Второе дыхание

На удивление и вопреки всем сомнениям, терзавшим Норрингтона, Тёрнер выполнил своё обещание. В конце позапрошлой недели коммодор заключил сделку о поставке пушек, в середине прошлой уже мысленно клял себя за идею заключать какие-либо сделки с Уильямом Тёрнером на такой короткий срок, а в назначенный день Джиллет с Гроувсом и посыльным из кузни чуть ли не вбежали в кабинет коммодора с докладом о прибывшей к укреплениям партии орудий. Говорить что-либо ещё нужды не было. Уже через десять минут Джеймс вместе с обоими лейтенантами был на месте, проводил пробные стрельбы, отдавал приказы. Все семь отлично выполненных тяжёлых пушек выдержали тройной заряд пороха, были успешно проверены на точность и после водружены на одну из охраняющих вход в бухту батарей. Уже по мощи залпов этих семи, в купе с теми, что были вывезены из форта, можно было представить, что любого неприятеля, который бы осмелился проплыть между двумя незаметными в тропических зарослях батареями, после полного их вооружения ждала стена орудийного огня. Норрингтон знал, что до полного спокойствия далеко, но семь заполненных пушечных портов в маскировочных земляных валах давали надежду, что всё получится так, как надо. Город и форт Чарльза скоро будут защищены не только огневой мощью кораблей эскадры, и, смотря на работу своих людей, коммодор смел надеяться, что и те, кто ему дорог, совсем скоро тоже будут под защитой от суда и позора. Исполнительность Тёрнера была исключительно похвальна, потому как и во вторую неделю новая пушечная партия из восьми пушек была привезена точно в срок. Возможно, это были как раз те самые дни, когда кузнец мог бы заслужить даже уважение в глазах Норрингтона, если бы не пытался напоминать о своих авантюрных фантазиях борьбы с Катлером Беккетом и Ост-Индской Компанией напрямую. После пары раз это стало откровенно раздражать, и в конце концов Норрингтон, в достаточно ясной форме, дал понять, что тема закрыта и ничего, относящегося к ней, обсуждать он более не намерен. Тёрнер замолчал, однако бессильное несогласие всё равно читалось в его лице. Видя эту реакцию, коммодор всё же рассчитывал, что протест мальчишки и впредь не пойдёт дальше этого и он не станет трубить об их отчаянном положении третьим лицам, пытаясь претворить в жизнь свои детские идеи. Единственным, кто мог повлиять на исход дела, был король Великобритании, и только на его благосклонность по результатам ревизии им и следовало рассчитывать. Самое большое единодушие с Джеймсом в отношении кузнеца выказывал Джиллет. Пожалуй, его чувства были даже сильнее, потому как его холодность в обращении с Тёрнером, неприязнь и вызов во взгляде, возникавшие, стоило кузнецу так или иначе коснуться эпизода угона «Перехватчика» или последующих событий, постепенно дошли до состояния едва сдерживаемой злобы. И однажды, после ухода кузнеца, в очередной раз сделавшего неосторожное замечание, в стенах кабинета коммодора Эндрю совершенно серьёзно заявил Норрингтону и Гроувсу, что будет стреляться с Тёрнером, если с его губ сорвётся ещё хоть слово о краже корабля. Коммодор, как никто понимавший чувства Джиллета, тем не менее отреагировал, резко урезонив старшего лейтенанта приказом не делать никаких необдуманных заявлений и поступков и добавив, что в данный момент услуги кузнеца остро необходимы Королевскому флоту. Не хватало ещё, чтобы его собственный лейтенант попал в неприятности из-за дуэли, заварив кашу во время ревизии, и пристрелил мальчишку Тёрнера, когда механизм защиты кузнеца был запущен и столько стояло на кону. А риск для последнего был реален: любое огнестрельное оружие в руках Эндрю было залогом меткого выстрела, так что шансы выжить на дуэли на пистолетах у его оппонента были отчаянно близки к нулю. К счастью, здравомыслие Эндрю не уступало его темпераментной натуре. Оно победило, и, вняв доводам, Джиллет взял себя в руки и более о дуэли не заикался. Гроувс, поддержавший своего непосредственного начальника и разрядивший в тот момент под конец обстановку, неожиданно решил прояснить ситуацию насчёт своих забот. А именно насчёт мисс Луизы Кавендиш. Лейтенант желал убедиться, не питает ли Джеймс к ней никакого романтического интереса. Дав понять, что сила его интереса к мисс Кавендиш прямо противоположна силе её интереса к нему, Норрингтон счёл своим долгом