Второе дыхание

Дни шли за днями. Благополучно была достигнута остановка в Нью-Йорке, затем в Норфолке, Чарлстоне, Сент-Огастине. Ближе к концу пути вдоль североамериканского побережья на борту линейного корабля осталось всего семь пассажиров, а именно леди Корнуолл, мистер и миссис Оссейдж, миссис и мисс Кавендиш, мисс Гардинер и мисс Браун. Более половины выживших в крушении «Андромеды» покинули линейный корабль ещё в колониях Северной Америки, в том числе и богатырь-боцман мистер О’Коннел и его матросы, направившиеся из Нью-Йорка в порт приписки «Андромеды», Филадельфию. На борту «Разящего» ещё долго посмеивались, вспоминая, как данный в честь моряков прощальный салют из пятидесяти орудий линейного корабля переполошил пол-Нью-Йорка, а на пирс, наспех нахлобучивая парик, выскочил сам губернатор колонии. Пленные пираты тоже сошли на берег, но не в Нью-Йорке, где принимать их наотрез отказались, ссылаясь на «подстрекательские настроения» в городе и из-за этого переполненность тюрем, а в Норфолке, находившемся в нескольких морских милях южнее по побережью. Пираты были успешно переданы местным властям, что произошло во многом благодаря объединённым дипломатическим усилиям офицеров «Разящего» и четы Оссейджей. Мистер и миссис Оссейдж действенно подсластили горькую пилюлю с передачей морских разбойников, пообещав представителям власти в кратчайшие сроки поставить в Норфолк из Порт-Рояла партию сахара, столь любимого и столь дефицитного в северной колонии. Разжиться им они рассчитывали в Порт-Рояле, куда как раз направлялись к своим дочери и зятю, чтобы помочь ему организовать обмен «сладкого золота» с плодородных плантаций Ямайки на то, что добывают в копях и на приисках. За время пути Джеймс доподлинно узнал цели путешествия и других своих пассажиров. В частности, быстро выяснилось, что миссис и мисс Кавендиш направлялись в Порт-Роял по убедительной просьбе жениха девушки. Молодой человек из джентри, он уехал в южную колонию четыре года назад и благодаря банковскому делу преумножил своё состояние настолько, что теперь мог позволить себе содержать семью. Когда причина поездки рыжеволосой прелестницы стала известна, недовольство миссис Кавендиш кокетливым поведением своей дочери объяснилось само собой, а на Гроувса было жалко смотреть. Однако хотя удар и был силён, он был явно недостаточен, чтобы умерить пыл Теодора, который продолжил даже с большим рвением оказывать девушке знаки внимания. С её почтенной родительницей Гроувс вёл себя подчёркнуто внимательно и учтиво, и это в конце концов помогло ему добиться её расположения. Сам же Норрингтон не был настолько слеп, чтобы не видеть практически неприкрытого интереса мисс Кавендиш к своей персоне, который не слишком ослабел после объявления о её помолвке. С другой стороны, подобное её поведение значило, что за время разлуки девушка явно охладела к своему предыдущему избраннику, а посему предприятие Гроувса по завоеванию её сердца не было совсем обречено на провал. Хотя на месте своего боевого товарища сам Джеймс бы предпочёл благоразумно отойти в сторону, учитывая, что отношения между мисс Кавендиш и её избранником были скреплены большим, чем просто словами о любви. Что до почтенной леди Корнуолл, она отправилась в путь, чтобы увидеть своего девятилетнего внука, совсем недавно осиротевшего. Миледи рассказала об этом очень сухо, не вдаваясь в детали. Обмолвилась она лишь о том, что её дочь, мать мальчика, и зять не перенесли малярию, и, уважая её горе и получив понятие о характере леди Корнуолл, Норрингтон не счёл нужным расспрашивать женщину о больших подробностях, предоставив ей полную свободу решать, стоит ли говорить ещё или нет. Коммодор и сам предполагал, что частью визита к внуку будет объявление мальчику о наследовании огромного состояния и высокого положения в обществе: являясь единственным прямым потомком своих дедушки и бабушки, внук миледи становился новым лордом Корнуоллом, что было равносильно губернаторству острова в колониях. Непонятно было лишь, отчего такая женщина как леди Вайолет, не склонная ни к сентиментальности, ни к морским путешествиям, ни к рискам, сопряжённым с ними, решила поехать лично, вместо того, чтобы кого-нибудь послать за внуком. Как бы там ни было, рассказывать об этом во всеуслышание миледи явно не собиралась. Единственная персона, которая могла это знать, кроме самой леди Корнуолл, тоже хранила тайну, хотя Норрингтон догадывался о факте посвященности: лицо мисс Браун пару раз выдало её, когда разговор подходил к закрытой от других теме. Сама девушка явно стала доверенным лицом суровой миледи, добиться чего было дано не каждому. Коммодор достаточно изучил темперамент пожилой женщины, чтобы понять, насколько он был непростым. Скорее авторитарный, чем склочный, нрав леди Вайолет тем не менее был тяжёлым, и, не понаслышке зная, что значит жить с жёстким человеком бок о бок, Норрингтон был рад, что мисс Гардинер и мисс Браун, несмотря ни на что, хорошо ладили со своей пожилой соседкой: маленькая девочка одной своей улыбкой и несколькими словами прогоняла плохое настроение суровой леди, а юная гувернантка неизменно проявляла деликатность и учтивость в общении с ней. И миледи не осталась к этому глуха, не в последнюю очередь также и благодаря рассказу о роли мисс Браун в спасении