Ангел за партой

Дерьмо случается. Я смотрю на тонкую полоску занимающегося светло-розового рассвета, который проглядывает через опущенные не до конца рулонные жалюзи, и только сейчас, спустя двадцать четыре часа безумной непрекращающейся херни, начинаю понимать, насколько глубоко на этот раз влип. За всю свою жизнь я не мог облажаться сильнее, чем сделал это сегодня. Есть неудачные моменты в жизни, есть провальные. А ещё случаются такие, когда смотришь на всё как будто со стороны, видишь себя, сидящего на скамейке с руками, по локоть запущенными в волосы, и в голове так пусто, только крутится одна фраза, как циклически повторяющийся отрывок на сломанном патефоне: «Херня, херня, херня, херня…» Херовые моменты. *** ― Нет. Нет, нет, нет… ― Ох, Кор, пусти. ― Никуда ты не уйдёшь от меня. Привяжу к кровати, и останемся хоть на неделю. Хоть навсегда. Всё, даже не пытайся. Не пущу. Изабела тихо смеётся в полумраке моей комнаты, приподнимая мой подбородок. За окном темно ― на часах, наверное, ещё нет и шести; холодный ветер бьётся в стекло, царапая его поверхность мелкозернистым снегом, и я бы сейчас без малейшего промедления отдал полжизни любому чёрту за возможность остаться ещё хотя бы на парочку часов под тёплым, уютным одеялом, положив голову Изабеле на плечо. Но внизу спит отец, Алия дрыхнет в гостиной в обнимку со своим подарком, и мне следует отпустить Изабелу до того момента, когда хотя бы один из них откроет глаза. ― Мне пора, котёнок, ― она со вздохом целует меня в лоб, пытаясь встать, но моё мальчишеское нежелание отпускать её берёт верх над благоразумием, и я откидываю её обратно, и Изабела, удивлённо моргнув, смотрит на меня с тенью насмешливой укоризны на лице, которая вскоре сменяется вполне обоснованной тревогой. ― А если папа зайдёт? ― Он никогда сюда не заходит. С чего бы ему начинать? ― я перебрасываю руку через её плечо, запуская пальцы в мягкое переливающееся золото волос, и тянусь губами к её левому уху. ― Останься. Изабела мотает головой, едва заметно выдав собственную неуверенность: ― Кор, ты же знаешь, что я не могу. ― Мне всё равно. Пожалуйста. ― Ты не имеешь права просить меня об этом. Это несправедливо! Меня вообще здесь быть не должно. И не смей смотреть на меня так. ― Ты покраснела… ― Вовсе нет! Я прижимаюсь лбом к её лбу. Мои волосы щекочут её лицо, Изабела улыбается, мягко касаясь пальцами моей шеи, заглядывает своими ореховыми глазами в мои, и я замираю, зачарованный этой безмолвной интимностью. В моих мыслях лёгкий, тихий вакуум ― я отчаянно наслаждаюсь её видом, близостью, теплом прикосновений, выражением глаз, неожиданно так остро осознав ценность этого момента. Мы оба не спали всю ночь, болтая, споря, целуя и обнимая друг друга, и Изабела выглядит счастливой, если не считать едва заметную усталую грусть во взгляде. ― Почему именно ты, котёнок? ― вдруг тихо спрашивает она, перестав улыбаться. ― О чём ты? Изабела разглядывает моё лицо. ― Почему тот самый единственный парень, от которого я потеряла голову ― это именно ты? Я молчу, борясь с внезапно охватившей меня немотой. Молчу, потому что сотни раз смотрел на Изабелу и задавал себе тот же вопрос. Почему именно она? Молчу, потому что не нашёл ответа. Потому что понял ― лучше не искать. Закашлявшись, Изабела приводит меня в чувство. Я машинально накрываю её одеялом с головой, чтобы не разбудить отца. ― Столь глупое внезапное разоблачение нам было бы весьма некстати, не считаешь? ― Ты прав, мне надо идти, ― отбросив одеяло, Изабела пытается встать, но я снова откидываю её обратно, нависнув сверху. ― Нет, ― тихо возражаю я, схватив её сопротивляющиеся руки и вытянув их над