напомнить подчинённому, что на Ямайке предостаточно свободных девушек, а скандал в офицерском составе - последнее, что сейчас нужно Ямайской эскадре. Праведно возмутившись, чего Джеймс не ожидал от пусть и романтичного, но всегда собранного лейтенанта, Гроувс заверил его в своих самых честных намерениях относительно девушки. Извинившись за вспышку эмоций, Теодор согласился со всеми доводами коммодора, однако в выборе своём остался непреклонен. Перестав видеть в непосредственном начальнике грозного соперника, лейтенант решил довериться ему и вкратце рассказал о своих чувствах к мисс Кавендиш, а также историю нынешнего её положения. Что, по его мнению, она была глубоко несчастна, приняв предложение своего жениха, хорошего дельца, но при этом человека, вовсе не отличавшегося заботой или вниманием. Что, будучи девушкой из многочисленной родовитой семьи и оттого гордой, не считавшей даже многих благородных юношей достойными себя, она бы никогда не приняла подобное предложение, если бы не уговоры её матушки и долги умершего любившего жить на широкую ногу отца, из-за которых его вдова и дочь остались практически без средств к существованию. Что подобная сделка с гордостью и чувствами, на которую, пришлось пойти ради относительного благополучия, никак не могла устраивать мисс Кавендиш, почитавшую себя достойной гораздо большего. В отношении неё всё теперь лежало, как на ладони. И самое большое сожаление вызывал тот факт, что уязвлённое самолюбие девушки мешало ей с большим одобрением принимать ухаживания действительно заинтересованного поклонника и отдавать должное его достоинствам: помимо положительных личностных качеств, Гроувс мог похвастаться благородным происхождением, путь и менее знатным, а его жалования хватило бы, чтобы обеспечить мисс Кавендиш и её матушке достойную жизнь. Увы, это нарочно или неосознанно не принималось ослеплённой гордостью девушкой в расчёт. Тем не менее, даже перед таким вызовом, как задетое самолюбие рыжеволосой кокетки, на попятную Теодор идти не собирался. И Норрингтон, не поощряя, но и более не критикуя его выбор, ещё раз предостерёг подчинённого от возможных рисков и посоветовал не испытывать судьбу, если события примут вовсе нежелательный оборот. Выразив признательность, Гроувс искренне поблагодарил и за то, что на приёме у мистера и миссис Оссейдж Норрингтон перепоручил мисс Кавендиш его заботам как раз перед самым началом танцев. Джеймса это смутило, с его стороны это выглядело именно как поощрение. - Не стоит благодарностей, лейтенант, - своим тоном Норрингтон обещал, что подобное было в первый и последний раз, однако сами слова он говорил буквально: скорее, это ему следовало благодарить Гроувса за избавление от общества рыжеволосой кокетки. Под конец вечера оно стало даже не навязчивым, а попросту назойливым. Тем более, что сам Норрингтон, если он был абсолютно честен с самим собой, с первых нот клавикордов в музыкальном салоне желал находиться в обществе совершенно другой особы, чей образ и чистый переливчатый голос не выходили у него из головы. Мисс Мэри Браун. Странным и удивительным для Джеймса было то, как мысли, отпускаемые в любое русло, не связанное с ревизией, теперь всё реже шли привычным курсом к Элизабет, вместо этого поворачиваясь в сторону юной гувернантки. Хотя, как джентльмену, ему надлежало даже не придавать этим мыслям значения, а как офицеру - прослушать собственную лекцию, прочитанную Гроувсу, ведь даже если допустить, что… Что-нибудь, разница в положениях между ним и мисс Браун была слишком велика. Коммодор Ямайской эскадры, потомственный дворянин в рыцарском достоинстве, и гувернантка, дочь торговца, вышедшего из самых низов. Первым, кто осудит подобную связь, будет его собственный отец. Общественное осуждение станет лишь вопросом времени. К тому же, в его ли нынешнем рискованном положении пытаться вызывать чью-либо нежную привязанность? И с его ли способностями? Джеймс не имел иллюзий насчёт себя: яркое и пылкое выражение чувств никогда не было его сильной стороной. По жизни же своей он усвоил, что опираться на разум ему легче и проще всего, а потому и донести движения своей души он пытался посредством разумных аргументов и доводов. Увы, он пытался сделать невозможное. Отказ Элизабет только в очередной раз подтвердил это, и даже заслуженное звание и положение не