переживших кораблекрушение. Мадам общалась с девушкой более доверительно, при случае вставала на её сторону, а в первую же остановку рассталась со своими вдовьими украшениями с янтарём ради простых, но совершенно новых платьев не только для себя, но и для обеих юных мисс. То, что мисс Браун и мисс Гардинер приобрели друга в лице вдовы английского лорда, не могло не радовать, ведь за самой маленькой пассажиркой приглядывала ещё одна пара глаз, а у её покровительницы появилась влиятельная заступница. Однако от собственных демонов девушку защитить не мог никто. Джеймс видел, что порой, когда юная гувернантка не была вовлечена в разговор с кем-то или в занятия со своей маленькой подопечной, она предавалась мрачным воспоминаниям, бросавшим вуаль тени на её лицо: тёмные брови её слегка хмурились, отчего становился заметнее рассекавший правую бровь белый шрамик, а в больших голубых глазах отражалась печаль. Конечно, это было объяснимо. Коммодор прекрасно понимал, что кораблекрушение и выживание в море - это далеко не то, что легко изглаживается из памяти, тем более у юных девушек и тем более у таких восприимчивых и чувствительных, каковой была мисс Браун. Однако ему хотелось верить, что со временем улыбка, такая же, как и в их ночной разговор, будет появляться на её чувственных губах чаще. По временам, когда командование позволяло немного отвлечься, или сидя за общим столом в кают-компании, он видел эти улыбки, удивительно тёплые и искренние. Глаза девушки в такие моменты светились, а лицо преображалось, становясь совершенно открытым и беззаботным. В основном эти улыбки предназначались мисс Гардинер, однако несколько раз, если мисс Браун удавалось преодолеть собственную робость, они были адресованы Джеймсу, и мужчина вскоре понял, что ему очень нравится быть их адресатом. Подлинная признательность и, возможно, даже восхищение девушки, никуда не исчезнувшие со дня их тет-а-тет ночью на пустой палубе, стояли за каждой улыбкой и взглядом, раз за разом задевая что-то в душе. Ощущать такое внимание было очень приятно, особенно когда они с мисс Браун были увлечены беседой, хотя сперва подобная откровенность слегка выбивала Норрингтона из колеи. Для него, человека из высшего общества, которое диктует свои, подчас весьма строгие законы того, что и как делать и говорить, и связавшего свою жизнь с флотом, где эмоции были последним, что требуется от опытного моряка и хорошего командира, столь явные проявления чувств были чем-то непривычным, в некоторой степени даже запретным, а потому редким. Однако для мисс Браун, похоже, они являлись совершенно обыденными и естественными, а стойческая сдержанность коммодора её вовсе не смущала. Хотя девушка нисколько не походила по характеру на шумных и эмоциональных Оссейджей, за всё время пути, которое юная гувернантка провела на «Разящем», за все свои наблюдения и разговоры с ней, во время которых она показала себя весьма приятной собеседницей, с живым ясным умом и интересными суждениями, пусть и немного тихой, Норрингтон понял, что чувства девушки отражались на её лице словно в зеркале. К лучшему это было или нет, он не знал, но этой чертой она вновь слегка напоминала ему Элизабет, в своём стремлении вырваться из плена условностей не скрывавшую кипящих внутри неё страстей. Вероятно, в этом крылась одна из причин, почему его взгляд с самого начала путешествия домой постоянно останавливался на мисс Браун, кроме её к нему отношения и того, что за время погони за «Чёрной Жемчужиной» судьба не баловала равно никого из экипажа «Разящего» вниманием женского общества. Касаемо маленькой подопечной девушки коммодор также быстро сделал одно чрезвычайно важное открытие: то, что девочка и её гувернантка направлялись в Порт-Роял, Норрингтону было известно ещё из судового журнала «Андромеды», однако то, что мисс Гардинер является внучатой племянницей Уэзерби Суонна, оказалось полнейшей неожиданностью. Джеймс был удивлён, он даже не задумывался о том, что кроме Элизабет у губернатора ещё могут быть родственники, сам Уэзерби ни разу не упоминал о них, в частности о своей сестре. Рассказ мисс Браун о предыстории их с мисс Гардинер злоключений позволил узнать несколько деталей: Джозеф Гардинер, отец девочки, приходился племянником губернатору Ямайки, и вместе с семьёй отплыл на «Андромеде» в Порт-Роял, чтобы занять там почётный пост судьи, едва получил известие о своём назначении. Ничто не предвещало, насколько плачевно обернётся эта поездка… В довершение всех несчастий, ни у мисс Браун, ни у её подопечной не было при себе ничего, что могло бы подтвердить родство девочки, однако коммодор решил, что это не важно: судей Уэзерби всегда назначал лично, и уж точно знал, что на столь важный пост претендовал член его семьи. Девочке оставалось лишь встретиться с губернатором, а улаживание всех проблем и проволочек, способных воспрепятствовать встрече, Норрингтон брал на себя, ведь, в конце концов, двери дома вице-короля Ямайки всегда были для него открыты. Стоило малышке узнать, что коммодор хорошо знаком с Уэзерби Суонном, она тут же со всей детской непосредственностью и живым любопытством засыпала Норрингтона вопросами о том, какой из себя «её дедушка-губернатор», что он обычно делает и что он любит. Джеймс старался отвечать настолько исчерпывающе и понятно