5. Палочка
Время действия — третий час ночи. Место действия — моя собственная квартира в одном из домов Магического Содружества Квартиросъёмщиков. Я устал так, словно в одиночку укрощал какого-нибудь особенно буйного гиппогрифа. Свет приглушён. На низком столике возле кожаного кресла, где я растянулся, не соизволив пока даже переодеться в домашнее, да что там, не сняв плаща и ботинок, поблёскивает гранями мой любимый бокал для особо крепкого, бутылка, пустая уже на две трети, стоит тут же. Я не совсем уверен, что я сейчас чувствую, было это победой или поражением — однако уверен в том, что навыки окклюменции сыграли свою решающую роль (как говорил с сильным немецким акцентом профессор фон Эммерих, читавший у нас тогда лекции по ЗОТИ, «главное — это окклюменция, окклюменция и ещё раз окклюменция!». Бедняга погиб потом по какой-то смешной случайности… я не о том думаю). После нашего…. разговора (который куда больше напоминал полноценную дуэль) мне ещё пришлось потратить четыре часа на написание отчёта для Гордон. Вернее, на сочинение отчёта для Гордон. Потому что милым дамам, даже психотерапевтам, совсем ни к чему знать, о чём разговаривали двое суровых мужиков, не слишком хорошо переносящих вид друг друга, и, главное, как разговаривали. Четыре часа… надеюсь, отчёт будет выглядеть в глазах прелестной Глории вполне правдоподобным… Потому что Бродски не мог не заметить того состояния, в котором я наконец вывалился (буквально) в коридор. Вспотевший, в пятнах крови, с безумными (надо думать) глазами. Плевать на Бродски. Плевать на… многое, это того стоило. Потому что — да, я имел возможность убедиться, что «злейший враг» — именно наш арестант: так надо мной ещё никто… никто… Глоток, жгучая жидкость прокатывается по горлу, я морщусь, ставлю стакан и вновь наполняю его. Поплотнее запахиваюсь в плащ. Гриндевальд говорил, словно издеваясь. От его слов у многих магов с нервами потоньше волосы давно бы встали, как грива у манкуспии. Я же только скрипел зубами (и где-то очень глубоко внутри самонадеянно поздравлял себя с такой «победой»). Материи, которые мы обсуждали, были тёмными. Очень тёмными. Возможно, слишком тёмными для кого-то… кто не является профессиональным Аврором в N-ном поколении, унаследовавшим от своих предков многие чрезвычайно полезные качества. Я мысленно утешал себя своими отличными результатами в тот год, когда фон Эммерих сверлил меня своим огненным взглядом на экзамене, а я просто ничего не думал, я был слухом и ожиданием, и, получив своё «превосходно в высшей степени» на глазах у завидующих моему счастью одногруппников, беспечно пошёл за цветами для некоей юной особы. Где-то пробило три часа ночи. Ещё через пять мне нужно быть в МАКУСА. До этого желательно хоть немного поспать и — главное — додумать наконец ту мысль, которая всё вертится на периферии сознания: мы заключили договор. Договор… Гриндевальд ничего не делает просто так, это понятно. Совершенно ясно также и то, что ему нет никакого резона помогать кому-либо, если только этот кто-то не сможет предложить нечто такое, в чём имеется сильная нужда или заинтересованность вышеозначенного волшебника. Но у меня, к счастью, было. И пока я не отправился спать, я расскажу вам об этом. Меня — как и других — интересовала следующая деталь: палочка Гриндевальда. Простите, волшебная палочка Гриндевальда. После того, как Гольдштейн и Скамандеру удалось его задержать, та палочка, что была при нём, отправилась на экспертизу. Естественно, это была моя палочка — вяз, перо гром-птицы. Проведя стандартные процедуры и выжав из объекта изучения всё, что только возможно, палочку мне вернули через каких-то тринадцать дней (забыл упомянуть — вот так вот и вышло, что мои «две недели отдыха» я ещё и без палочки провёл, как дошкольник и получеловек). Гриндевальд же упорно отмалчивался и даже веритасерум, вероятно, не помог бы: допрос под веритасерумом — штука тонкая, нужно задавать «правильные» вопросы (даже если такой допрос и состоялся, я не видел протоколов, но результаты «поиска» говорят сами за себя). Конечно, пытались как-то вычислять. Несколько раз обыскали мою квартиру (в силу устранения последствий деятельности Гриндевальда/Бэрбоуна эта высокая честь выпала младшему отряду. Не улыбайтесь, они как раз самые дотошные). Палочка как в воду канула. Кто-то даже усомнился, что она вообще была у Гриндевальда (конечно, чушь). И вот как раз э… позавчера (ведь сегодня уже завтра) я вот так же сидел на этом же самом кресле, с тем же бокалом, и не более осмысленно, чем сейчас, пялился на старый индейский коврик, украшающий стену уже невесть сколько лет. Надо сказать, что коврик когда-то был подарен моему прадеду шаманом племени вампаноаги за какую-то крупную помощь. В нашей семье коврик очень ценился, рассказы о его волшебных свойствах переходили из поколения в поколение. Одной из чудесных особенностей этой вещи было то, что она обладала способностью «скрадывать» предметы. То есть, положишь коврик на что-то, что хочешь спрятать — никто не найдёт. У меня за ним находится сейф с некоторыми очень… ценными материалами. (Думаю, по этой причине я о нём и умолчал. Да и вообще как-то в голову не пришло.) Так вот. Смотрю я на коврик, по старой привычке слежу за узором, и вдруг замечаю некоторую… неправильность. Всматриваюсь.И понимаю: вот оно. Вернее, она. Этот умелец каким-то образом вплёл свою палочку в коврик. Надо сказать, что я, возликовав от находки артефакта (а ведь пришлось ещё побиться, чтобы извлечь его оттуда), вовсе не поспешил в МАКУСА с докладом, нет. Я решил, что раз мне в руки попался такой замечательный козырь — глупо будет им не воспользоваться. И, конечно же, я им воспользовался. Это предыстория. Вы ещё помните про Дагонитов? А вот я о них не забываю ни на минуту. Такая профессиональная особенность: всегда довожу дело до конца. А это дело мне было особенно важно довести до конца, поскольку… репутация, дети мои, компетенция и оказанное мне высокое доверие со стороны госпожи Президента. Когда я изложил Гриндевальду, что намерен сделать с его помощью, он расхохотался мне в лицо, и, честное слово, долго не мог остановиться, так что пришлось всё-таки припечатать его пару раз о стену. После этого он соблаговолил а) выслушать меня б) даже проявить некоторое участие (если взгляд, полный презрения, можно считать таковым по контрасту с его обычной сумасшедшей улыбкой). Но, разумеется, вряд ли бы мне удалось его заинтересовать — даже придумав сказку о смягчении приговора — если бы я не упомянул о палочке. Она очень дорога ему, эта палочка. Эта старая бузинная палочка. У него загорелись глаза. Я понял, что можно начинать торг. И вот результат: наш договор, а через… — уже даже не через пять часов, нет: четыре и сорок три минуты — я должен снова быть в МАКУСА, на нижних, особо оберегаемых уровнях. И там я собираюсь — вместе с Гриндевальдом — устраивать его побег, вернее, недолгое — на семьдесят два часа — освобождение (по крайней мере, это время он обозначил как необходимое для нашей совместной работы). Именно так, в обход всевозможных законов и правил, поскольку я не представляю мадам Пиквери подписывающей соответствующие официальные документы. Это то, чего не может быть никогда. Пусть нынешний арестант считает, что сможет каким-то образом обмануть меня: на этот раз я уже имею представление о своём противнике, и я готов реагировать на малейшие поползновения к бегству. Да и вооружение на моей стороне. Бузинную палочку я помещу в новое надёжное место, и без меня Гриндевальду её ни за что не найти. А уходить без палочки он, похоже, не намерен. В обмен на его помощь в деле Дагонитов я даю ему легчайший намёк о местонахождении палочки — и пусть тешит себя надеждой снова овладеть ею, сидя в камере положенный срок. Не очень честно? Не менее честно, чем то, как он вломился в мою квартиру, со всеми последствиями. Что потом — пока не знаю. Путь предстоит очень тёмный и, однозначно, крайне опасный.ИНТЕРМЕДИЯ: Сон
