Ангел за партой

Под ночь отец собирается к себе домой. Я провожаю его до дверей с неясным чувством. Я намеренно утаила историю с визитом Молли. Моей мамаше не хватило ума догадаться, что это событие может быть как-то связано с исчезновением моего брата, так что теперь в моей голове начинает зарождаться план, как использовать новые обстоятельства в свою пользу. Стоя в прихожей, я наблюдаю, как отец набрасывает на плечи сырое пальто. В его движениях — несвойственная ему хаотичность; его всегда отточенная выдержка даёт сбой. На какой-то момент мне даже кажется, что он боится потерять Кора так же сильно, как я. Но это невозможно. Это будет обмен. Услуга за услугу. Информация ценой предательства, но с чувствами Кора я буду разбираться позже. В конце концов, это ради нас — ради нашего будущего, у которого появилась возможность стать совместным. На этот раз я не промахнусь. Я не оставлю папочке выбора. Ночью, валяясь в кровати без сна, я думаю о том, чем сейчас занимается Кор; что сказали жюри, увидев его картину; как там поживает Пончик в своей богатой лондонской квартирке, вспоминает ли он обо мне; смогу ли я раздобыть новые таблетки, и когда уже наконец рассветёт, чтобы я могла заявиться у порога Дэвидсов в наиболее приличное для воскресного утра время. *** Признаться, никогда не думала, что мой зять, застывший посреди гостиной в домашних штанах и смятой футболке, может выглядеть столь грозно. — Поверить не могу, мама. Как тебе это в голову взбрело?! Вены на его руках похожи на угрожающие голубые молнии. Молли, сидящая в кресле с виноватым видом, мягко качает головой: — Надо было что-то делать, Шейн. У мальчика были серьёзные неприятности. — У мальчика были серьёзные неприятности, а теперь у него будут серьёзные проблемы, — Шейн гневно кивает, закрыв на несколько секунд глаза и стянув пальцами переносицу. Наверное, сдерживается, чтобы не разбудить свою любимую жёнушку. Убрав руку от лица, он мотает головой: — Мне с трудом верится, что ты проделала это у нас за спиной. Молли пытается оправдаться: — Я не хотела тревожить Ким. Не стоит сейчас грузить девочку новыми проблемами. Сидя на другом кресле рядом с Молли, я едва удерживаюсь от того, чтобы не фыркнуть на весь дом. — Ты обязана была рассказать мне, — взгляд Шейна как у змеи. — Ты не единственная, кто за него переживает. Чёрт возьми, мы с Алексом вчера полгорода ночью объехали, а ты всё это время прятала его. Мама, решение организовать ему побег ты должна была обсудить со мной. И тебе прекрасно известно, какой ответ ты бы получила. — Ну, прости меня, дорогой! Но ему же нужно помочь… — Я знаю, что у него есть проблемы, — Шейн старается говорить тихо, чтобы не разбудить оставшихся членов семьи, убережённых им от участи быть вовлечёнными в опасный разговор, но время от времени его голос срывается от гнева. — Знаю, что не всё в порядке, — Шейн бросает странный мимолётный взгляд в мою сторону. — И всё же это не значит, что ты имеешь право вклиниваться между ним и его родителями и прятать его от всех. Но об этом поговорим позже. Где сейчас Кор? Я сажусь, поджав под себя ноги. Сердце в груди начинает отстукивать нервное стаккато. Я поворачиваюсь к Молли Дэвидс, всем своим видом давая понять, как это сейчас важно. Момент колебания в её глазах превращается в добродушную жалость: — Я обещала не выдавать его… Мы с Шейном синхронно взрываемся импульсом нетерпеливого бешенства: — Молли, какого… — Да ради Бога, мама! Молли разводит руками, пытаясь отстоять позицию: — Послушайте, он ведь сделал свой выбор! Мы должны услышать его и отнестись с пониманием. Он ведь уже не ребёнок. Изабела, я не хочу говорить дурно о твоём отце, но жизнь с ним плохо отражается на его детях. Я хмыкаю, стараясь не огрызнуться, что с её стороны невероятно тупо рассказывать такие вещи живому подтверждению этих слов. Шейн