для ребёнка, насколько мог, однако быстро стало очевидно, что полностью удовлетворить любопытство мисс Гардинер могла исключительно встреча с самим Уэзерби. Стоило девочке получить один ответ, как ей тут же хотелось узнать что-то новое, она даже пересела ближе к тому концу стола, где сидели офицеры линейного корабля, чтобы ей было удобнее расспрашивать коммодора и просто разговаривать с военными, не нарушая правил хорошего тона. Возражений против этого никто из них не имел: строгие правила рассадки были уделом суши, а мисс Гардинер была обаятельным и милым ребёнком, сразу же расположившим всех троих офицеров к себе и сама находившая огромное удовольствие в их обществе. К тому же, втайне Норрингтон был рад, что вместе со своей подопечной ближе пришлось пересесть и её гувернантке, к присутствию рядом которой он вскоре привык так же сильно, как и по временам бросать взгляды в её сторону. Тем временем теплеющий с каждой неделей воздух, всё ярче, по-южному разгоравшийся белым золотом в бесконечной голубой вышине солнечный диск, всё пуще бросавшаяся в глаза на каждой новой остановке яркая и сочная тропическая флора, столь отличная от скромной и строгой, овеянной дыханием холодных ветров растительности севера, всё свидетельствовало о приближении американских тропиков. Через полтора месяца после начала путешествия домой, обогнув Флориду и выйдя из Нассау, этого символического водораздела между «цивилизованными» колониями севера и «варварскими» юга, «Разящий» оставил далеко позади восточную оконечность жаркой испанской Кубы и вошёл в знакомые воды Карибского моря. Вероломные, кишевшие пиратами сильнее, чем акулами, в это плавание они были на удивление спокойны, а то, что на горизонте ни разу не встретилось ни одного паруса, наталкивало Норрингтона на мысль о затишье перед бурей. Джиллет и Гроувс разделяли его опасения не сговариваясь, а команда линейного корабля, казалось, только и ждала момента, чтобы сорваться выполнять боевые приказания. Неизменный фатализм преподобного Павла и показной цинизм Чарльза Бэнбоу усилились с момента вхождения в Карибское море и только подливали масла в огонь. Напряжённое настроение на борту линейного корабля, будто витавшее в воздухе, быстро передалось и его пассажирам, и даже неунывающие супруги Оссейджи, поддавшись ему, уже с меньшей энергией стремились заражать других своим жизнелюбием. Однако, если буре и суждено было разразиться, то не в этот раз: не прошло и двух недель плавания по коварным волнам, как вперёдсмотрящий зычно объявил из вороньего гнезда о появлении на горизонте очертаний Ямайки. Все, находившиеся на палубе, кроме занятых работой матросов, готовящихся к построению гвардейцев и стоявших на шканцах офицеров, тут же, переговариваясь, заторопились на бак в надежде быстрее увидеть приближение долгожданного берега. С возвышения коммодор заметил тёмные очертания островного побережья чуть раньше, чем всматривавшиеся вдаль пассажиры и солдаты на палубе, и почувствовал, как сердце забилось быстрее. Мужчина давно потерял счёт, сколько раз выходил в море и сколько раз причаливал к различным берегам, но появление Ямайки на горизонте всегда было чем-то особенным, и каждый раз ощущалось словно впервые. Тем более так оно было теперь, после долгого непрерывного плавания и напряжённой гонки за неуловимым пиратом Джеком Воробьём. По прошедшемуся по толпе на баке ропоту, сменившемуся затем радостными возгласами, стало ясно, что люди тоже заметили берег. Мистер и миссис Оссейдж враз вновь воспрянули духом, миссис Кавендиш плакала от счастья на плече у своей дочери, мисс Браун и леди Корнуолл с надеждой вглядывались вдаль и следили за мисс Гардинер, стоя по обе стороны от неё, забравшейся на нижний леер носового фальшборта и нетерпеливо вытягивавшей шею, чтобы лучше разглядеть всё, что было впереди. Очень быстро неясные, тёмно-сизые от обилия пышных пальм, зарослей эвкалипта, кампешевых деревьев и дальбергий очертания берега с точечными вкраплениями светлых тонов, по которым можно было догадываться о выстроенных на побережье домах и поднимающих или спускающих паруса судах, приобретали всё большую чёткость, становились насыщенней, больше, как и сама полоса земли, и меньше чем через полчаса перед путешественниками предстал раскинувшийся под остывающим солнцем раннего вечера утопающий в пышной цветущей растительности Порт-Роял. Жизнь в нём текла совершенно по-английски обстоятельным, но отмеченным печатью южной ленцы чередом: корабли от мала до велика покачивались на волнах, словно не спеша отплывать из гостеприимных доков, матросы размеренно сносили грузы на берег или поднимали на борт, купцы торговались и заключали сделки прямо на пристанях за трубкой ароматного табаку, с верфей доносился мерный стук молотков и жужжание пил, а горожане и горожанки от мала до велика, мужчины и женщины, кто вальяжно прогуливался, подобно богатым и обеспеченным, кто направлялся по делам, подобно джентри и ремесленникам, а кто, и это была в основном беднота, расположился в тени черепичных крыш, обещавших немного прохлады. Почти всё пребывало в движении, но в неторопливости своей столь несвойственном северным странам, сколь же родным краям Южного полушария. Изнеженный в тропическом тепле, Порт-Роял лишь отдалённым эхом напоминал коммодору Норрингтону