Когда Персиваль добредает наконец до кровати и попросту рушится на неё, на сон остаётся каких-нибудь три с половиной часа. Он успел принять «Алко-стоп» («Мягкое действие, пока вы спите! Никакого похмелья! Ваш рассудок чист и уверен, Ваша бодрость заразительна, а свежий цвет лица вызывает улыбки красавиц! Приобретайте также новый «Опохмелин-Y», «Опохмелин-Y» — надёжная защита от последствий вечеринок!»). Он успел принять и снотворное (по старому бабушкиному рецепту). Он даже успел принять душ, зажмурившись, стараясь смотреть сквозь ресницы, так как стены предательски идут волнами, стоит вглядеться в них повнимательней. Да и пол в квартире какой-то бугристый сегодня. Персиваль спит, и ему снится СОН. В этом сне его преследуют глаза со зрачками разного размера. Глаза смотрят на него из зеркала, глаза мелькают во всех полированных поверхностях, в гранях хрусталя, в оконном стекле. Небо за стеклом — багрово-красного цвета, как запёкшаяся кровь. Персиваль пытается собрать всю свою волю и отгородиться от этих глаз, голос профессора фон Эммериха из давным-давно прослушанного курса по окклюменции грохочет со всех сторон, предлагая воспользоваться мнемоническими техниками для запоминания приёмов отключки сознания. (На самом деле под окном трудятся обычные немагические дворники, соскребающие выпавший за ночь снег лопатами. Персиваль этого не знает. Персиваль спит.) Постепенно в раскатистые профессорские грассирующие согласные вплетается другой тон — мягче, ближе. Опаснее. Двое магов в чёрно-белых мантиях, расшитых огненными знаками, стоят на обрыве в дальнем углу комнаты. Они ведут неслышный разговор. Внезапно они склоняются над самым лицом спящего Персиваля и как будто о чём-то между собой соглашаются. Персиваль знает точно, кто эти люди. Один из них протягивает руку и хочет закрыть ему глаза. В этот же момент возникает некто третий — его не рассмотреть, но присутствие ощущается совершенно определённо. Он словно просачивается между трепещущими, тяжёлыми веками Персиваля и тянущейся к ним рукой. Чувство огромного облегчения заполняет спящего. Мелькают в последний раз разные зрачки, и Персиваль проваливается куда-то вниз, туда, где сновидений уже (или ещё?) нет.6. Место секретов
И вот оно, утро. Выглядываю из окна. Весь город словно покрыт лёгким белым плащом. Снег, впрочем, с тротуаров старательно убран, и уже начинает подтаивать: будет слякоть. Как хорошо, что мне, в отличие от немагов, не надо добираться до места работы на каком-нибудь унылом транспорте. Я чувствую себя прекрасно — бабушкино снотворное плюс «Алко-стоп» творят чудеса и в мире волшебников. Успеваю сделать зарядку и даже нажарить панкейков (то немногое, что мне удаётся вполне прилично приготовить на кухне). Я должен нервничать? Может быть. Но я спокоен, как шкаф. Ещё говорят, что в такие дни — дни, когда планируется нечто… незаконное — не лезет кусок в горло, и это тоже не про меня. Аппетит у меня великолепный, учитывая вчерашний расход энергии. Поэтому я съедаю целую гору панкейков с особой — для атлетов — белковой приправой со вкусом сливок и мёда. Отличная вещь. Чашка кофе — большая чашка кофе — и я готов голыми руками разнести постылых Дагонитов в клочья… Я улыбаюсь, оглядывая себя в зеркало. Что и говорить, не каждый в моём возрасте (а ведь и возраст не так страшен — всего сорок лет) находится в такой хорошей форме. Но это, конечно, мы, Авроры. Профессия обязывает. Ну что же, всё, вроде бы, в порядке… Осталось только спуститься по лестнице и трансгрессировать на порог МАКУСА. Первым делом я собираюсь пристроить бузинную палочку. Лет пятнадцать назад, на международном конгрессе по прогрессивным стратегиям ЗОТИ я познакомился с одной очаровательной англичаночкой. Самой её пикантной чертой было то, что… скажем так, находясь на подходах к самой горячей части наших весьма интимных и жарких