Ангел за партой

— Помогите же, мисс! Пожалуйста, мне нужна помощь! И как ему не надоест? Сколько ведь можно ходить за мной? Не выдержав, останавливаюсь и смотрю вниз на маленького сопливого толстяка, утирающего зарёванные глаза пухлыми пальцами. И чего он увязался за мной? Тащится следом уже целую улицу, как дворняжка за легкомысленным прохожим. У меня нет времени, я опаздываю на бесплатный автобус, а до нужной остановки ещё чёрт знает сколько кварталов, у меня продрогли ноги, с неба начинает накрапывать чёртов дождь, и я сейчас зла, слишком зла. Нет, надо идти дальше, меня это не касается… — Прошу вас, мисс! Я останавливаюсь, сдержавшись, чтобы не цокнуть на всю улицу. — Чего тебе, Пончик? Ребёнок слегка отшатывается, потупив взгляд, словно я первая, кто указал ему на лишний вес. Чёрные волосы непослушными вихрами вьются во все стороны. Я замечаю, какие длинные у него ресницы — во даёт. Девки обзавидуются. На полных щеках веснушки — веснушки повсюду, как будто специально обсыпали оранжевой краской с кончика кисти. На цыганёнка не похож — слишком хорошо одет, да и денег вроде пока не выпрашивал. Так и стоит с потупленным взором, как будто его ботинки вдруг стали гораздо интереснее, чем всё, что вокруг происходит. Вид его обиженной мордашки вызывает во мне слабый намёк на жалость. — Ладно, пацан, что у тебя случилось? — спрашиваю я уже мягче. Мальчик снова утирает глаз пальцами: — Я потерял маму, когда мы были… — конец фразы теряется в потоке новой порции слёз. Я закатываю глаза и фыркаю, качая головой. Мало мне своих проблем, так ещё чужие разгребать, а всё потому, что чья-то нерадивая мамаша зависла с раскрытым ртом перед витриной какого-нибудь грёбаного магазина женского белья, пока её упитанное чадо с успехом терялось в толпе прохожих. Бесподобное завершение вечера глупых огорчений. После омерзительного разговора с Кором от хорошего настроения остались одни руины, я чувствую, что вот-вот накатит приступ, и не знаю, переживу ли его на этот раз. Кора не будет рядом. Этого разбивателя сердец, этого невыносимого героя-идиота, этого подлого разрушителя надежд не будет рядом со мной. После того, как мы громко распрощались возле школьной калитки около получаса назад — впервые за очень долгое время — меня захлёстывает паника. Мы никогда не сможем жить вместе. Это я не смогу без него жить. Не он без меня. Он забудется с Бетси-шметси или с другой коровой, погрязнет в бытовых проблемах, запишет мелкую сестру на новый кружок и, может, вспомнит обо мне в коротком перерыве между баскетболом и обедом в школьной столовке. Ким. У него всегда была на первом месте Ким. Ей он никогда не говорил таких вещей — напротив, страдал в разлуке, хотел, чтобы всё вернулось, скучал. По мне он скучать не будет, со мной слишком хлопотно. Когда он говорит, что любит меня, я верю ему, я наполняюсь таким счастьем, что срывает грёбаную башню, но это же Кор… Его любовь существует лишь в настоящем времени, а моя жива в прошлом и будущем. Я хочу быть рядом с ним, хочу жить с ним, хочу его, так хочу, чтобы он принадлежал только мне, чтобы у нас была своя, отдельная жизнь, новая, чистая. Я бы изменилась. Ради него я сделаю что угодно. Сколько раз я представляла себе дом — плевать — наш дом, где я могла бы просыпаться с ним в одной постели без необходимости встать спозаранку, чтобы второпях вытолкать его из комнаты, пока не проснулась мать. Где он мог бы чувствовать себя спокойно, целуя меня до утра. Где мы могли бы стать с ним ближе, гораздо ближе, как могут все влюблённые и не можем только мы. Чёртова несправедливость. Единственный парень на свете, которого я люблю до одури, создан не для