Ангел за партой

В один из обычных дней, когда после школы я по привычке захожу в больницу и отмечаюсь в регистрационном журнале, девушка за стойкой предупреждает меня: — У вашего отца сейчас посетитель. Я вскидываю голову, непонимающе хмурясь. В этот момент в больницу привозят пациента со "скорой", начинается суматоха, и я решаю не отвлекать больничный персонал своими вопросами. Поднимаясь на второй этаж, я гадаю, кем может быть этот посетитель, и не могу сделать ни одного предположения. У моего отца никогда не было друзей — особенно остро это подтвердила его болезнь, за время которой его единственным посетителем был я. Внезапно я осознаю кое-что, над чем раньше никогда не задумывался, — мой папа очень одинокий человек. Прозрачное окно в его палате выходит в коридор, оно наполовину завешено жалюзи, и я могу видеть женскую тень, сидящую на стуле рядом с папиной койкой. Я различаю тёмные волосы, светлое пальто и тонкую руку, крепко держащую папину. "Мама, — мелькает в мыслях у меня, и я ощущаю облегчение. — Всё-таки некоторые люди не меняются". Привычно толкнув дверь плечом, я решительно прохожу в палату и останавливаюсь в замешательстве, когда женщина, которую я ошибочно принял за маму, оборачивается ко мне лицом. Это Амалия. Она улыбается кроткой несмелой улыбкой, здоровается со мной кивком головы и поворачивается к моему отцу, отпуская его руку: — Пожалуй, я пойду, — её голос звучит очень мягко, пока её рука проходится вверх по папиным волосам. — Я зайду завтра после обеда, хорошо? Тебе что-нибудь нужно? Папу не узнать: он едва обращает внимание на моё присутствие, глаза светятся, он смотрит на Амалию, как зачарованный. — Ничего не нужно, — он так странно улыбается. — Спасибо... спасибо, что пришла. Амалия молча кивает, наклоняется, чтобы поцеловать моего отца в щёку, а затем выходит из палаты, тихо закрыв за собой дверь. Папа старательно прячет мечтательный взгляд. Я оборачиваюсь на дверь. — Я сейчас, — говорю я, бросившись к выходу. Я нагоняю её в конце коридора. Она стоит на месте, поправляя одежду, и собирается нажать на кнопку вызова лифта. — Амалия, — я загораживаю дисплей, вытянув плечо, и она встревоженно смотрит на меня. — Подождите. — Кор, я очень опаздываю... Я опускаю голову, и Амалия даёт мне время собраться с мыслями. — Простите меня. Я был к вам несправедлив. — Кор, всё в порядке, я понимаю... — Я наговорил вам гадостей и всячески убеждал себя, что вы этого заслуживаете. Я вел себя с вами ужасно. Вы совсем не такая, какой я вас считал, и мне очень стыдно перед Вами. Амалия, вы пришли к нему, когда он больше всего в вас нуждался. Вы даже не представляете, что для него означает ваш визит. Он... — простите, я не имею права говорить вам это, но вы действительно ему очень, очень нравитесь, и я ещё ни разу не видел, чтобы он смотрел так на другую женщину. Наверное, вы думаете, что я говорю вам всё это, чтобы вы остались, потому что сейчас он очень плох и я просто давлю на жалость, но клянусь, это не так. Мой отец любит вас, Амалия. И даже если это был ваш последний визит — я хотел, чтобы вы знали, как сильно я вам за это благодарен. Её лицо заливает краска; я и не предполагал, что Амалия так смутится. Откровенно говоря, я ожидал снисходительную рациональность: "Извини, Кор, я слишком взрослая, чтобы верить в подобные сказки". Вместо этого Амалия обнимает меня, крепко сжав за плечи, а когда она отстраняется, в её глазах блестят слёзы облегчения. — Спасибо, Кор. Ты чудесный парень. — Вы не злитесь на меня? Она издаёт короткий смешок: — Злюсь? Как я могу на тебя злиться?.. Я столько корила себя за то, что меня не было с вами во время похорон... — она осекается, и я вздрагиваю. — Я не нашла в себе силы прийти, хотя и собиралась, но мне показалось, что я вам не нужна. — Вы нужны ему, Амалия. — С чувством отвечаю я. — Очень нужны. Сверкнув глазами, она осторожно прикладывает к нижним векам ткань пальто. Я нажимаю на кнопку вызова лифта. — Я хочу быть рядом, пока он не поправится, — говорит она. — Ты не против? Двери лифта открываются, и я провожаю Амалию, чувствуя, что улыбаюсь: — Я бы