родную Англию, скрывшуюся вдали за кормой «Разящего» десять лет назад. Но Джеймс любил этот город, в котором стараниями многих людей, и его в том числе, обрела свой приют цивилизация. Приказ об отдаче швартовых был дан, едва линейный корабль, под командой офицеров, умело управляемый рулевым и матросы которого вовремя начали спускать паруса, вошёл в достаточно просторное для своих немалых габаритов свободное место у пристани рядом с несколькими другими меньшими судами, закачавшимися на волнах при его приближении. Незамеченным на берегу прибытие «Разящего» не осталось, даже давно привыкшие к сменяющим друг друга, словно в калейдоскопе, отплытиям и швартовкам всевозможных судов жители Порт-Рояла с интересом поворачивали головы в сторону знакомого линейного корабля, оставлявшего остальных парусных собратьев позади как по размеру, так и по количеству пушечных портов. Рабочие доков не теряли времени даром, и скоро отданные швартовы были заведены ими за литые палы*. Когда всё было готово и матросы спустили с остановившегося корабля сходни, по деревянным мосткам двинулись на пристань первые путешественники: миссис Кавендиш, желавшая поскорее оказаться на земле и причитавшая, что, хоть плавание на «Разящем» и было спокойным, на корабль она больше никогда не сядет, торопилась спуститься, зазывая с собой свою дочь, которой что-то мягко, но настойчиво говорил напоследок лейтенант Гроувс. Мистер и миссис Оссейдж, оба в совершенно прекрасном расположении духа, поблагодарили коммодора, лейтенантов, доктора, преподобного и каких увидели матросов и гвардейцев за приятное плавание, и бодро двинулись следом. Не успели они сойти на берег, как с радостным криком: «Маменька! Папенька!» к ним по причалу побежала светловолосая круглолицая молодая женщина с тремя столь же радостно голосящими ребятишками. За ними, явно смущённый, следовал сухой и тощий русоволосый мужчина лет тридцати, который, судя по тому, как сердечно к нему обратился мистер Оссейдж, вместе с женой крепко обнявший молодую женщину и всех детишек, был его зятем. Леди Корнуолл, напоследок обменявшаяся парой слов с мисс Браун и мисс Гардинер, чинно приняла предложение доктора Бэнбоу проводить её до её дома, куда они вдвоём и направились, неторопливо беседуя и обмениваясь едкими комментариями. Желавших было сойти следом девушку и девочку Норрингтон вызвался проводить до губернаторского дома лично. Отдав несколько распоряжений своим лейтенантам и команде напоследок, Джеймс хотел было распорядиться, чтобы заложили коляску, однако не успел он этого сделать, как по трапу на борт взбежал молодой веснушчатый мичман и, найдя глазами коммодора, торопливо подошёл к нему. - Коммодор Норрингтон, сэр? - судя по взволнованно-серьёзному тону его голоса, парень прибыл явно с важным донесением. - Да. А ваше имя? - уточнил Джеймс, когда мичман от растерянности не назвался сам. - Филлипс, мичман Филлипс, э, сэр, - парень постарался выжать улыбку, что у него получилось более правдоподобно, когда он посмотрел на мисс Браун, однако под выжидающим взглядом Норрингтона он спохватился. - Вас просят явиться к губернатору, сэр. Чем скорее, тем лучше. - Кто просит? - Джеймс нахмурился. Что за спешка? В его отсутствие случилось что-то серьёзное? - Королевский ревизор, сэр. Это было словно снег на голову. Ревизия? Сейчас? Норрингтон прекрасно помнил, что никакого приезда из Адмиралтейства или чего-либо подобного не ожидалось, поэтому он и отправился в погоню за Воробьём. Одно из двух: или это была внезапная проверка, что вряд ли, или уведомление пришло уже в его отсутствие. Одно было не лучше другого, а эта срочность явно не сулила ничего хорошего. - Мне сказали доложить вам сразу по прибытии, сэр. И карета уже подана, она прямо на берегу, - неуверенно произнёс мичман, совсем стушевавшийся перед задумавшимся вышестоящим. - Спасибо, мистер Филлипс. Вы всё сделали правильно и можете быть свободны, - отозвался Норрингтон, стараясь придать голосу побольше одобрения. Парень расслабился, и, ещё раз глянув в сторону мисс Браун, ответившей полуулыбкой, с лёгким поклоном удалился. - А кто такой ревизор? - стоило мичману уйти, с интересом спросила мисс Гардинер. - Это человек, который приезжает и смотрит, чтобы всё было хорошо, - Джеймс был рад, что мисс Браун взяла на себя обязанность утолять любопытство своей маленькой подопечной, когда его собственные мысли повернулись в сторону совершенно другой заботы. Предложив следовать за ним, коммодор двинулся вниз на причал, в некотором отдалении от которого сразу заметил запряжённую двумя серыми в «яблоках» лошадьми лёгкую карету, к которой они втроём и направились. Когда Джеймс помог обеим юным мисс сесть и сел сам, кучер взмахнул кнутом и экипаж двинулся давно знакомым путём по главной и весьма оживлённой даже в вечерний час городской улице Порт-Рояла. Норрингтон был благодарен лишь изредка прерывающемуся молчанию между ним и обеими мисс: за время пути мисс Браун не задавала ему вопросов, ответов на которые сам Джеймс не мог дать, не пыталась отвлечь разговором или прибегать к ненужным совершенно словам ободрения и в основном всё внимание посвятила девочке, которая с интересом высовывалась из окна, рассматривая проплывающий мимо город, и хотя Салли хотела пару раз обратиться к коммодору, но достаточно быстро