меня! Паршивая жизнь. Паршивая генетика. Паршивый папочка. Всё из-за него. Злость стискивает виски, застилает глаза туманом, и я поспешно пытаюсь подавить этот особо бурный всплеск ярости, потому что успокоиться в таком состоянии мне могут помочь только таблетки, лежащие в нижнем ящике под раковиной в ванной, а до дома ещё очень далеко. — Сколько тебе лет? — спрашиваю у рыдающего мальчишки, надеясь отвлечься внешними раздражителями. — Шесть, — глотая слёзы, выдавливает он. — Уже шесть лет — и такая размазня! Прекрати плакать как девчонка! — к удивлению, мой осуждающий крик действует на него успокаивающе — по крайней мере, плач сменяет икота. Я опускаю руки, понимая, что против воли ввязалась в не нужную мне историю. — И где твоя мамаша? — Не-не знаю… — Где вы были, можешь вспомнить? Где её видел в последний раз? — Мы были в зоопарке, а потом она встретила знакомого. Понятно. Ребёнок только путался под ногами у этой шлюхи, и она без зазрения совести скрылась с очередным любовником в первом попавшемся под руку мотеле, будучи уверенной, что этот маленький слон не сделает ни шага в сторону. — Пончик, ты хоть понимаешь, что в Уортфорде нет зоопарков? — Знаю. — Мальчик доверчиво смотрит мне в глаза. — Я сел на автобус, я думал, что он привезёт меня домой, но он приехал сюда. Я хочу домой. Помогите мне найти маму, мисс! Чёрт, ну надо же было этому случиться именно сейчас… Я смотрю вниз на свои трясущиеся пальцы, понимая, что до взрыва мне остаётся совсем немного времени. Некогда везти парня в Лондон — мне нужно срочно попасть домой. Простреливающая вспышка головной боли заставляет меня инстинктивно схватиться за левый висок. — Мисс, вам нехорошо? — Нормально всё со мной, — со злостью одёрнув руку, я хватаю пацана за рукав и тащу в сторону залитого дождём шоссе. — Поехали на такси ко мне домой, потом решим, что с тобой делать. У тебя деньги какие-нибудь есть? Мальчик на ходу лезет в нагрудный карман своего комбинезона и вытаскивает оттуда смятые пять фунтов. — Вообще-то мне не дают деньги, но у меня осталась сдача с мороженого. У меня ещё есть пятьдесят центов, — с неким подобием гордости сообщает он. Дерьмо. Мы не расплатимся. Последние деньги я спустила на проезд сюда, не особо задумавшись об обратной дороге. Ладно, выкручусь. Не в первый раз. После десятиминутных попыток остановить машину на этом смазанном подобии акварельной картины, где слякотное шоссе, огни автомобилей и капли дождя смешиваются в кошмарную мазню из-за мучительной боли позади глаз, нам удаётся наконец поймать дребезжащую машину, водитель которой не боится посадить к себе в салон двух залитых грязью попутчиков. С нас ручьём стекает вода, когда мы с мальчиком садимся назад, и я откидываюсь на кресло и тут же закрываю глаза, ведь любое движение глазных яблок уже причиняет нестерпимую боль. Начинается мигрень, за которой последует приступ, и я боюсь, что мы не успеем доехать до дома. Если бы рядом был Кор, всё было бы хорошо. Он бы успокоил меня, взял за руку, улыбнулся — и головная боль была бы просто головной болью, без мучительно болезненного продолжения. Как он мог?.. Неужели он думает, что я вот так легко возьму и отойду в сторону? Просто потому, что к нему вернулся разум и внезапно накатило осознание? Неужели Кор всё ещё не понимает, что со мной такое не проходит? Я из другого теста. — Как тебя зовут? Тонкий голос вырывает меня из болезненного тумана дрожащей ярости. Приоткрыв глаза, я отворачиваюсь к окну. — Изабела, — отвечаю я своему странному, нелепому, так внезапно свалившемуся мне на голову подопечному. — Почему ты плачешь, Изабела? Я удивлённо смотрю на мальчугана, на миг позабыв про