хотел, чтобы вы были рядом с ним гораздо дольше. Перед тем, как двери лифта смыкаются, я успеваю увидеть выражение облегчения на её лице. Вернувшись в палату к папе, я молча сажусь на стул, на котором недавно сидела Амалия, пододвигаюсь поближе и долго смотрю на него. Он выглядит живее, чем вчера. Живее, чем когда-либо. С лица сошла бледность, голубые прожилки вен на лбу и висках стали менее выступающими, веснушки перестали казаться такими заметными на фоне болезненной бледности, которая не сходила с его лица последний месяц. В ореховых глазах снова загорелся янтарный блеск. — У тебя всё хорошо, пап? Он смотрит на меня по-другому, благодарно, по-отцовски. — Всё хорошо, сынок. Я долго сижу рядом с ним, и впервые молчание не угнетает меня, не заставляет мучиться и кажется мне комфортным. Когда я собираюсь уходить, его севший голос внезапно останавливает меня в дверях. — Прошло всего пять минут. Не несколько часов. Я выдержал всего пять минут, — говорит он, и я непонимающе оборачиваюсь за мгновение до того, как осознаю, о чём он говорит, и по моему телу проходит волна ледяного холода. — Твоя мать рассказала мне, что у вас был этот разговор. Но это были не часы, Кор. Я вернулся за тобой спустя пять минут. Я не в силах сдвинуться. Папа хмурит брови, напряжённо вглядываясь в свои сцепленные в замок пальцы: — Мы в очередной раз крупно поссорились, и в пылу ссоры она крикнула, что ты не мой ребёнок. Одно время она гуляла с нашим соседом, Торресом, паршивеньким реставратором. Я чуть не убил её. Я был в бешенстве, едва что-то соображал. Она вышла в магазин, а я схватил тебя, дурацкую летающую тарелку и повёз в поле. В тот момент я думал только о ней — мне хотелось, чтобы она мучилась. Я собирался оставить тебя в поле, вернуться домой и молчать, чтобы она сходила с ума и билась в истерике, а я бы вернул тебя через пару часов — куда ты мог деться в чёртовом поле? Мы приехали, я одел на тебя курточку, бросил пару раз тарелку и рванул к машине. Его голос становится сдавленным: — Я проехал полторы мили и повернул назад. Ты уже, разумеется, рыдал на обочине, я вышел, взял тебя на руки и посадил рядом. Ты был так напуган, что даже не узнал меня. Мы сидели на траве, я смотрел на тебя и думал: никакой ты, к чёрту, не Торресов, ты мой сын. Вот мои брови, вот мои руки, вот моё родимое пятно на шее. Я привёз тебя домой, Клэр уже пришла с магазина, не обнаружила нас с тобой и билась в истерике. Она не подпускала меня к тебе ещё неделю. Потом призналась, что обманула меня, хотела насолить, поскольку узнала про Октавию. Она даже ДНК-тест сделала, чтобы доказать, что ты мой ребёнок, но я уже и так это знал. Ты мой сын, Кор, мой единственный сын, и я никогда тебе этого не говорил, но я сильно тебя люблю и горжусь тобой. Не могу понять, что со мной происходит. Я выдыхаю рваным, резаным спазмом, иду обратно, сажусь на стул и крепко сжимаю слабую папину руку. Я смотрю на него и думаю об Изабеле и о маленькой Лейле, которых он потерял, о Шейне, любовь к которому далась ему с таким трудом, о Ким, к которой он нашёл силы прийти после стольких лет… И я прощаю ему всё — до последней ошибки, до единого колкого замечания, до всего плохого, что я в нём видел, потому что раньше его не понимал. Сейчас я знаю его чуть лучше. И тоже им горжусь. Я улыбаюсь ему, как в детстве, не помня, когда делал это в последний раз: — Я тоже люблю тебя, папа. *** На следующей неделе, когда врачи говорят, что папа выходит на поправку и скоро может вернуться к обычной жизни, мы с Алией возвращаемся домой из больницы и в молчании садимся на кухне обедать, ещё долго не приходя в себя. После череды семейных трагедий я был практически уверен в очередном дурном исходе, и теперь, когда на горизонте впервые за долгое время просвечивает неожиданная надежда, я так боюсь её потерять, что не верю ей. Боюсь не выдержать, если что-нибудь снова пойдёт не так. Однако папин лечащий врач был весьма убедителен, и его бодрый оптимизм давал довольно весомую гарантию, что всё действительно будет хорошо. Обычно не отказывающаяся от еды Алия сегодня не может съесть и двух