подходит к матери, садится перед ней на корточки и настойчиво берёт за руки. Его голос тихий и медленный — как на лекции: — Он несовершеннолетний парень, которого через сутки начнёт разыскивать полиция. И когда его найдут и передадут обратно отцу — поверь мне, понимание — это будет последнее, о чём он будет мечтать. У Кора уже были в прошлом проблемы в школе и даже с законом. Грега могут лишить родительских прав. На всех детей. А если ты забыла, его же стараниями Кларисса тоже не может получить над ними опеку. Сейчас любая неосторожная выходка — и вся семья будет сломана. Надо исправить ситуацию, пока в дело не вмешались органы. Я внимательно смотрю на Шейна, с запоздалым удивлением понимая, что до этого момента ни разу не задумывалась, насколько серьёзными последствиями для моего брата может обернуться простой побег из дома. Очевидно, Молли думает о том же. Сняв очки, она некоторое время устало трёт глаза, а затем поднимается, подвинув Шейна в сторону, подходит к каминной полке и вытаскивает из-под чаши с морскими камушками небольшой листок, свёрнутый вдвое. — Здесь адрес моих знакомых, к которым сегодня ночью должен приехать Кор, — тяжело вздохнув, Молли отдаёт листок мне, но не успеваю я прочесть первую строчку, как Шейн, склонившись над моим плечом, выхватывает листок у меня из рук. — Эй, живо верни! Шейн мотает головой, не обращая внимания на моё возмущение: — ... Абердин, Шотландия, — он сухо дочитывает последнюю строчку. — Подальше Кора не могла закинуть? — Шейн, там ему правда будет спокойно, — мягко возражает Молли. — Это хорошие люди. Быть может, не будем торопиться и дадим мальчику уехать? — Он ещё не уехал? — я вскидываю голову, внезапно потеряв интерес ко всему остальному. Сердце сжимается так, словно внутри бьют в набат. — Кор где-то здесь? Краем глаза замечаю, что Шейн тоже перестал шевелиться. Молли смотрит на нас чуть ли не умоляюще: — Я ведь подведу его! — едва не плачет она. — Мама, говори, где он. — Молли, перестаньте! Она делает глубокий вдох и закрывает глаза ладонями. — Он должен был выехать вчера с моей знакомой, — признаётся она, выдохнув. — Она собиралась в Манчестер, а оттуда Кор добрался бы на поезде до Абердина. По крайней мере, так планировалось. Но вчера дороги на границе города оказались полдня перекрыты, и мы решили, что Кор остановится на ночь в отеле и поедет сегодня. Меня против воли начинает разбирать неуместный смех. Встретив непонимающий взгляд Шейна, я только мотаю головой, пытаясь унять очередной смешок. Умница-Пончик натворил дел. Шейн снова смотрит на мать: — И где он сейчас? Всё ещё в отеле? Молли заламывает руки, глядя в сторону: — В десять утра они с Маргарет договорились встретиться у входа в Риджентс-парк. Оттуда они собирались поехать. — Позвони Маргарет и скажи, чтобы отправлялась без него, — предлагает Шейн. — Если нужно, объясни ситуацию. Я сейчас же поеду и заберу Кора. Молли с большой неохотой достаёт из кармана мобильный телефон. Я неотрывно смотрю на циферблат больших часов над камином. Только без четверти семь. Под рёбрами просыпается тревога. Я не могу допустить, чтобы ситуацию исправил Шейн. И даже Молли. Если я хочу, чтобы игра пошла по моим правилам, обнаружить Кора должен папочка. Это единственный выход. Я должна опоздать и позволить Кору тронуться в путь. Я должна предать его. — Нет. Молли с Шейном смотрят на меня, в одинаковых зелёных глазах — безмолвный вопрос. — Я сама хочу его вернуть, — поясняю я. — Всё, что с ним случилось — моя вина. Дайте мне всё исправить. Шейн недоверчиво вскидывает бровь, обхватив себя руками. Он явно не в восторге от моей инициативы. — Изабела, ты уверена? — по его голосу можно только догадываться, насколько он во мне сомневается. — Мне бы не хотелось рисковать. Достать его из Абердина будет гораздо сложнее. — Я не упущу момент, — я чувствую, что