боль, опоясывающую голову раскалённым тугим обручем. — Плачу? — фыркаю я и тут же ощущаю, как на шею стекает капля, слишком горячая для того, чтобы оказаться остатком заставшего нас дождя. Вытираю пальцами нижнее веко, и на них остаётся влага. — Вот ещё. Это просто дурацкий дождь, Пончик. — Прости. Мне показалось, тебе было больно. — Мне никогда не бывает больно. — Правда? Я поворачиваюсь к нему лицом и встречаю удивлённый взгляд широко распахнутых карих глаз. Доверчивый. Шлюха-мамочка не научила своего щеночка не доверять чужим людям? — Пончик, когда мы приедем ко мне домой, я пойду в ванную и могу надолго там застрять, ясно? Ты включишь телевизор и будешь ждать меня. Если придёт моя мама — высокая полноватая женщина — скажешь ей, что у меня… опять та фигня, и мне не помешала бы помощь. Если спросит, кто ты такой, — скажи, что я присматриваю за тобой, пока твоя мама на работе. Ты понял меня? Малыш кивает с серьёзным видом: — Хорошо, Изабела. Я всё сделаю, как ты говоришь. Я откидываюсь назад, чувствуя, что даже улыбка теперь натягивает кожу до мучительного жжения. Остаток пути я проваливаюсь в колодец беспамятства и почти полной слепоты. Мысли путаются, по рукам и ногам разливается гнев: тягучий, ядовитый, такой горячий, что краснеет кожа. Он ни на что не направлен, но концентрирован, как соляная кислота. Череп лопается на части от боли. Сейчас. Совсем скоро. Словно сквозь сон чувствую, как маленькая рука тянет меня за рукав: — Изабела, дядя говорит, мы приехали. Приоткрываю глаза, встретившись с требовательным взглядом водителя, обернувшегося к нам через сиденье. — Мы на месте, мисс. Вы хорошо себя чувствуете? Оглядываюсь по сторонам, восстанавливая в сознании план. Мотаю головой из последних сил. — Не сюда, надо проехать немного вперёд. — Но куда же? Там ведь тупик! Там не просто тупик, а скрытая дождем колдобина в виде обычной лужи, в которой застрянут передние колёса твоей машины, урод. — Вперёд, сказала. Ты глухой? Голос выдаёт мой тихо подступающий припадок. Звонкий, ясный, сочащийся безумным спокойствием. Угрожающая тишь. Ещё бы этот водила посмел такую ослушаться! Когда машина начинает приближаться к яме, я наклоняюсь к мальчику: — Слушай внимательно, Пончик. Сейчас я осторожно открою задвижку с твоей стороны, машина остановится, ты выпрыгнешь и что есть мочи рванёшь к красной телефонной будке. Я за тобой. Понял? Он внимательно кивает, глядя на меня своими огромными глазищами. Забавный пацан. — Дай сюда свои деньги. И монетки, сколько есть. Паренёк послушно протягивает мне своё богатство. Я сминаю бумажки в руке, другой тянусь и отщёлкиваю замок на боковой двери со стороны Пончика. Знаком показываю считать до трёх. Один… — Куда дальше-то, мисс? Там, видите, лужа какая? Машина с уханьем делает рывок колёсами в яму. Одновременно с толчком я выбрасываю руку с деньгами вперёд, так что они рассыпаются по коврику пассажирского сидения спереди. — Чёрт! — вскрикивает таксист. Два… Я бью кулаком по спинке сиденья: — Ты слепой, что ли, кретин, я не пойму?! Куда ты прёшь прямо в яму? — Так ты сама мне сказала, девочка! Откуда же мне было знать, что там пробоина? — Ещё раз назовёшь меня девочкой, и я откручу тебе твою чёртову баранку, понял? Собирай теперь с пола свои деньги, раз ты такой безмозглый! — Это ты виновата! Что теперь будет с машиной? Три. Пончик выдёргивает дверную ручку и вылетает из авто. — Эй! Вы мне не всё заплатили! Я отщёлкиваю задвижку со стороны своей двери и дую вслед за пацаном в сторону красной будки, за которой начинается ответвление тёмных переулков. Таксист нервно даёт по газам, но машина надёжно буксует, сверля колёсами по воде. — Чёртова