её головой. ― Нет, ― я тянусь ниже, целуя ткань хлопковой футболки на её животе. ― Нет, ― бархатистую кожу между ключиц. ― Нет, ― ямочку на шее. ― Нет, ― услышав её сдавленный вздох, я наконец нахожу её губы и улыбаюсь, почувствовав, как заставил её наконец сдаться. ― Да… Не уверен, согласился ли дьявол на мою сделку или нет, но парочку часов я себе выторговал. *** ― Серьёзно. Негр? ― Оно ему идёт. Он же весь чёрный, как лак Гунтера. Даже когти тёмные, вот, смотри. Сидя рядом на диване в гостиной с котом на коленях, Алия приподнимает его, демонстрируя состоятельность своих аргументов в виде чёрной как уголь шерсти и не менее тёмных агатовых зрачков. Я устало зеваю, пожав плечами, и откидываю голову на спинку дивана, борясь с подступающим сном. На часах только восемь утра, за дверью в спальню отца раздаётся тихое похрапывание, и ветер за окном безуспешно пытается забросить мелкий снег к нам в дом, пока я пытаюсь не удивляться безнадёжной социальной безграмотности своей младшей сестры и тому, откуда ребёнок в двадцать первом веке знает, что такое лак Гунтера. От внезапных садистских приёмов кота я умудряюсь увернуться, едва не свалившись с дивана. Сидящий на полу Макс, с настороженностью наблюдавший за новым жильцом с самого утра, заходится тихим предупреждающим рыком. Алия грустно прижимает кошачью голову к своей щеке и баюкает её с нежностью, граничащей на уровне маниакального детского помешательства. Я невольно отмечаю, что Алия сегодня слишком задумчива и даже ведёт себя как-то странно. В глаза мне не смотрит, разговаривает без особой охоты, отвечает тусклым голосом, отказалась от завтрака, да и выглядит недостаточно весёлой для ребёнка, который получил на Рождество подарок, о котором мечтал. Я мотаю головой, стряхивая с брюк кошачью шерсть, а в пальцах ещё свежа память о тепле Изабелы. ― Кто называет котов неграми? Почти ноющая тоска. Чёрт, а ведь она ушла только полчаса назад. ― Мне кажется, это отличное имя. Чёрный-пречёрный негр. ― Господи, это самая неполиткорректная фраза из всех, что когда-либо слышал этот дом. ― Я не понимаю, о чём ты говоришь. Папа вчера сказал, что я могу называть его как захочу. Интересно, как далеко она уехала? Если бы я смог догнать... Я мог бы вызвать такси. ― Ты ведь назвал собаку макароном, почему я не могу назвать котёнка негром? Дьявол, без "почти"... Всё тело по-настоящему ноет. Особенно в районе грудной клетки ― ноет нестерпимо, как будто что-то скручивает рёбра, тянет, куда-то ведёт, а конец нити где-то на улице, в руках у одной девушки в автобусе. ― Смотри на него, Негр, опять он пялится в окно, как душевнобольной. Ты же не видишь ничего там, да? И я не вижу. А он ловит глюки. Наверняка снова думает о своей Изабелочке... Я поворачиваю голову, натянувшись как струна: ― Что ты сказала? Не обращая на меня внимания, Алия продолжает общаться с котом, и голос её набирает несвойственную ей озлобленность: ― О, слюни, сейчас потекут слюни... Негр, не смотри, меня всегда тошнит, когда он становится похож на влюблённого придурка. ― Алия, застегни рот на все пуговки, иначе, обещаю, тебе сейчас крепко достанется. ― О, моя любовь! О, чмок-чмок! Я так влюблён!!! Я хочу, чтобы наших детей звали Человек и Паук! ― Заткнись, твою мать! Алия, чёрт возьми, что с тобой не так сегодня?! Слегка отшатнувшись, Алия смотрит на меня пару секунд слегка удивлённо, и я понимаю причину её замешательства. Я никогда не кричал на неё с такой злостью. Никогда, как сильно бы ни злился, не позволял себе срываться на ней. Нахлынувшее следом чувство раскаяния заглушает непонятно откуда взявшееся ощущение ярости, и вместо того, чтобы попросить