ложек супа. Я отодвигаю собственную тарелку, опираюсь локтями на стол и делаю глубокий вдох. — Как у тебя в школе дела? — Нормально, — отзывается она после короткого молчания, не глядя на меня. — С какими-нибудь предметами есть сложности? — Нет. Разговор не клеится, и я понимаю, что ей нужно побыть одной. Ей тоже требуется привыкнуть к мысли, что в этом доме что-то снова может наладиться. — Я пойду спать, — говорю я, отправляя тарелку в раковину. Оставив сестру, я выхожу из кухни и отправляюсь в гостиную. От избытка надежды, от услышанных за день откровений засыпаю я практически мгновенно. Во сне я хожу по пустынным больничным коридорам, а за небольшими грязными окнами метёт снег, какого я никогда не видел в этом городе. Осторожно толкаю дверь в папину палату, захожу внутрь и оказываюсь на мосту. Вокруг меня ни души; небо серое, густое, как табачный дым, но ветра нет, поэтому и тёмная река подо мной тоже тихая и почти не шевелится. Я долго смотрю вперёд, в горизонт, которого не вижу, а потом наконец опускаю голову вниз. Ограждение магическим образом исчезает, и я оказываюсь на самом краю. Можно даже не прыгать — просто шагнуть. Я знаю наверняка, что там глубоко и холодно. Она именно так исчезла, в пустоту тёмной реки, где ничто больше не имеет смысла. В реке нет проблем — только покой. Я устал. Я тоже хочу наконец успокоиться. Разве это так плохо? Я закрываю глаза, делая глубокий вдох перед прыжком. — Ты плавки взял? — я оборачиваюсь на голос и вижу рядом с собой Тену. Она сидит на парапете, болтая ногами в воздухе, на ней белый халат, как на персонале больницы, весёлые голубые глаза улыбаются. Я смотрю вниз и обнаруживаю, что одет в школьную форму. — Кажется, нет. А что, без них нельзя? — Нельзя, — смеётся она, мотая головой. — И что теперь делать? Она пожимает плечами, вскинув брови, и смотрит на небо. Я поворачиваю голову в сторону и вижу на мосту знак: «Умирать без плавок запрещено». — Ну что за бред! — возмущаюсь я. — И что это значит? — Это значит, что ты не готов, — просто отвечает Тена. Я не вполне понимаю, о чём она. — И куда мне тогда идти? — я раздражённо вскидываю руку, ощущая подкатывающую волну безысходности. Секунду назад падение казалось единственным выходом, но теперь и он перекрыт. — Не могу же я оставаться здесь! — Ты можешь пойти со мной. Когда я снова поворачиваюсь к Тене, вижу её протянутую в ожидании руку. Я беру её и сразу же оказываюсь в нашем сарае на заднем дворе. Здесь всё, как и десять лет назад, — сумеречно, тепло и пахнет древесиной и старым хламом. Сквозь единственное окно над крышей на фоне синего неба виден падающий снег. Тена мягко берёт меня за руку и проводит пальцами по моему лицу. Моё сердце ликует оттого, что она не злится на меня, оттого, что она вызволила меня из-под того жуткого свинцового неба, оттого, что она рядом. Мне хочется обнять её, и мои руки смыкаются у неё на талии — но не как обычно, дружески, а иначе, ощущения совсем другие. Что-то рвётся из моей груди, и я схожу с ума, ощущая себя, словно вырвался наружу из-под земли и задыхаюсь, глотая свежий воздух… Моя правая рука случайно касается оголённого провода. Пальцы пронзает простреливающая боль. Чёрт возьми, до чего же больно… Из сна меня вырывает собственный крик боли. Широко раскрыв глаза, я сажусь на диване и обнаруживаю собственные пальцы правой руки, зажатые в подобие металлической мышеловки. Не вполне отойдя от сна, я не сразу соображаю, как правильно высвободиться, и в попытках избавиться от непонятно откуда взявшегося капкана успеваю израниться ещё больше. Когда мне наконец удаётся снять эту чёртову штуку, я остервенело отшвыриваю её в глубину комнаты: — АЛИЯ! Сестра прибегает на мой крик, выглядя при этом донельзя озадаченной. Я демонстрирую ей свою покрасневшую кисть, кипя от еле сдерживаемой злости: — Что ещё за шутки, скажи на милость? Алия по-хозяйски упирает руки в бока, глядя на меня с укором: — Ну, и куда ты дел мою ловушку на бульбазавра? Ты хоть знаешь, как долго я её устанавливала?! — Алия, клянусь, я выкину твои игрушки к хренам собачьим! Ты у меня со своими приколами в