стерва! Обманула! Водила предпринимает ещё одну лихорадочную и бесполезную попытку догнать нас задним ходом на машине и вылезает, чтобы попытаться догнать нас пешком, однако к этому времени мы с Пончиком, скрывшись за спасительным ориентиром, ныряем в один из проёмов полузаброшенного подземного перехода. Очень скоро это козёл поймёт, что найти нас ему теперь будет гораздо сложнее, чем догнать. А бегаю я быстрее, чем любой парень в школе. — Сюда, — я дёргаю Пончика за лямку комбинезона, направляя к нужному выходу. В переходе нам встречаются маленькие стайки местных хулиганов, забавляющихся наркотиками, они провожают нас взглядами, но преступный промысел занимает их куда больше, чем парочка бегущих детей. — Эй, психованная, куда так несёшься? Слышу за спиной расслабленное идиотское ржание и крепче сжимаю лямку детского комбинезона, ускоряя бег. Малый едва за мной поспевает. — Ещё немного, Пончик. Ещё чуть-чуть, — мне неясно, кому из нас адресована эта попытка успокоиться. Мои нервы на пределе, я едва сдерживаюсь, чтобы не рухнуть прямо на этот грязный холодный бетон, выпустив наружу неистовый крик. Так больно… Так его не хватает! Кор. Кор. Кор. Свет. Знакомая лестница наверх с вытертыми ступенями с левой стороны. Вдалеке маячит ряд серых таунхаусов, где-то среди них дом с ванной, где под раковиной банка с белыми таблетками. Я проглочу десять. Я проглочу всё, что в ней будет, клянусь, это невыносимо больше терпеть. Только бы добраться… В призрачном, вязком от боли туманном мареве, застилающем глаза, я чудом нашариваю ключи в сумочке, втаскиваю Пончика в квартиру, заползаю в ванную комнату и запираю за собой дверь. Включаю свет. Грязная треснувшая лампочка над раковиной бьёт в глаза мутно-желтым лучом. Падаю на колени, нашариваю в тумбочке под раковиной нужную коробку и небольшую круглую банку, дрожащими пальцами отвинчиваю крышку. С губ срывается болезненный нетерпеливый стон… Вытряхиваю содержимое. Пусто. Таблетки кончились. В парализованном ужасе пялюсь на лёгкую, ничем не отягощённую банку в руке, понимая, что этого не может быть. Не может быть, чтобы со мной случилось такое дерьмо. Они не могли закончиться! В последний раз, когда я принимала эти таблетки, банка была наполовину полной! Из моего горла вырывается истошный, нечеловеческий вопль. Она наконец пришла. Боль. Невыносимая боль распространяется по телу горючим, шипящим пламенем, застилая мысли неконтролируемой жгучей яростью, и я сгораю в этой боли, рухнув на пол. *** — Почему тебя так долго не было? — сидя на корточках перед дверью в ванную, Пончик взволнованно провожает взглядом мои попытки выйти из комнаты. Я обессилено хватаюсь рукой за дверной косяк, с трудом фокусируя зрение на чём-то одном. Включенный телевизор негромко переговаривается сам с собой в середине гостиной, на ковре перед диваном разбросано печенье из раскрытой пачки. Ума не приложу, где он умудрился отыскать у нас печенье. — Почему ты так кричала? Ты ударилась? Ты меня напугала! — Мама не пришла? — я с трудом узнаю собственный голос. Затравленный хрип, ей-богу. Связки не слушаются. — Нет, — мальчик мотает головой. — Я ждал, что она приедет за мной на такси, но потом вспомнил, что она не знает твой адрес. — Моя мама, Пончик, — я жмурюсь от напряжения в голосе. — Я спрашиваю про мою маму. — Да, пришла. — Что? — Пришла. Она наверху. — А ты… ты сказал ей, что мне плохо? — Конечно, Изабела, я сказал, что ты так страшно кричала в ванной. Я жду его продолжения с подступающей к телу дрожью. — Она сказала, что ты сама разберёшься, — добавляет он, опустив голову. — С тобой не будет ничего страшного. — Ничего… страшного? Судя по побледневшему