прощения, я только раздражённо отворачиваюсь, рассерженно мотая головой. Чувствую, как Алия мрачнеет: крепче прижав к себе кота, она встаёт и с расстроенным видом быстрым шагом проходит мимо меня в сторону коридора. По пути она останавливается где-то позади дивана, оборачивается и выдаёт ожесточённым, полным обиды голосом: ― Ну и пошёл ты. ― Взаимно. ― Когда ты успел стать таким козлом? Чёрт, задело. ― Вау. Блеск. Иди поплачь к себе в комнату и реши там эту задачу. Ненадолго замолкнув, Алия какое-то время борется с чувствами, сердито сопя за моей спиной. Ко мне вдруг приходит отчётливое осознание того, чего я не мог понять с самого утра: она ведь боится меня! Я закрываю глаза, пытаясь сконцентрироваться, чтобы умерить непонятно откуда взявшийся гнев, пока он окончательно не сбил настройки самообладания. ― А мне не надо ничего решать, я уже знаю ответ! ― неожиданно говорит Алия. ― Ты изменился, потому что Изабела такая же. Тебе нравится, что она такая злая! ― Алия, ещё одно слово про Изабелу, и я запру тебя в ванной, поняла? ― Я видела, как ты провожал её сегодня! Я распахиваю глаза. Сердце начинает колотиться, как сумасшедшее. ― Ты ведь клялся, что вы никогда не целовались, но я видела, как ты целовал её в прихожей, ― продолжает Алия дрогнувшим голосом. ― Это гадко! Ты злой, Кор. Мама говорила, что братья и сёстры никогда не целуются, как в кино! Испуганно прорыдав последнюю фразу, Алия убегает и оглушительно хлопает дверью своей комнаты. Я вздрагиваю от этого хлопка и продолжаю неподвижно сидеть на диване, скованный ледяным оцепенением. *** Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт... Я брожу по автобусу, ожесточённо растирая лицо на ходу. Из глубины сознания медленно поднимается липкое, вязкое ощущение ― смесь ужаса, стыда и страха, оно разъедает меня изнутри, пока я шатаюсь от кресла к креслу, ловя на себе вопросительные взгляды других пассажиров. Неспособность сосредоточить свои мысли на чём-либо приводит меня в отчаяние. Трус. Я сбежал. Просто сбежал. Не дожидаясь, пока проснётся отец, наспех собрал рюкзак, твёрдо решив свалить к Ким, пока у меня окончательно крыша не поехала. За окном плавно проплывают заснеженные фонарные столбы и деревья. В ушах до сих пор звучит гневный голос Алии, полный недоверия, боли и ужаса. Чёрт, что же я наделал?.. Ей лучше не видеть меня какое-то время. Я не знаю, как выбираться из этого дерьма, не представляю, как она догадалась и что почувствовала, увидев меня утром, пока я до последнего пытался оттянуть расставание с Изабелой, пуская в ход самые нечестные приёмы, чтобы её задержать. Грёбанный клубок запутался хуже некуда, и это уже не клубок, это клубище, а я никогда не относился к предосторожности достаточно серьёзно, чтобы эта стихийная лавина не рухнула прямо мне на голову. Отправить сообщение: "Еду к Ким на пару дней. Ты со мной?" Нездоровая, препаршивая мысль, особенно если учесть, что недавно произошло, однако насколько скверно бы ни шли мои дела, когда она рядом, — без Изабелы я теперь просто не могу существовать. Я не должен так поступать. Должен поехать один, рассказать обо всём Ким и спросить, что мне делать. Ответь "да". Ответь "да". Должен. Пожалуйста. В полусвете автобусных стёкол экран мобильника ярко загорается в моей руке. И.: "Ок, буду ждать тебя дома". Вопреки здравым рассуждениям и всякому благоразумию, я выдыхаю с облегчением и наконец падаю в ближайшее кресло. На этот раз знакомый унылый ряд таунхаусов выглядит по-зимнему спокойно: уличную грязь накрыло снегом; он белеет на фасадах крылец блоковых домиков, лежит на шапках фонарей, сыплет крупными снежинками на ступеньки и пустые