поняла, что с этим придётся подождать. Улица, по которой они ехали, постепенно вывела их из черты города на широкую дорогу вверх по поросшему сочной травой склону. Разветвляясь и ведя также к виллам зажиточных плантаторов, дорога уходила на самую вершину склона и в конце выводила прямо к выстроенному в колониальном стиле большому и просторному губернаторскому дому, сложенному из светлого камня. Когда карета въехала в высокие кованые ворота и, описав дугу, остановилась у широкого белоснежного крыльца, одновременно служившего верандой, мужчина, девушка и девочка вышли и, поднявшись по ступенькам, остановились перед входными дверями чёрного дерева. Стоило Норрингтону дважды ударить дверным кольцом о дверь, как створки её тут же распахнул пожилой дворецкий в тёмно-зелёного цвета ливрее и тут же с удивлением и даже с сомнением уставился на мисс Гардинер и мисс Браун. Они явно почувствовали себя неуютно под его взглядом. - Простите, но если вы хотели видеть губернатора Суонна, то вам придётся подождать до завтра, - заносчиво объявил было он и явно добавил бы ещё что-то, однако, узнав стоящего позади них коммодора, резко осёкся, приоткрыв рот. - У юных леди важное дело, которое не терпит отлагательств, - произнёс Джеймс, в упор глядя на слугу. Это возымело эффект, поскольку дворецкий тут же смешался, растеряв половину своей самоуверенности, что в иных обстоятельствах даже слегка позабавило бы Норрингтона. - Ах, ну, что ж, тогда, если это так, то, конечно же, проходите, мисс, проходите, - открыв двери шире, почти с любезностью пригласил старик, после чего, когда обе мисс вошли в холл, тут же снова повернулся к входящему следом за ними военному: - Коммодор Норрингтон, губернатор Суонн ожидает вас в своём кабинете, - чинно и с гораздо большим удовольствием произнёс дворецкий. - Спасибо, - холодно отозвался Джеймс. - Я сам найду дорогу, - добавил он, когда старик хотел было пойти указывать ему путь, который Норрингтон и без того знал наизусть. - Удачи вам, сэр. Напоследок взглянув на мисс Браун, смотрящую на него и слегка улыбнувшуюся, коммодор хотел было тоже сказать что-нибудь ободряющее, однако, не придумав ничего, отвернулся и направился знакомыми светлыми коридорами в правое крыло дома, где и располагался губернаторский кабинет. Знакомые повороты с развешенными по стенам картинами и зеркалами, с выходами в другие комнаты и стоящими на полу и на столиках вазами с цветами вели его всё дальше. С минуту вокруг ничего не было слышно, кроме шагов коммодора по начищенному паркетному полу, однако внезапно из-за одного поворота тоже раздались шаги. Почти тут же из-за него показался знакомый мужской силуэт в длинном пышном парике, одетый в серебристый сюртук, кремовый жилет с вышитым серебром цветочным орнаментом, белую рубашку, светлые кюлоты, белые чулки и чёрные туфли с золотыми пряжками. Лицо человека было слегка хмурым, однако стоило ему увидеть Джеймса, оно тут же прояснилось. - Джеймс! - полуприветсвенно-полуудивлённо воскликнул мужчина, бывший никем иным, как губернатором Уэзерби Суонном. - Добро пожаловать домой. Как хорошо, что ты вернулся! - приветливо улыбнулся он. При всей серьёзности ситуации, Норрингтон действительно почувствовал, что вернулся домой: губернатор был одним из тех людей, которые были особенно близки и дороги Джеймсу, и коммодор был рад видеть Уэзерби, пусть слегка встревоженного, но в добром здравии и такого же живого, как и всегда. - Благодарю вас. Мне передали, что вы хотели меня видеть, губернатор Суонн. Королевский ревизор тоже здесь? - как бы ни хотелось просто побеседовать с Уэзерби, поравнявшись с ним, Джеймс сразу перешёл к делу, отставляя все посторонние мысли на задний план. - Да, хорошо, что ты в курсе, - произнёс губернатор, однако, судя по его вмиг изменившемуся лицу, хорошего в этом было мало. Наблюдая такую реакцию, Норрингтон уже хотел было начать расспрашивать Уэзерби о начавшейся в Порт-Рояле ревизии и личности загадочного посланника из Лондона, однако вся необходимость расспросов отпала сама собой, когда оба мужчины вошли в просторный губернаторский кабинет. Перед массивным письменным столом морёного дерева стоял высокий человек пятидесяти лет. Стоял он совершенно прямо, держась с достоинством и гордостью, которую было опасно не уважать. Форма королевского флота идеально сидела на нём, и, судя по крою мундира, человек этот носил адмиральское звание, чем весьма гордился. Двое завитков с каждой стороны парика адмирала были безупречно завиты. На овальном же лице его было запечатлено выражение неодобрения: тонкие губы были сжаты в линию, крупный нос крючком слегка вздёрнут так, как если бы адмирал на всех и вся перед ним смотрел свысока и исключительно сверху вниз. От мужчины словно веяло холодом, и это впечатление только усиливали его глаза, серые, словно сталь, с ледяным оттенком голубого. Они пронзительно и беспощадно смотрели прямо на Джеймса из-под изогнутых тёмных бровей адмирала. Коммодор ощутил, как от этого взгляда всё внутри на миг застыло так же, как и много лет назад, в Англии, в те дни, когда он был совсем мальчишкой. Он и не заметил, как встал на вытяжку, подняв подбородок. Голос нашёлся через несколько секунд, но Джеймс ни за что бы не дал ему дрогнуть. Он не имел права показывать слабость перед этим человеком, никогда