лицу ребёнка, я могу судить, насколько мощно прозвучал угрожающий раскат в моём вернувшемся голосе. Выйдя из ванной, я огибаю мальчика и поднимаюсь по лестнице, а силу моим ослабевшим конечностям придаёт адреналин чистейшего бешенства. Дойдя до двери в спальню матери, я обнаруживаю её запертой изнутри. Из комнаты доносится смех — разговаривает по телефону. Я дёргаю ручку с такой силой, что моя собственная рука едва не вылетает из сустава. — Стерва, открой дверь! Смех за дверью смолкает. Тихим голосом: — Клайв, погоди минутку. — И уже громче: — Изабела, как ты себя чувствуешь? — Как я себя чувствую?! Да я чуть не сдохла в ванной! Какого хрена ты выкинула мои таблетки?! Открывай дверь, иначе я ворвусь и снесу тебе твою чёртову башку! — Клайв, дорогуша, прошу прощения, мне сейчас не очень удобно говорить… Дочь домой вернулась… — Я с того света вернулась, шлюха ты лживая! По твою душу! Неожиданность, с которой изнутри открывается дверь, поражает меня даже больше, чем пощёчина, которая следует за этим и отбрасывает меня на полшага назад. От потрясения я не могу удержаться на ногах и сажусь на пол, держась за щеку. От боли на глазах тут же проступают слёзы. — Чуть не сдохла, говоришь? — мамин голос где-то сверху, я остервенело вскидываю на неё голову. — И чего не сдохла, а? Ты у меня уже в печёнках сидишь, Изабела, со своими истериками. — Это не истерика, тварь ты старая, у меня был приступ! — Разбирайся сама со своим психозом, меня больше это не касается! У меня своя личная жизнь, Изабела, в конце концов! Я столько времени на тебя потеряла, и что хорошего из этого вышло? После тяжёлого дня я не могу спокойно прийти домой и поговорить по телефону — в квартире бардак, в гостиной у нас чужой ребёнок, а ты орёшь из ванной так, как будто тебя там насилуют! — Стерва, ты пожалеешь об этом! — Если я о чём и пожалею, так это о том, что вовремя не сделала аборт. Если бы я знала, какая из тебя выйдет моральная уродка… — Закрой пасть. — … ни секунды бы не раздумывала. Не надо мне было Грега слушать! Если так хотел дочку — забрал бы себе, мне ты на кой ляд сдалась такая душевнобольная? Полжизни с тобой мучаюсь. Только вот что: Грег бы тебя так долго, как я, терпеть не стал. Никому ты не нужна, Изабела. Даже брату своему, щенку этой Клариссы. Измени себя, Изабела, иначе для тебя очень скоро всё закончится в очередной психушке. Впервые в жизни меня трясёт от обиды. Впервые в жизни я чувствую себя настолько уязвимой, что чужие слова наносят ощутимую, ранящую боль. — Ты выкинула мои таблетки, дура! — я с опозданием понимаю, что плачу. — Не выкидывала я твои грёбаные таблетки! Ты закидалась половиной банки под Рождество — забыла, как я тебя откачивала? — Я бы этого не сделала! — Подлечи память, Изабела! Ты разозлилась, что я рассказала Грегу про твоего «Кайла» и позвала его на совместный обед. И конечно же — у тебя снова случился припадок, и мне пришлось опять прятаться у себя в спальне, как какая-нибудь чёртова мышь, пока ты истерила внизу и грозилась свернуть мне шею! И ты бы это сделала, если бы не нашла и не выжрала всю свою банку с этими чёртовыми успокоительными! Отцу следовало оставить тебя в дурдоме ещё на год. Изабела, ты больна. Больна, понимаешь? Мне сложно с тобой, я не понимаю, почему должна терпеть в доме сумасшедшую, когда лучше тебе здесь не становится. Честно говоря, я вообще не уверена, что тебе когда-нибудь станет лучше. — Когда ты сдохнешь, я буду петь от счастья. — Делай что хочешь, Изабела. После такого она не имеет никакого морального права уйти обратно к себе в комнату, но она это делает. Спустя полминуты я слышу, как она снова болтает по телефону. Я