встреч, она начинала болтать. В первый раз это чуть не сбило меня с курса, но после я как-то распробовал и даже вошёл во вкус. Главное было не переспрашивать обо всех этих вещах потом — она делала вид, что не понимает, о чём идет речь. А может, и правда не понимала. В конце концов, эта птичка не состояла в отрядах активного противостояния, а занималась какой-то нудной теорией. Так вот. Чаще всего эта девица, почему-то, пускалась в рассуждения о методах работы Министерства Магии, но временами говорила и о Хогвартсе. В Хогвартсе, рассказывала она срывающимся от возбуждения голосом, есть множество странных мест, но самое странное (тут последовал страстный стон) — самое странное — это Выручай-Комната. Выручай-Комната появляется в тот момент, когда она тебе больше всего нужна. В Выручай-Комнате можно спрятать что угодно — там целый склад всяких… тайн… и… секретов… и… неудачных опытов… Тут моя красавица наконец дошла до точки и замолкла. Так как ничего более интересного в тот год на конгрессе для меня не было, этот разговор прочно осел в моей памяти. Единственная проблема: МАКУСА — не Хогвартс, и Выручай-Комнаты здесь нет. Но есть Подсобка. Подсобку создали лет шесть назад энтузиасты из отдела по Неправомерному Использованию Изобретений Немагов как место, куда складывались конфискованные образцы Изобретений. Через некоторое время, однако, туда стали пихать всё, что ни попадя, вплоть до найденных в стенах МАКУСА магических вещей, чьи хозяева по тем или иным причинам предпочли не заявлять о пропаже, и прочего мусора. Так что — тут я ухмыльнулся — может быть, и не такая огромная и великая, как описывала мне её та болтливая англичанка, но… тоже неплохо. Я иду в Подсобку. Девушке за секретарским столиком я показываю своё удостоверение — и всё, никаких вопросов. Помещение тёмное, тесное и, понятно, захламлённое. Я ищу такое место, чтобы можно было его легко запомнить, и взгляд мой упирается в невзрачный продолговатый ящичек под самым потолком. «Акцио» тут не действует — боюсь, дело не в продуманном запрете на заклятие, а в общем количестве пересекающихся магических полей, которыми чуланчик так и вибрирует. Благословляя свой рост и попавшуюся под ноги колченогую табуретку с тремя усохшими львиными лапами и подрагивающим хвостом, я осторожно достаю коробочку. Надо же — футляр для волшебной палочки. А вот и выцветший от времени ярлычок… «Барнеби Бэрбоун, 1666-1693». Как интересно. Футляр, однако, пуст, и я укладываю бузинную палочку на бархатную подложку. Не втискивать же её, в самом деле, между банкой с подозрительными, несъедобными на вид консервированными патиссонами (каждый украшен парой маленьких чёрных глазок) и чучелом горегубки. Всё. Теперь — в свой кабинет, так как меня интересуют две личности из списка подозреваемых. Конкретно эти две. Джон Кристоферсон и Питер Анбэланс. Именно их я видел сегодня во сне (а сон был странный, но здесь его пересказывать ни к чему). Я перечитываю дела и отмечаю то, что, по моему мнению, может мне пригодиться. Не могу сказать точно, что заставило меня изначально подозревать именно этих магов. Но — интуиция Аврора. Курьёз заключается в том, что Кристоферсон пока что не прошёл ни по одной статье (все факты о его возможном участии в том или ином деле помечены статусом «сомнительно» и «неточно»). Анбэланс же уже четырнадцать месяцев содержится в больнице Св. Христофора, где пребывает к коме. Именно в эти четырнадцать месяцев постепенно росла мощь Дагонитов. Мои предчувствия — очень нехорошего толка. Кристоферсоном и Анбэлансом я и занимаюсь всё время до обеда. После обеденного перерыва было экстренное совещание в кабинете госпожи Президента — решали, что делать с Шоу, который, несмотря на амнезирующий дождь, всё-таки не верит в то, что причиной смерти его старшего сына был сердечный приступ. Я всегда говорил — не стоит недооценивать немагов. Затем… …затем я, получив очередной бланк от Глории Гордон, направился вниз.