не имел. - Отец, - ровный голос коммодора был негромким, но достаточно твёрдым, чтобы скрыть удивление и волнение от встречи с Лоуренсом Норрингтоном, всколыхнувшие всё внутри. Джеймс всё ещё не мог поверить своим глазам. Восемь лет он не виделся с отцом, и теперь, когда эта встреча наступила столь внезапно, совершенно не знал, что ему делать и говорить. - Наверное, вам сперва будет удобнее переговорить с глазу на глаз… - тактично попробовал было ретироваться Уэзерби, тем самым тут же переключая внимание адмирала на себя. - Нет-нет, губернатор Суонн, я не имею права стеснять вас в вашем собственном доме, - голос адмирала был низким, с сильным лондонским акцентом. Хотя фраза Лоуренса была в высшей степени вежливой, что-то в том, как мужчина её произнёс, скорее напоминало приказ Уэзерби остаться, чем извинительную просьбу. - К тому же, ничто из того, о чём я собираюсь сейчас говорить со своим сыном, не относится к тому, что бы я собирался от вас скрывать, - размеренно добавил адмирал, вновь холодно глядя на Джеймса, пытающегося унять всё возрастающее внутри напряжение и предсказать, что собирается обсуждать отец. Это удавалось плохо: хотя коммодор научился читать людей уже в раннем юношестве, лицо Лоуренса Норрингтона было непроницаемой маской, мимикой которой старший Норрингтон владел просто виртуозно, и сказать наперёд, о чём он думает или что собирается сделать, было невозможно. - Что ж, как вам будет угодно, адмирал, - со слегка растерянной улыбкой отозвался Уэзерби, переведя внимательный и тревожный взгляд с отца на сына и явно теряясь в тех же догадках, что и Джеймс. - Значит, тебя назначили королевским ревизором, - начал было коммодор лишь ради того, чтобы начать, и тут же почувствовал, что сказал глупость, когда старший Норрингтон впился в него взглядом. - К счастью для тебя, да, - вкрадчиво процедил адмирал, медленно подходя ближе, словно барс, готовый к смертельному рывку. - И прежде всего мне, как королевскому ревизору и старшему по званию, интересно, о чём ты думал, отшвартовываясь полгода назад от берега и оставляя этот остров без защиты? - остановившись перед сыном, Лоуренс произносил это обманчиво вкрадчивым голосом, который, однако, словно звенел в стенах губернаторского кабинета. Сердце Джеймса упало. Он знал этот тон, знал слишком хорошо и не забыл даже за все эти годы. Отец не просто злился, он был в ярости. - Дело в том, адмирал, что коммодор преследовал цель схватить пиратского капитана, человека, совершившего большое количество преступных деяний против короны и Англии… - тоже чувствуя неладное, Уэзерби решил прийти на помощь, отчего Джеймс почувствовал себя ещё неуютнее, чем он уже себя ощущал. - Дело в том, губернатор - при всём уважении, - прервал адмирал, тонкие губы которого на секунду искривились в полуулыбке, не достигшей его холодных глаз, прежде чем тут же вновь сжаться в линию. - Что коммодор повёл себя как мальчишка, гоняясь по семи морям за каким-то голодранцем, в то время как его первостепенная обязанность - защищать этот город, - с каждым словом тон Лоуренса становился всё более угрожающим, а последние слова адмирал размеренно и гневно практически прорычал Джеймсу в лицо, прежде чем вновь обратиться к Уэзерби: - Или вы не согласны, что бросить колонию с полуразрушенным фортом и без командующего эскадрой, это всё равно что бросить её на произвол судьбы, губернатор Суонн? - Как я и сказал, тот человек, пират, представлял угрозу, - повторил Уэзерби, в ответ на что Лоуренс вновь повернулся к Джеймсу. - Тогда, возможно, ты хотя бы изловил этого пирата? - требовательно спросил адмирал у сына, переборовшего себя, чтобы по-мальчишески не опустить глаза в пол. - Нет, - ответил он, в ответ на что Лоуренс презрительно фыркнул. Джеймс чувствовал позорное желание провалиться сквозь землю прямо на месте и одновременно ярость на себя за него же и за тот проклятый день, когда он дал команду отплыть следом за Джеком Воробьём. Да, он дал слово джентльмена, что даст только день форы. Да, отправиться в погоню за пиратом был делом чести - его люди и его офицеры ждали этого от него, как самого естественного поступка. Но самое худшее было то, что сейчас отец был прав, прав во всём, от первого до последнего слова. Он бросил город, который обязался защищать ценой своей жизни. Он бросил форт, когда тот мог быть не в состоянии отразить нападение без поддержки с моря. Он бросил свой долг, который был возложен на него со дня присвоения звания и секунды, когда его ладонь легла на рукоять великолепной шпаги. Теперь же каждое слово отца было подобно пощёчине. Подобного унижения он не испытывал давно, и сравнимо оно могло быть лишь с отказом Элизабет, прилюдно разорвавшей их недолгую помолвку. - Восстановительные работы в форте Чарльза были начаты сразу же после обстрела, - произнёс Джеймс единственное, что он мог сказать в свою защиту, вновь встретив взгляд своего отца. Экзекуция, при которой младший Норрингтон не мог оправдываться и при которой приходилось присутствовать ещё и губернатору, решившему защищать его перед Лоуренсом, была явно ещё не окончена, и коммодор мысленно приготовился пройти её до конца. - И без твоего контроля? - это был даже не вопрос, а гневное утверждение. Лоуренс никогда на памяти Джеймса не повышал голос, и сейчас этого