печенках сидишь! Это какой же ненормальной надо быть, чтобы додуматься поставить под моим диваном долбаную мышеловку?! — Мы с Малышкой Поппи ловим покемонов! — возмущённо заявляет Алия. — Я не виновата, что ты такой долбаный дебил! — Всё, ты в конец охренела, — я поднимаюсь угрожающе резко, и Алия с визгами пускается наутёк. Я бросаюсь за ней в коридор, намереваясь схватить за шкирку и запереть в её комнате до вечера, пока не расправляюсь с остальными расставленными по дому минами. Я почти догоняю её за поворотом на кухню, когда она с внезапной проворностью проскальзывает мимо меня в кладовку, и в этот момент я, не успев остановиться, случайно улетаю чуть-чуть вперёд, в сторону прихожей, и там останавливаюсь, увидев собирающуюся уходить Тену. Я словно налетаю на невидимую стену, замерев на месте. Хочу что-то сказать, но не могу произнести ни звука. Тена стоит передо мной, с закинутым на плечо рюкзаком и в наполовину натянутом пальто, и по ней видно, что она чувствует себя не в своей тарелке, явно жалея, что не успела уйти раньше. Наконец я выдавливаю: — Ты… ты уже уходишь? Тена мягко опускает плечи, словно чувствует себя виноватой: — Да, Кор, мне пора. Мне нужно… нужно кое-что сделать дома и… прости, мне правда пора идти. Я смотрю на неё, понимая, что жадно в неё всматриваюсь, в её лицо, глубокие синие глаза, с тоской чувствуя, как долго же мы не говорили вот так — глядя друг на друга и находясь при этом не в школе. — Останься, — слова сами вырываются из меня, прежде чем я успеваю себя остановить. — Пожалуйста, останься ненадолго. Я давно тебя не видел. Мне… — я выдыхаю, — очень нужно с тобой поговорить. Тена делает осторожный вдох. — Конечно, — слабо кивает она, стаскивая с себя обратно пальто, и вешает его на крючок. На кухне Тена аккуратно опускается на стул, внимательно следя за мной. Я нервно вышагиваю до окна и обратно, нескоро вспомнив, что нужно быть вежливым хозяином: — Хочешь чего-нибудь? Кофе, чаю? Тена отрицательно мотает головой с испуганной улыбкой. Я подхожу к столу и сажусь напротив неё, ощущая себя непривычно встревоженным. Положение становится ещё хуже, когда наши глаза встречаются: я вспыхиваю, вспомнив недавнюю ерунду, которая мне приснилась, и даю себе обещание впредь изматываться так, чтобы проваливаться в глубокий чёрный сон без сновидений. Странно, но мне становится ужасно неловко смотреть на неё, когда она так близко. Чёрт возьми, почему я так дико смущён? — Тена, ты не должна помогать мне с домашними хлопотами, — почему-то вместо благодарности в моём голосе звучит резкость, хотя я этого совсем не хочу. — Разумеется, я ценю твою поддержку, ты делаешь много, очень много, но я не хочу, чтобы ты тратила на это своё время. Её глаза наполняются слезами, и я осознаю, что задел её. Блестящее начало. — Кор, я понимаю, — она кивает, взяв себя в руки. — Я просто хотела помочь. Твой папа в больнице, и Алия по полдня бывает одна, пока ты спишь, к тому же, Макс пока так и не нашёлся — я просто подумала, что мне не сложно помочь вам, пока всё не наладится… Я в отчаянии смотрю на Тену, не находясь с ответом. Меня переполняет не благодарность — это что-то гораздо большее, сродни признательности, это очень тяжёлое, неопределённое чувство, и оно придавливает меня сильнее, чем предательство лучшего друга. Я перевожу взгляд на её плечо, когда чувствую, что голос подводит меня. — Я не имел права кричать на тебя тогда, перед всем классом, — расстроено произношу я, борясь с сжимающим горло спазмом. — Ты столько сделала для меня, а я даже не подошёл к тебе после всего… Тена делает быстрое бессознательное движение, мягко взяв меня за руку, и в этот момент через моё тело неожиданно проходит слабый разряд электрической волны. Я вздрагиваю от нового ощущения, едва не вырвав руку, чувствуя себя донельзя озадаченным и напряжённым. Мне казалось, я больше никогда не смогу чувствовать нечто подобное, потому как был уверен, что похоронил это вместе с ней. Голос Тены вытаскивает меня из закрученной воронки расстроенных ощущений. — Неужели ты думаешь, я не понимаю, что ты чувствуешь? — её взгляд проникает