асфальтовые дорожки. В какой-то момент я ловлю себя на мысли, что мне нравится это место. Я успел привыкнуть к этим разбитым окнам, сломанным деревянным скамейкам, периодически громким крикам из соседних домов и к тишине, в которой не слышится шум городской автострады. Я люблю это место, потому что здесь живёт она. Открыв мне дверь, Октавия набрасывает мне на плечи свою пахнущую духами и дымом шаль и заталкивает в гостиную: ― Иди, родной, посиди в гостиной, пока Изабела в душе моется, у нас отопление отключили. Хочешь чего-нибудь выпить? ― Кофе, если несложно, ― улыбаюсь я. Она устало потягивается, проходя мимо меня на кухню: ― Виски добавить? А вот к этому я, наверное, никогда не привыкну. ― Нет, благодарю. ― Как хочешь. Пока Октавия возится на кухне, я опускаюсь в кресло и стягиваю с журнального столика яблоко. Из ванной доносится шум воды. ― Как дела, Кайл? ― поставив кофейник на плиту, Октавия оборачивается, поставив руки на барную стойку. ― Прекрасно, ― я улыбаюсь. ― А у вас, миссис Лаундж? Как справили Рождество? ― Ох, ― звонко хохотнув, она прикладывает руку к голове и растирает левый висок. ― Если бы я помнила. Я чувствую, как моя улыбка превращается из искренней в натянутую. Откусив яблоко, я смотрю в пол. ― Изабела сказала, вы в Лондон поедете? ― спрашивает Октавия. ― Да, на пару дней. Прогуляемся по Пикадилли. ― Делать вам больше нечего, ― снисходительно фыркает она, возвращаясь к плите. ― Сняли бы комнатку в "отеле на час". Там таких тьма на каждом шагу. Вот уж где поинтересней будет, чем на памятники глазеть! К сожалению, я даже не сомневаюсь, что у неё, с её сомнительным прошлым в виде работы в стрип-баре, в своё время экскурсии по городу проходили именно так. Дожевав яблоко, я решаю размять ноги и согреться, бесцельно прохаживаясь по комнате. Со времени моего первого визита здесь почти ничего не изменилось, разве что прибавилось бутылок на полке над барной стойкой и на подоконниках стало чуть больше пыли. Я останавливаюсь у одного, отодвигаю кружевную занавеску и выглядываю в окно. Холодное голубое свечение проникает внутрь погружённой в полутьму комнаты полоской ледяного света. Снег валит крупными хлопьями, оседает на соседских кустах туи и кипариса. Слишком тихо. Моё внимание привлекает что-то белое, торчащее из раскрытого рюкзака Изабелы, валяющегося на полу возле моих ног. Нагнувшись, я протягиваю руку, аккуратно поддеваю маленькую бумажную коробку и вытаскиваю наполовину пустую пачку крепких сигарет. Пару секунд я задумчиво кручу её в пальцах, прежде чем положить в карман своего пальто и вернуться на кухню. ― Вот твой кофе, родной, ― Октавия вручает мне горячую чашку. ― Спасибо. Она улыбается, бесцеремонно растрепав мои волосы, поворачивается и тянет на себя дверцу холодильника. ― Миссис Лаундж? ― Хм-м? ― мычит она, внимательно разглядывая отключённый от питания морозильный отсек. — Вы случайно не знаете, Изабела когда-нибудь курила сигареты? Зайдясь внезапным приступом глухого утробного хохота, Октавия заставляет меня смутиться не на шутку. Закрыв неработающий холодильник, она смотрит на меня, иронично приподняв брови: — Курит ли Изабела? Боже, мой мальчик. Конечно, курит! Лет с десяти, а то и ещё раньше. Мне иногда вообще кажется, что она родилась с сигаретой во рту. Заметив, как изменилось выражение моего лица, она перестаёт улыбаться: — Дорогой, ты в порядке? — Да, — я мотаю головой, поставив чашку на стол. — Да, простите. Наверное, я лучше подожду Изабелу на улице. — Ты уверен? — Ага. — Ну, хорошо. Пойду к ней, постучу. Выйдя на крыльцо, я опускаю ладони на припорошенные снегом перила и смотрю на свои руки. Бледные, холодные, как