не делал, но его слова просто звенели сталью. - К форту мы ещё обязательно вернёмся, - хмыкнул адмирал, пройдя назад и мимо стола к большому французскому окну, из которого открывался прекрасный вид на вечернюю бухту с пришвартованными в ней кораблями. - Я знаю, что военный корабль «Перехватчик» попал в руки пирату и не был отбит, - безапелляционно сказал Джеймсу Лоуренс. - Как королевский ревизор, я должен позаботиться о том, чтобы за это тебя лишили звания и отправили под трибунал. - Вы же не сделаете этого? - вопросил Уэзерби, выйдя вперёд прежде, чем Джеймс успел что-либо сказать в ответ или остановить его. Коммодор не помнил, когда ему так хотелось, чтобы Уэзерби просто был где-нибудь в другом месте, так, как сейчас. Губернатор Суонн был действительно хорошим другом, настоящим другом, и сейчас доказывал это, но с каждой секундой унижение становилось тем более невыносимым для Джеймса, чем сильнее вице-король хотел вступиться за него перед Норрингтоном-старшим. - Нет, - согласно отозвался Лоуренс. - Но любой другой на моём месте сделал бы и был бы прав. К счастью, моё имя имеет вес в Лондоне и в Адмиралтействе, и следствие по потере «Перехватчика» застопорилось, даже несмотря на старания одного выскочки, Катлера Беккета. - Мистера Беккета? - ахнул губернатор Суонн. - Вы знаете его? - имя Джеймсу ни о чём не говорило, но если теперь от него зависела его судьба, то узнать больше было просто необходимо. - Видимо, не так хорошо, как я предполагал, - задумчиво проговорил Уэзерби. - В свой приезд сюда четыре месяца назад он показался мне просто деятельным джентльменом, желающим от имени Ост-Индской Торговой Компании оказать посильную поддержку торговле Ямайки. - Все они сперва таковы, те, что из грязи в князи, - скривился Лоуренс, махнув рукой. - Теперь он из кожи вон лезет, чтобы купить себе титул, а вместе с ним право казнить и миловать. Не сомневаюсь, что он бы помчался сюда, как только была подписана купчая, чтобы доказать свою преданность короне, найдя на острове государственных преступников. Я опередил его, доходчиво объяснив в Лондоне, что военно-морские дела всё ещё находятся в ведении Королевского флота, а не кучки клерков и торгашей, - последние слова Лоуренс произнёс с такой брезгливостью, что сомнений в его презрении к Ост-Индской Торговой Компании, смевшей вторгаться на чужое поле влияния, не оставалось. - Поэтому время, которое у нас есть, кроме решения непосредственных задач, следует потратить на выстраивание линии защиты от всех обвинений, - адмирал словно говорил о плане военных действий, а не об угрозе суда. - Я непременно задействую связи в Лондоне и окажу всю возможную поддержку, чтобы все обвинения с коммодора были сняты, - пообещал Уэзерби, лицо которого стало непривычно серьёзным, являя собой разительный контраст с обычным добродушным его выражением. - Речь идёт не только о коммодоре, губернатор Суонн, - отозвался Лоуренс. - Я осведомлён также о совершившемся в Порт-Роял побеге пирата в день казни, и этот побег может иметь далеко идущие последствия для всех лиц, оказавших содействие преступнику. - То есть, для мистера Тёрнера, - губернатор повернулся к разом помрачневшему Джеймсу, ожидая поддержку своей догадке. - И вашей дочери, - добавил коммодор, глядя, как серьёзность губернатора сменяется страхом.

***

Совещание в кабинете губернатора Суонна, больше напоминавшее военный совет, продлилось более двух часов. Когда Джеймс вместе с Уэзерби наконец вышел за дверь, он чувствовал себя как выжатый лимон. Возвращение в Порт-Роял, ревизия, встреча с, как выяснилось, прибывшим вчера отцом после почти декады практически полного молчания, обвинения в промахах, угроза суда для него и, что страшнее, для Элизабет, планы, всё навалилось скопом и столь внезапно, что в полной мере не получалось даже осознать. Если бы они действительно обсуждали военную угрозу, операцию на море, борьбу с пиратством, что угодно подобное, то навязчивое ощущение, будто всё это происходит не с ним, а с кем-то другим, у Джеймса даже не возникло бы, но сейчас, не смотря на попытки Уэзерби отвлечь мужчину от этих мыслей, оно не покидало коммодора весь обратный путь до просторного холла. Входя, на миг мужчина подумал, что ещё может застать там отца, однако Лоуренса, заявившего, что ему ещё нужно было наведаться в форт, нигде не было, и во многом это было облегчением: Джеймс не знал, хотелось ли ему ещё видеть адмирала прямо здесь и сейчас. Зато его взгляд тут же упал на сидящую на ступеньке лестницы мисс Браун, а у неё на коленках мисс Гардинер. При виде их сердце сжалось: девушка и девочка и без того были утомлены путешествием, так ещё и были вынуждены претерпеть столь длительное ожидание, сидя на лестнице! Несмотря на утомлённость, Джеймс внезапно очень ярко вообразил, что он выскажет нерадивому дворецкому, даже не предложившему гостьям подождать в одной из гостиных, и только коммодор собрался представить девушку и девочку губернатору, как мисс Гардинер, тоже увидевшая входящих, подпрыгнула с коленок своей покровительницы. - Дедушка! - счастливо воскликнула она, и не успел никто опомниться, как малышка уже со всех ног побежала к оторопевшему губернатору, а, добежав, крепко обняла его за ноги. - Салли! - подхватив юбку, мисс Браун торопливо поравнялась со всеми