от страха потерять контроль над ситуацией начинаю кипеть. — Просто дайте мне телефон этой Маргарет, и я всё сделаю сама. Шейн смотрит на меня так, будто знает о Коре что-то, чего не знаю я. Это заставляет меня нервничать и злиться. — Не думаю, что это хорошая идея, — выдаёт наконец он. — Я не просила тебя думать, пожарник! — я начинаю взрываться, но в таком состоянии едва ли могу с собой что-то поделать. Паника разъедает мысли едкой кислотой. — От тебя требовалось всего лишь разбудить твою маму, а остальное тебя не касается! — Ещё как касается. — Чушь! Ты просто хочешь отомстить моему отцу — снова унизить его, забрав на этот раз Кора. Цвет лица Шейна становится похож на свежее молоко. Он смотрит на меня в упор, в зелёных глазах отчётливо читается ужас. Молли у него за спиной мягко качает головой: — Тебе не стоит говорить такие вещи, дорогая. Ты многого не знаешь, и мне жаль, что ты так думаешь, но Шейн действительно хочет помочь вашей семье. — Благодарю, — сухо улыбаюсь я, запуская свой самый чудовищный характер. — Видите ли, проблема в том, что когда Шейн пытается помочь нашей семье, от неё почти ничего не остаётся. Не успевает Молли рта раскрыть, как Шейн неожиданно вздрагивает, словно ожившая мраморная статуя, выхватывает у Молли из рук телефон, хватает меня за плечо и выводит из гостиной. Лицо его непроницаемо, по глазам невозможно ничего прочесть. В его действиях мне мерещится грубость, и мне кажется, он сейчас пинком вышвырнет меня с крыльца, однако я понимаю, что ошибочно приняла эту жёсткость за злость, когда Шейн останавливается в тёмной прихожей, ставит меня перед собой и убирает руки. — Не думай так, — мне раньше не доводилось слышать столько мольбы в его голосе. Мне непонятно, кого он пытается убедить больше — меня или самого себя. Я молча смотрю на Шейна, чувствуя, что он застал меня врасплох. В руках он крутит телефон Молли, затем так же неожиданно вкладывает его в мою руку. Зелёные глаза сверкают в полутьме прихожей: — Я никогда бы… — он сглатывает, моргает, теряет контроль. — Я никогда бы не стал использовать Кора для мести твоему отцу. Было бы ложью сказать, что я не хотел этого, но только не таким образом. Я знаю, что их семья распалась отчасти из-за моего вмешательства. Я виноват перед твоим братом, Изабела, и не знаю, как это исправить. Я действительно хочу ему помочь. Я не привыкла чувствовать себя неловко, потому как в моей компании людей обычно не посещает желание открыть душу. Гораздо чаще, поранившись о мои колючки, они отвечают жестокостью. Поэтому остываю: — Ладно, я поняла, Шейн, извини, — я киваю, раздражаясь собственной мягкости. — Но мне нужно справиться самой. Он делает вздох и отходит на шаг назад, ударившись спиной о стену: — Но я ведь могу привезти его прямо сейчас. — Это не поможет. Если я не поговорю с ним, потом он снова сбежит. — Ты можешь поехать со мной. — Нет, я сделаю всё сама. Он отводит взгляд, мотая головой, над чем-то раздумывая. В конце концов, он кивает, глядя на маленькое декоративное окошко над входной дверью. — Ты сильно влияешь на него, Изабела, — произносит Шейн глухим голосом, и я могу предположить, что это лишь крайне ограниченная версия того, что крутилось у него в голове. Он явно знает намного больше. — Уверен, ты понимаешь, о чём я. Поэтому мне бы хотелось, чтобы ты отнеслась к этому серьёзно. Не навреди ему. Я почти ощущаю, как из моей кожи вырастают шипы, когда смотрю на Шейна в упор: — Я никогда не наврежу Кору. Долгий взгляд Шейна остаётся без пояснения. Он мне не верит. — Я буду на связи, — он отлипает от стены, давая понять, что у него не осталось желания продолжать разговор. — Если возникнут проблемы — звони мне и, Бога ради, не разболтай ничего Ким. Нет, это просто немыслимо. Какие тут все заботливые, когда дело касается этой пузатой! — Господи, она хоть знает, что