в тот день, когда стоял и ждал автобус в сотне метрах отсюда, и она попросила меня научить её курить. Я начинаю ощущать какое-то новое, смутное чувство — пока не знаю, какое именно, но точно знаю, что оно холодное. Спустя некоторое время входная дверь открывается, и Изабела выходит на крыльцо, кутаясь в полотенце, наброшенное поверх другого. — Ещё пару раз заглянешь к нам в гости, и моя мамаша натянет на тебя своё бельё, — хмыкает она, стаскивая с меня шаль Октавии. Я молча смотрю на неё, разглядывая красную после горячей воды кожу. Внимательно наблюдаю за руками, на которых заметил новые лентообразные отметины, непохожие на её старые ссадины и шрамы. Медленно, сантиметр за сантиметром поднимаю взгляд и встречаюсь с её удивлённым волнением. — Иди сюда, — взяв её тонкое запястье, я привлекаю её к себе за талию, обнимаю, обвив руками её спину и плечи. — Что на тебя нашло? — удивлённо спрашивает она. Я обнимаю её крепче, зарываясь лицом в родные, пахнущие ванилью волосы. — Не знаю. Изабела молча обнимает меня в ответ, уткнувшись лицом мне в плечо, в этот момент она кажется мне болезненно уязвимой, хрупкой, с почти обнажённой душой. Несмотря на смутность своих ощущений и зарождающиеся сомнения, я не могу справиться с тем, как сильно я её люблю. Эта нездоровая привязанность к её близости, её голосу, запаху, взгляду и улыбке делают меня неспособным трезво взглянуть на нашу странную связь со стороны и признаться самому себе, что она во многом неправильна, противоречива и... ... запретна. — Поехали, — стараясь избавиться от запутанных мыслей, я поторапливаю Изабелу, слегка дёрнув за край ещё влажного полотенца. Отстранившись, она мотает головой: — Погоди немного, я не накрашена. — Я тоже. — Кор... — она хочет сказать ещё что-то, придумать язвительный ответ, но лишь кривит губы, засмеявшись, и смотрит в сторону. Я заправляю упавшие ей на лицо волосы, и тут она перехватывает мою руку, глядя мне прямо в глаза. — Обещай мне, что всё будет хорошо, — вдруг просит она. — Всё будет хорошо, — я спокойно смотрю на неё, но в голове гудит тихий тревожный сигнал. С самого утра меня самого не покидает странное предчувствие, призрачный намёк на то, что я упускаю из виду нечто очень важное. — Я нервничаю... В последнее время я немного.., — она осекается. Янтарные глаза светятся тихим беспокойством. — Сейчас я особенно нуждаюсь в тебе. Пожалуйста, будь рядом. — Конечно, — я ободряюще киваю, улыбнувшись, но это не производит нужного эффекта. — Нет, Кор, ты не понял, — Изабела яростно мотает головой, не сводя с меня пристального взгляда. — Когда ты рядом, я... стараюсь, изо всех сил стараюсь, чёрт, клянусь! Я держу себя в руках. — Изабела... — Замолчи. Но как только я оказываюсь одна, мне становится трудно себя сдерживать. Понимаешь? Я боюсь понять. — Что ты имеешь в виду? Изабела делает глубокий вдох. Затылок холодит неприятное волнение. Я вижу, как тяжело ей даётся признание, и это меня настораживает. У меня вдруг появляется отчётливая уверенность, что я — единственный человек, кому она решила открыться. — Я могу выйти из-под контроля, Кор. Если это случится, не уходи от меня. — Я буду рядом, говорю же. Ты хорошо себя чувствуешь? Если не хочешь, можем никуда не ехать. Останемся дома, посмотрим какое-нибудь дерьмо по телеку, я куплю тебе мороженое. И кофе — если хочешь — я достану тебе самый вкусный кофе во всей Британии. Изабела неожиданно кидается мне на шею. Тепло её разгорячённых рук согревает мои шею и плечи. Её губы ласково касаются моего уха: — Я люблю тебя, котёнок. — Я тоже тебя люблю. Она отстраняется, взяв меня за руку. — Поехали к сестре, — улыбается она.