и, спохватившись, сделала книксен. - Простите пожалуйста, губернатор Суонн, это моя вина. Салли, она очень рада видеть вас, она… - Ох, не стоит извинений, мисс, - вежливо улыбнулся замявшейся девушке Уэзерби, возвращая своё обычное радушие, и слегка неуверенно погладив обнимающую его девочку по кудрявой головке. - Однако мне бы хотелось, чтобы две очаровательные юные леди для начала представились, - добавил он, вызывая у девушки робкую улыбку. - Моё имя Мэри Браун, губернатор. Я гувернантка мисс Терезы Салли Гардинер, - на миг взглянув в сторону Норрингтона, произнесла Мэри, в ответ на что малышка подняла взгляд на губернатора. - Но зовите меня просто Салли, хорошо? - в блестящих карих глазах девочки было столько доверия к вновь обретённому дедушке, будто она знала его всю свою жизнь, а не лишь по рассказам Джеймса и, возможно, родителей. - Все мои друзья зовут меня так, только коммодор Норрингтон почему-то не хочет. - Ну, думаю, мы не будем заставлять коммодора, - немного устало, но по-доброму усмехнулся Уэзерби, на что малышка с готовностью кивнула, а Джеймс прочистил горло, переключаясь на новую задачу. - Губернатор, мисс Гардинер является дочерью Элинор и Джозефа Гардинеров, - произнёс он, решив расставить все точки над "i" сразу. - Вам знакомы эти имена? - Джозеф Гардинер? - Уэзерби на миг наморщил лоб, однако затем лицо его просветлело к облегчению Норрингтона. - Да, это мой племянник, и, так полагаю, новый судья Порт-Рояла. Счастье, что он приехал, нам сейчас как никогда необходима хорошая новость! Но где же он сам? - быстро окинув холл взглядом, Уэзерби вопросительно посмотрел на коммодора и мисс Браун, лицо которой в миг стало печальным. - Мистера и миссис Гардинер здесь нет, сэр, - глухо произнесла девушка. - Корабль, на котором ехали мы с мисс Гардинер и её родителями и мисс Браун, потерпел крушение. - К несчастью, когда мы обнаружили судно, мистера и миссис Гардинер не было среди выживших, - объяснил Джеймс, видя непонимание Уэзерби, а также то, что говорить о трагедии юной гувернантке трудно. Осознав, что случилось, губернатор скорбно кивнул, не найдя слов в ответ, и на несколько секунд повисла пауза, которую прервало тихое шмыганье носом. Плечики Салли, ещё крепче обхватившей ноги Уэзерби, чуть вздрагивали, и, видя это, старший мужчина мягко разжал её ручки, сев перед старающейся сдержать всхлипы девочкой на колено и, слегка помедлив, обнял её, тут же уткнувшуюся в его кудрявый парик. - Я очень сожалею, Салли, - искренне произнёс губернатор, погладив чуть дрожащую малышку по макушке. - Но при этом я очень рад, что сама ты жива и здорова и теперь здесь, в безопасности. - Э-это всё мисс Браун, - срывающимся голосом и шмыгая носом, но при этом пытаясь улыбнуться, отозвалась девочка, чуть отстранившись. - И ми-мистер О’Коннел, и коммодор Норрингтон, они все нас спасли. - О, а кто такой мистер О’Коннел? Он тоже почтит нас своим присутствием? - спросил Уэзерби, достав носовой платок и аккуратно вытерев слёзы малышки с детских щёчек. - Он боцман. Но нет, он не почтит, - ответила мисс Гардинер, высморкавшись в приложенный к её носику платок. - Он поехал далеко, во Фрикадельфию. - В Филадельфию, - подсказал удивлённому губернатору Джеймс, вместе с мисс Браун чуть улыбнувшись краешком губ. Удивительно, но этой девочке удалось слегка отогнать его мрачные мысли, даже когда она сама вновь чувствовала боль от своей тяжёлой утраты. В мисс Гардинер и правда было что-то очень светлое, и, наверное, именно поэтому разглядевшая это раньше всех мисс Браун, тоже слегка улыбнувшаяся сейчас, называла свою маленькую подопечную «солнышком». Глядя на них обеих, Норрингтон вдруг совершенно точно осознал одну вещь, что ещё лёгким призраком кружилась в сознании даже во время напряжённого совещания и перебора отцом, словно чёток, всех его досадных и жестоких промахов: именно в погоне за Воробьём он увидел блеск далёкого зеркала с затерянного в океане разбившегося корабля, и если двадцать человек, в том числе эти девушка и девочка, которых он видел сейчас перед собой, были целы и невредимы вследствие его опрометчивого поступка, то поступок этот не мог быть абсолютной ошибкой, о которой бы оставалось лишь горько сожалеть. Мысль эта, хоть и не умаляла совсем всех опасений, которые принёс сегодняшний вечер, придала бодрости духа, и, прощаясь с Уэзерби, мисс Гардинер и мисс Браун, коммодор чувствовал больше сил, чем несколько минут назад. Однако ровно до тех пор, пока он не обернулся к вновь открывшимся входным дверям. Она остановилась на пороге, на половине шага. Светлое платье с вышитыми алыми маками подчёркивало её стройный стан и тонкие точёные руки, сидя, как влитое, и даже дорожная пыль на подоле, которая, Джеймс знал, никогда её не заботила, нисколько не портила образ. Пара светлых локонов, убранных в изящную причёску, выбились и сияли золотом в свете закатного солнца. На лице благородных и резких черт, запоминавшемся с первых секунд, как и в тёмных кофейных глазах, отразилось недоумение при виде вновь прибывших, сразу сменившееся холодностью, когда она встретилась взглядом с Норрингтоном, церемонно поклонившимся, пока сердце его пропускало удар, чтобы забиться с удвоенной силой. - Добрый вечер, Элизабет. *Пал - чугунная тумба на пирсе, за которую заводят (закрепляют) швартовы.