю за Изабелой, рассматривающей мои эскизы, которые я набросал в качестве вариантов для конкурса. Сидя на полу, она перебирает листы один за другим, пока не доходит до последнего, а затем оставляет их на полу, поднимается ко мне и ложится рядом. — Это не годится, — с ленивой улыбкой говорит она. — Да, красиво, но им чего-то не хватает. — Чего, как считаешь? Изабела задумывается, глядя на скошенный потолок. — Стервозности. — Стервозности? — Да. Стервозная картина — это было бы то, что надо. Что-нибудь такое, отчего изнутри всё переворачивается, выкручивается, на что не можешь долго смотреть. Я улыбаюсь, играя с её волосами. — Думаю, организаторы школьного конкурса хотели бы видеть не это. — Откуда ты знаешь? Всем неприятно смотреть на страшную автомобильную аварию, но, тем не менее, люди не могут от этого удержаться, когда проезжают мимо. Попробуй шокировать, им это понравится. Я зачарованно смотрю на знакомую линию её губ, длинные ресницы, изгиб бровей, ощущая в себе готовность слушать её бесконечно. Внизу на первом этаже раздаётся глухая возня, и через некоторое время ночную тишину дома прорезает радостный детский визг: — САНТА ПОДАРИЛ КОТИКА! Осмыслив масштабы нового будущего, я весело фыркаю: — Отец купил кота. Боже, мир меняется. Изабела улыбается, водя пальцами по моему лицу. Перекатившись на бок, я обнимаю Изабелу, прижавшись губами к её виску, и мы долго лежим, разговаривая друг с другом в темноте.