вглубь меня. — Ты ничем мне не обязан. Я просто хочу помочь. — Ты жалеешь меня, — я всё-таки убираю руку, сурово глядя в окно. — Как и все остальные. Ты, как обычно, прощаешь меня из жалости. — Какая чушь! Если бы я тебя жалела, то заставила бы Бетси навещать вас! Забыв о смущении, я смотрю на Тену. — Я прощаю тебя, потому что не могу на тебя злиться, — продолжает она. — Потому что постоянно переживаю за тебя и злюсь, что не могу помочь. — Горестно выдохнув, она делает паузу. — Никто не ожидал, что это время окажется таким трудным. Мы ведь друзья, Кор. Многое изменилось, но я хочу, чтобы это осталось. Я чувствую, как внутри грудной клетки расползается забытое чувство, большое, светящееся и тёплое. Радость. — Я тоже очень этого хочу, — с огромным облегчением признаюсь я. Проводив Тену до её дома, я возвращаюсь к себе в приподнятом настроении, чего со мной не случалось довольно давно. С ней я могу быть собой — не притворяться, не сдерживаться, не играть. Я впервые не корю себя за то, что испытываю желание смеяться и говорить глупости без того, чтобы думать, что этим смехом предаю память Изабелы. Я впервые думаю о том, что она хотела бы видеть меня именно таким — настоящим, пусть я и разговариваю с ненавистной ей Теной. Я почти забыл про шалости Алии, и теперь, свернув на нашу улицу, уже размышляю над тем, чтобы предложить ей поиграть вечером в любую игру, которую она захочет, когда замечаю около своего дома знакомую мохнатую тень. Не может быть. Макс. Ноги сами срываются в бег, когда я различаю в сумерках бегущего мне навстречу пса с высунутым языком и истово мечущимся все стороны хвостом. Мы встречаемся на середине улицы подобно тому, как сталкиваются два игрока в лакросс — закончив движение на земле, в комьях грязи и снега, когда Макс сбивает меня с ног и принимается вылизывать языком моё лицо и уши. Сев на земле, я обхватываю свою прыгающую овчарку руками и прижимаю к себе: — Макс, приятель, я больше никогда тебя не оставлю! Прости, прости меня, дружище… Пока я занят счастливой находкой, в нашу сторону приближается высокая мужская фигура. Я поднимаю голову и узнаю своего давнего друга, живущего в соседнем районе. — Твой пёс жил у меня неделю, мы думали, приблудился, — Кевин Торрес виновато кивает на Макса. — Я и не заметил бирку на ошейнике. Надо было сразу догадаться, что он твой. Я бы раньше его привёл, но я редко читаю все эти уличные объявления, сам знаешь. Я благодарно пожимаю руку Кевину, другой рукой удерживая Макса от очередной попытки облизать мою щеку. — Спасибо, Кев! Я уже почти потерял надежду. Как он? — Да в полном порядке, стащил половину курицы из холодильника и даже не поперхнулся, — Кевин помогает мне подняться на ноги. — Прости, что не догадался повесить объявления о находке. Ты, наверное, здорово перенервничал. — Всё хорошо, дружище, — улыбаюсь я. — Не хочешь зайти к нам в гости? — Я бы с радостью, но на работу опаздываю. — Встретив мой вопросительный взгляд, он поясняет. — Я уже год подрабатываю фотографом в клубах, помогаю маме после того, как папа… Он осекается, и меня неожиданно посещает странная мысль: ведь он мог оказаться моим братом. Если бы папины подозрения подтвердились, если бы моя мама в своём стремлении к свободе была бы чуть больше похожа на Грегора Лаунджа, я мог бы быть сыном покойного мистера Торреса. У меня был бы единоутробный брат. Раньше я жалел, что это не так. Но у меня бы не было Ким и Алии. Не было бы Макса, Шейна, Алекса, Молли, Джеймса и моих друзей. Мой отец был бы мне чужим человеком. И я бы никогда не встретил Изабелу. Я на своём месте. И ни о чём не жалею. — Конечно, — я киваю, глядя на Кевина. — Заходи в любое время. Спасибо, что привёл Макса. Улыбнувшись, Кев хлопает меня по плечу: — Удачи, брат. Я провожаю его взглядом, пока Кевин не превращается в неопределённый силуэт в сгустившихся сумерках. В соседнем доме на втором этаже за светящимся окном отодвигается занавеска и оттуда выглядывает Лиззи Джойси. Увидев меня с Максом, она улыбается от уха до уха. Я поднимаю руку и машу ей, желая такого же доброго вечера, какой был сегодня у меня.