Кор пропал? Шейн делает неосторожно глубокий вдох, подтверждая мою догадку. Пренебрежительно хмыкнув, я пожимаю плечами: — Ладно, не бойся, так и быть, я не пожалую к ней на чай со свежими сплетнями. Передавай ей всего хорошего. Крепче сжав в руке телефон Молли, я поворачиваюсь и хватаюсь за дверную ручку. — Она переживает за тебя, Изабела, — тихо произносит Шейн за моей спиной. Я не оборачиваюсь, застыв на месте в смутной нерешительности. — Пусть тебе трудно в это поверить, но она тебя любит. Не знаю, почему это происходит — мои глаза заполняются слезами. Губы раскрываются, я едва слышно глотаю воздух. Я должна что-то ответить — что-то язвительное, болезненно-едкое, как солёный раствор в открытую рану. Должна защититься. Почему-то не могу. Почему-то обидные слова потерялись внутри, осели, сморщились и умерли. Я слегка задираю голову, чтобы ничем не выдать позорный проблеск слабости, тяну на себя дверь и выхожу. *** — Надо встретиться. — Ты что-то узнала? Где он? — отцовский голос резок и зол, как и всегда, когда он нервничает. Как и всегда. Отрываю взгляд, уставившись на залитое дождём стекло телефонного автомата. Крупные капли, наслаиваясь друг на друга, стекают до металлических перекрытий мелкими ручейками. Холодно и красиво. Пару секунд я держу телефон возле уха, собираясь с мыслями. Немного знобит от осознания, что я вот-вот перейду точку невозврата. С этого момента всё изменится. Делаю глубокий вдох: — Забери меня от моего дома. Мы поговорим в машине, — я вешаю трубку, пресекая дальнейшие попытки отца получить от меня все ответы разом. Эта информация будет стоить дорого. Никто не заключает сделок через телефон-автомат. Я выхожу из кабины и спускаюсь вдоль пустынной улицы, ведущей к ряду домов с одинаковой крышей и одинаковыми фасадами, но в последний момент передумываю и сажусь на ближайшую раздолбанную скамейку. Вид матери, громко храпящей на диване, вызовет очередной скачок настроения, так что я решаю дождаться отца здесь, где на грязную улицу падает снег и пока ещё сонный район замер без движения. Так тихо. Разглядывая голые ветки деревьев, я ловлю себя на мысли, что безгранично им одержима. Последние полгода были лучшими и худшими, что со мной когда-либо случалось, но если что-то изменится, если что-то между мной и Кором сломается и провалится в бездну — я провалюсь тоже. Бело-голубой снег опускается на мои колени, слегка задранный край выцветшего голубого платья, ложится на волосы хаотичными белоснежными кристалликами. Хорошо. В больнице я видела снег только через окно, я не могла даже высунуть руку наружу, чтобы ощутить на коже его ледяной укус. Иногда, особенно когда Кора нет рядом, мне мерещится, что я до сих пор в той палате. Я закрываю глаза, и мне кажется, где-то вдалеке я слышу его смех. Котёнок. Мой котёнок. Снежинки падают на мою голову. Время прекращает течение. Очень холодно. Черный седан подъезжает незаметно, шины мягко скрипят по мельчайшему снежному слою, покрывающему дорогу, и машина останавливается где-то совсем близко. Я открываю глаза. Не заглушив двигатель, папа распахивает водительскую дверь и выходит из машины, быстро потирая руки. В дорогом чёрном пальто и строгих деловых брюках его силуэт неуместно выделяется на контрасте со светлым заснеженным пейзажем, и единственной деталью его внешности, созвучной этому безрадостному зимнему утру, служат бледно-голубые тени под его глазами и пробивающаяся в паре мест из-под густых волос седина. Папа постарел. Я наблюдаю, как он подходит ко мне; в пристальном взгляде его — паническое ожидание и нетерпеливый вопрос; отец присаживается рядом на скамейку, повернувшись ко мне корпусом, и коротко кивает: — Где Кор? — вопрос звучит сухо и официально. Я пожимаю плечом: — Пока не знаю. Тень на его лице напоминает молниеносную вспышку бури: — Что это всё значит, Изабела? — Я