мотаю головой, собирая по кускам своё израненное самообладание. Раньше я никогда не позволяла ей плевать мне в душу — раньше она и не могла этого сделать, просто потому, что я не позволяла ей знать о Коре. Но теперь отец разболтал ей всё, что знал, а она вооружилась против меня самым мощным козырем. Собравшись с силами, спускаюсь вниз. Вначале я не нахожу мальчика и с одинаковой долей облегчения и тревоги думаю о том, что он сбежал, наслушавшись наших криков. Однако вскоре я замечаю бледную тень, неподвижно сидящую на ковре перед телевизором, подхожу к ребёнку и сажусь рядом. Его взгляд выглядит немного напуганным, но по тому, как терпеливо и спокойно он возвращается к телевизору, понимаю, что к буйным семейным ссорам этот малыш уже привык. В груди непривычно колет вспышка жалости. — Смотрел когда-нибудь «Топ-модель по-американски»? Сейчас как раз идёт. В ответ он кивает и молча протягивает мне печенье. Как будто обычный грёбаный вечерок. Ничего нового. Сидя в темноте, я фыркаю, затем растягиваюсь во весь рост на диване и отключаю мозг, наблюдая, как богатенькие девочки становятся ещё более богатыми. Такой бред. Кому какое дело, что за физиономию состроит Джессика из Вайоминга на фотосессии с тиграми? Но Пончику нравится: он заворожённо тычет пальцем в больших полосатых кошек и взбудораженно кричит: — Я их видел сегодня, Изабела! Я их видел! Они были в зоопарке! — Правда? — Ну да, конечно же. Тигры ведь водятся в зоопарке. Ты не знала? Я пожимаю плечами: — Я никогда не была в зоопарке. Пончик вдруг смотрит на меня с такой грустью, что я удивляюсь, откуда она может взяться в таком маленьком детском сердце. — Ты правда никогда-никогда не была в зоопарке? — Нет. Что мне там делать-то? — И в аквапарке? — И в аквапарке не была. — И даже в дельфинариуме? — Да, там тоже не была. Он отворачивается к телевизору и пару минут о чём-то сосредоточенно думает. Когда он снова поворачивается ко мне, на пухлой мордашке сияет хитрая улыбка: — А я знаю. Я поведу тебя на следующей неделе в зоопарк. Возьму у мамы немножко денег, приеду к тебе на такси, и мы пойдём смотреть на тигров. Я чувствую, как мои усталые губы сводит искренняя улыбка: — Хорошо, Пончик. Ты покажешь мне зоопарк. Неистовый стук во входную дверь заставляет нас обоих подпрыгнуть от неожиданности. — Это моя мама? — озадаченно спрашивает Пончик. Кор, — молниеносно проносится у меня в голове. Я бегу ко входу так, словно за мной гонятся демоны. Распахиваю дверь. Ливневый дождь при свете едва работающего фонарика над дверью обозначает насквозь промокшую фигуру моего отца. — Папа? — я непонимающе хмурюсь, подвинувшись, чтобы пропустить его в дом, но он выбрасывает свои мощные руки и хватает меня за плечи, вынуждая замереть в его чудовищной хватке. — Где он? — сквозь шум дождя я едва могу расслышать вопрос, заданный криком. — Кого ты ищешь? Кора? Его здесь нет. Он выпускает меня и прорывается в комнату, заливая пол ручьями ливневых рек, стекающих с его пальто и мокрых волос. Врубив свет и оглядываясь, как безумный, он обходит единственную комнату на первом этаже, ненадолго остановившись, когда замечает Пончика: — Это ещё кто? — Я друг Изабелы, — храбро отвечает Пончик, хотя вид у моего отца сейчас такой, что им можно успешно пугать взрослых людей в Комнате Страха цирка-шапито. — Мы ждём мою маму. Едва дослушав, отец заглядывает в ванную, а затем взбегает по лестнице наверх. Я подбегаю к первой ступеньке и хватаюсь за перила: — Да объясни, в конце концов, что происходит! Кор разве не с тобой? — Он не пришёл домой! — отцовский голос гремит из моей комнаты. — Разве ты не был сегодня на его школьном конкурсе? Этот вопрос