знаю, где он будет через час. И если в этот час мы с ним не пересечёмся, то к вечеру он будет от нас очень, очень далеко, почти недосягаем. — Говори конкретнее, — цедит отец. Я с долгим спокойствием молча смотрю ему в лицо, давая понять, что ход перешёл ко мне. Отец вскоре понимает это и громко цыкает, повернувшись ко мне боком и уставившись на свои ботинки: — И что ты хочешь? — презрительно спрашивает он. — Билет на концерт? Денег на тряпки? — Думаю, ты прекрасно знаешь, что я собираюсь у тебя попросить. На этот раз мне удалось выбить из него дух. Отец бросает на меня очень злой взгляд — испытывающий, давящий, как у меня. — Нет, — он категорично мотает головой. — Да, папа. Я хочу жить с вами. Сколько раз, сколько раз я получала унизительный отказ, сколько раз папа приказывал заткнуться и не сметь заикаться об этом, сколько раз угрожал больше не приехать, если ещё раз спрошу… — Я сказал — это исключено, — от его тихого, лишённого красок голоса, идёт такая угроза, что я чувствую, как встают дыбом волоски у меня на руках. — Ты психически нездорова и опасна. Я скорее снова запру тебя в лечебнице, чем подпущу к детям. От его слов по моему телу проходит мощный разряд страха. Я сглатываю, взволнованно наблюдая, как отец поднимается со скамьи. — Ты поклялся, что я больше никогда там не окажусь! — мой голос звенит от тревоги. — Если будешь сидеть дома и делать, что велят, — глухо добавляет отец, поправляя пальто, не оборачиваясь ко мне. — Твоя мать больше не может с тобой справиться. Думаешь, я допущу, чтобы ты буйствовала на глазах у Алии? Виски глушит пульсирующий ком паники. Пальцы начинают дрожать, но не от холода. Единственная возможность ускользает от меня, как пойманная ящерица, сбросившая хвост. Выброс адреналина в кровь заставляет меня вскочить на ноги, обежать уходящего отца и встать у него на дороге. — Я обещаю быть паинькой, — отец нетерпеливо вскидывает глаза на мой умоляющий тон, и я боюсь, что он разозлится и отодвинет меня в сторону, поэтому не даю ему времени возразить. — В доме ты меня почти не услышишь. К Алии я даже близко не подойду. Буду посещать школу и делать домашку, как все нормальные подростки. Если хочешь, я даже запишусь к чёртовому психиатру, буду ходить на приёмы хоть через день. Буду пить любые таблетки и выполнять все процедуры, какие он мне пропишет. Понадобится — соглашусь хоть на электрошок. Клянусь, папа, я стану нормальной. Я никогда больше тебя ни о чём не попрошу. Даже денег… я устроюсь на работу, хочешь? Буду одновременно учиться и зарабатывать, чтобы дома меня даже видно не было. Ты даже не заметишь, что я живу с вами, — мой голос предательски трескается. — Только позволь мне общаться с Кором! Мне больше ничего не нужно. Папа хватает меня за запястье и выкручивает руку наверх. Я вскрикиваю — больше от страха, чем от боли. В пламени его глаз можно сжигать грешников. — Я всегда знал, что дело в этом, — угрожающе громыхает он. — Ты помешанная, Изабела! — последние слова он выкрикивает так, словно объявляет мне смертный приговор. Пульсирующая энергия его ярости приводит меня в ужас, лишая сил дать отпор. — Он твой родной брат, понимаешь ты это?! Твоя противоестественная озабоченность — ненормальна и омерзительна! Как ты смеешь просить меня забрать тебя к нам домой? Тебе удалось запудрить мозги моему сыну, но я не позволю, чтобы он стал таким, как ты! Играй с кем хочешь, Изабела, выбери себе в жертвы кого угодно — я любого одобрю, даже спрашивать не стану. Но если увижу тебя с Кором ещё раз — пеняй на себя. Я не поскуплюсь на самые радикальные меры, и Рамптон покажется тебе пятизвёздочной гостиницей после всего. Он выпускает мою руку, и я инстинктивно прижимаю её к себе, потирая покрасневшее запястье. На глазах наворачиваются застывшие слёзы, заледеневшие губы колет дрожь. Я чувствую себя так, словно с меня содрали кожу. Отец проходит мимо меня, садится в машину и хлопает дверью. Я шмыгаю носом. Ну уж нет! Так просто он не уйдёт. Это моя партия. Добежав до машины, я хватаюсь за ободок рамы приоткрытого с его стороны окна. Отец резко поворачивает голову: — Убери пальцы, Изабела. — Я не торгуюсь, слышишь, ты! Либо будет по-моему, либо Кора ты не найдёшь. По крайней мере — так легко и быстро, как мог бы сделать это с моей помощью. А опоздаешь на пару недель — он станет совершеннолетним, и вчерашний день станет последним днём, когда ты видел своего единственного сына. Ты полностью потеряешь над ним контроль. Выбирай, что хуже — это или я! Отец остервенело нажимает на кнопку поднятия стекла, и мои пальцы поднимаются наверх вместе с ним. — Оставь окно в покое! — кричит уже отец. — Ты не уедешь, пока не пообещаешь! Он снова зло давит на кнопку, отвернувшись, уверенный, что в самый опасный момент я спасую. Папочка никогда не знал меня достаточно хорошо. Дело в том, что я всегда играю до конца. Я никогда не говорю "пас". Мои пальцы с отвратительным мягким звуком оказываются в зажиме между рамой и стеклом. Кипяток боли проходит по всему телу до кончиков ног. Мой крик заглушает слух, на какое-то время выводит барабанные перепонки из строя, разносясь неестественным эхом вдоль тихой улицы. Отец в ужасе дёргается, не сразу сообразив опустить стекло, и затем выскакивает из автомобиля, как ошпаренный: — Какого дьявола ты творишь, Изабела?! — ему приходится орать, чтобы перекрыть мой вопль, но я могу только смотреть на свои посиневшие пульсирующие кончики пальцев и голосить на весь квартал. — Конченая психопатка! Сломаны? Пальцы сломаны? Не добившись от меня членораздельного ответа, папа сгребает в ладонь снег с дороги, какой только может собрать, и прикладывает к моим рукам. — Вот так, держи. Ну, всё, всё, тише. Ну, хватит! Чёрт возьми, Изабела, что мне с тобой делать? — левой ладонью он обнимает мою голову и прижимает к своему плечу. Его лихорадит от потрясения. Несмотря на белую обжигающую боль, я чувствую себя гораздо лучше. Папа очень редко обнимал меня. Очень-очень редко. — По... — я икаю. — По... пообещай м-мне. — Изабела, не могу я взять тебя домой, — я с надеждой улавливаю в его голосе мягкую, неуверенную интонацию. Я приподнимаю голову, всё ещё прижимаясь к его плечу: — Я буду... буду стараться изо всех сил. Я буду хорошей, папа. Клянусь. Он сурово мотает головой: — Извини. — До первого замечания. Папочка, пожалуйста! Я не буду мешать Кору строить свою жизнь. — Не будешь мешать? А когда у него появится девушка? — у меня перехватывает дыхание при этих словах. — Ты же снова попытаешься всё испортить. Начнёшь ревновать и закатывать истерики. Нет, Изабела, лучше тебе жить отдельно. Я не могу сдержать рвущийся наружу поток молчаливых слёз, утыкаюсь лицом в папино пальто и беззвучно всхлипываю. Его рука почти утешающе гладит меня по волосам. — Нам и без этого всегда было сложно. Вместе с тобой станет ещё хуже. Меня наполняет отчаянная решимость. Я отстраняюсь, утерев лицо дрожащими неслушающимися пальцами. Отстраняюсь и со всей строгостью смотрю на отца: — Я дам ему жить своей жизнью и не буду вмешиваться, — это серьёзное обещание, самое тяжёлое в моей жизни, и даётся мне оно с трудом. Я плачу. — Что бы он ни решил, кого бы ни выбрал — буду молчать. Обещаю. Распознав в моём намерении искренность, отец вскидывает бровь, наконец-то поколебав свою гранитную категоричность. Он спрашивает меня серьёзно, безо всякой мягкости: — А если Кор не захочет с тобой жить? Если моё сердце — подушка для иголок, то этот вопрос — длинная и тупая игла, прошивающая его насквозь, самая длинная из всех, что туда всадил Кор. Мне требуется время, чтобы собрать эмоции и сжечь их дотла в преисподней своего сознания. Я поднимаю тяжёлый взгляд на отца: — Тогда я уйду.