он оставляет без внимания. Я слышу, как он выдворяет мою мать из комнаты и устраивает ей обстоятельный допрос. Получив от неё подтверждение, что Кор сейчас не прячется ни в одном из шкафов в нашем доме, отец снова сбегает вниз и подходит ко мне. Шаг его настолько стремительный, а поступь такая угрожающая, что я против воли отступаю назад. — Говори — где он? Ты всё о нём знаешь. — Папа, клянусь тебе, я понятия не имею, о чём ты сейчас говоришь. Его здесь нет. Я не знаю, где Кор. — ГДЕ ОН? — Я НЕ ЗНАЮ, ГДЕ ОН! Чёрт тебя раздери, если ты потерял моего брата, я тебе голову откручу! Очевидно, ужас и ярость в моём крике заставляют его убедиться, что я, по крайней мере, действительно не знаю ничего о местонахождении Кора. Отец выглядит чрезвычайно удивлённым: — Изабела, что ты себе позволя… — Ты был сегодня с ним в школе, папа! — Откуда тебе это известно? — Потому что я тоже там была! Но я ушла до того, как начался конкурс. — Как ты мне надоела, Изабела, — отец гневно выдыхает, — я же запретил тебе соваться к нему! ЗАПРЕТИЛ! — Да насрать! Какое это имеет значение сейчас? Что между вами произошло, чёрт возьми? Отец резко мотает головой, затем глубоко выдыхает, опускается на диван, упирается локтями в колени и запускает руки в волосы. Совсем как Кор. — Я уехал домой, не дождавшись окончания, — папин голос вздрагивает. — Мне надо было уехать. Я думал, он вернётся, и мы нормально поговорим. Нужно было… нужно было с ним поговорить. — Но? — Но его всё ещё нет дома, Изабела! И его телефон у меня, — он поднимает голову. В его взгляде я вижу такую незнакомую боль… Я подхожу к нему и сажусь рядом. Отец едва заметно дрожит. — Ты звонил Клариссе? — Разумеется. Она тоже была сегодня на конкурсе. И тоже ищет его сейчас. Кор у неё не появлялся. Кларисса пришла в школу?.. Боже, храни моего бедного брата. — А… ну… сам знаешь. Может, он у Кимберли? Отец отрицательно мотает головой: — Кларисса уже туда звонила. Никто не знает, где он. — У бабушки? — Нет, Изабела, он бы не поехал в Рединг. И да, ей Клэр тоже звонила. — М-м-м… у дедули? О, какие это страшные глаза: — Изабела… — Ладно-ладно. —… не говори ерунды, хорошо? Подумай, где он может быть. Всех одноклассников обзвонили, директрису спрашивали, соседей обошли — никто не знает. Изабела, ну не может ведь быть, чтобы никто не знал! Господи, кто этот чёртов ребёнок, и почему за ним не приходят родители? Мой взгляд обращается к Пончику, который внимательно разглядывает моего отца. — Я потерялся в зоопарке. Мы с Изабелой ждём, когда придёт моя мама. Пару мгновений отец находится в полнейшем ступоре. Он переводит на меня весьма заинтересованный взгляд, и его бровь затейливо изгибается, точь-в-точь как у Кора. — Скажи мне, что это не тот самый похищенный из зоопарка ребёнок, из-за которого сегодня перекрыли половину улиц в Лондоне. — Эм-м-м… надеюсь, нет. Неужели по новостям передавали? Отец проводит руками по лицу и вскакивает на ноги, доставая телефон. — Его мать — депутат нижней палаты британского парламента. Все думают, что его похитили. Изабела, что ты натворила… — Да откуда мне было знать, что он такая важная шишка? Ходил за мной полквартала, сказал — потерялся. А у меня приступ начался, мне надо было срочно домой. Я бы завтра отвезла его к мамочке. — И снова загремела бы за решётку! О чём ты только думала? Как можно похищать чужих детей? — Да не похищала я его, глухой, что ли? — Изабела, не смей так разговаривать со мной! Я вскакиваю, сжав руки в кулаки: — Пока ты не отыщешь моего брата, я буду говорить с тобой так, как ты того заслуживаешь! Сдаётся мне, он по твоей вине исчез! Бросив на меня испепеляющий взгляд, отец набирает номер зоопарка. Полицейский кортеж подъезжает к нашему дому в считанные минуты после звонка. Пока меня допрашивают люди в форме, папа дополняет ситуацию, объясняя сложившиеся обстоятельства моей тупостью и «наивным девичьим желанием помочь потерявшемуся ребёночку». Не знаю, закончится ли этим дело, но пока они нас отпускают. Странное дело: когда маленький Пончик скрывается за дверью, бросив на меня тоскливый взгляд, я вспоминаю другого мальчика. Много-много лет назад у него были такие же грустные глаза, когда он прощался со мной. Я солгала Кору. Я сказала ему, что его мама выгнала меня, когда я пришла к ним домой. Она этого не делала. Мне было шесть, и я пришла к их крыльцу. Папа был на работе, я знала, что дома его не будет. Кимберли была на Дне рождения у одноклассника. Дверь мне открыла Кларисса. Красивая, милая, она дружелюбно склонилась ко мне и посмотрела на меня так ласково, как моя родная мать никогда не смотрела. На ней был фартук, и от неё сладко пахло вишней. Она улыбнулась и спросила, чем может помочь мне. Я ответила, что меня зовут Изабела, и я учусь с Кором в одной школе, этим днём мы познакомились с ним на детской площадке, и он позвал меня в гости к себе домой. Продолжая улыбаться, она впустила меня. Потом взяла за руку и повела в детскую. Он лежал на животе на полу и читал комиксы. Мой брат. Он поднял взгляд, и у меня перехватило дыхание. Он был такой забавный: на нём была ещё школьная форма, только он успел измазать её пластилином или красками, а волосы падали ему на лоб. Его мама подвела меня поближе и сказала: "Милый, к тебе пришла твоя подруга". Прежде чем уйти, она спросила меня, зайдут ли за мной родители, но вот она ушла, и мы остались вдвоём. Уверена, он об этом не помнит. Он ничего не спросил у меня, не поинтересовался, были ли мы с ним раньше знакомы, — просто кивнул головой и предложил поиграть. Мы провели чудесный день. Я наблюдала за его неугомонными передвижениями по комнате, любовалась его глазами, волосами, улыбкой. Он показывал мне свои рисунки и игрушки, какие-то дурацкие машинки, он так увлечённо про них рассказывал, как будто больше ничего на свете не существовало, а я смотрела на него, и мне было так хорошо, как в жизни бывало очень редко. Мы играли и ни о чём друг у друга не спрашивали. Затем он захотел показать мне сад, повёл меня на улицу и указал на цветы, которые посадили его мама и сестра. Он спросил, какой цветок мне больше всего нравится, а когда я ответила, протянул руку и сорвал нежно-розовый бутон. Он держал его в руках, а затем протянул мне. Его пальцы были очень тёплыми, почти горячими. Из глубины дома нас позвал к столу голос Клариссы. Настал вечер, напольные часы на кухне пробили шесть, и я заторопилась уходить, потому что боялась встретиться с папой. И тогда Кор обернулся и пронзительно посмотрел на меня — в следующий раз я увижу этот взгляд только спустя десять лет — и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Я хотела, чтобы он вышел попрощаться, но он так и не появился. Когда Кларисса помогала мне собраться в прихожей, его тоже не было видно. Меня захлёстывала безысходная тоска. Кларисса пожелала мне удачи и хорошего вечера, поинтересовалась, где мои родители. Я всё повторяла, что они работают неподалёку, а у самой на сердце скребли кошки. Я попрощалась и вышла на крыльцо. "Мы же ещё встретимся, да?" — этот вопрос, всколыхнувший во мне волну радости, заставил меня обернуться. Кор стоял в самом конце коридора, его маленькая фигурка выглядела взволнованной, в серебристых глазах светилась надежда. Это самое лучшее воспоминание из моего детства. И кажется, я только что поняла, где искать моего брата.