помогли этого избежать. И хотя, наверняка, восхищение мисс Браун отчасти было вызвано и его положением, ему стоило дважды подумать о своих желаниях. Ведь, ко всему прочему, он всегда почитал себя сторонником отношений между равными. Однако все доводы рассудка в конце концов наталкивались на сопротивление собственного сердца. Усмирить его, вооружаясь холодной логикой, оказалось весьма сложно. Горечь прошлого отказа сменилась переосмыслением своих шагов и желанием действовать. А обрывков воспоминаний, которые коммодор ранее позволял себе перебирать перед сном, стало недостаточно. Ему даже не нужно было специально вспоминать девичье личико в форме сердца, улыбку чувственных губ, тёмные волнистые волосы, загорелую кожу, стройный стан и точёные руки мисс Браун с проворными пальчиками. Образ юной пианистки, стоило мужчине только позволить, словно светлая дымка, сам витал перед его мысленным взором. Светлая дымка... Образ был под стать своей обладательнице. На вечере у Оссейджей девушка, мелькая в толпе, ускользала от Норрингтона всякий раз, когда ему казалось, что он поймал её взгляд или ему представился шанс подойти к ней. Это неожиданным образом подстёгивало, а потому, после всех разговоров и обсуждений, перепоручив мисс Кавендиш заботам Гроувса, в отличие от неё более чем довольного таким стечением обстоятельств, Джеймс отправился на поиски мисс Браун. Он нашёл её у цоколя, и голос разума, всё время поисков предупреждающе шипевший остановиться, притих перед скромной красотой: в сиянии бумажных фонарей мисс Браун выглядела очаровательно. Её затронутая жарким солнцем мягкая кожа, её ясные голубые глаза, улыбка её чувственных губ, всё в девушке излучало теплоту, к которой мужчину так и потянуло. Происхождение, статусы, он помнил о них, но желание быть с юной пианисткой было сильнее желания держаться за эти понятия. Решение показать мисс Браун беседку Джеймс взвешивал буквально на ходу, но оно ни разу не заставило Норрингтона пожалеть: он давно ни с кем так не проводил время, как с мисс Браун в тот вечер. Пусть сперва было неловко, и пусть сначала сам коммодор, стараясь не растеряться, повторил мысли миссис Оссейдж, потом всё стало естественней и проще, и он на несколько минут будто взмыл над всеми проблемами и угрозами, а ещё увидел новый проблеск того, какой мисс Браун может быть - увлечённой и очень чувственной. И, какая бы разница в происхождении между ними ни была, ему это нравилось. Ему было любопытно увидеть больше. К тому же, у юной пианистки получилось удивить его, Норрингтон и не думал, что его пейзажи в кают-компании кому-то настолько сильно понравятся и запомнятся. Способный различить калейдоскоп ужимок показного внимания, мужчина видел лишь неподдельный интерес со стороны девушки, а потому он был рад рассказать ей о своём увлечении рисованием, тягу и способности к которому он перенял от матери. После того, как китайский фонарь был отпущен и утихло чувство неловкости коммодора оттого, что перед этим он решил, будто с воды стреляют, как в ночь налёта «Чёрной Жемчужины», и что юная пианистка, вдруг двинувшаяся к нему, вот-вот упадёт с края неогороженной беседки, подобно Элизабет, они с мисс Браун о многом ещё поговорили, сама девушка повеселела, и впервые за долгие месяцы время пролетело для Норрингтона совершенно незаметно. И, пожалуй, слишком быстро, что было единственным обстоятельством, которое хотелось бы переменить. В дальнейшем, однако, на горизонте замаячило ещё одно такое обстоятельство. Изначально оно вообще не казалось заслуживающим внимания, однако вскоре начало раздражать. Джон Филлипс, веснушчатый мичман, стал слишком часто появляться в непосредственной близости от мисс Браун. Встретив их и мисс Гардинер несколько раз, когда он проезжал верхом через импровизированный парк, куда мисс Браун и её воспитанница приходили, чтобы девочка могла поиграть со своими гуляющими там же ровесниками, Норрингтон ощутил едкое раздражение по отношению к мичману. Каждое действие и каждый жест зелёного юнца Филлипса по отношению к юной пианистке уже издали казались либо неотёсанными, либо вызывающими, в манерах сквозила вульгарность. Но когда Джеймс однажды столкнулся с ним, уже уходящим от дома Суонн и только под строгим взглядом коммодора переставшим беззаботно насвистывать шанти, мужчина почувствовал конкурренцию. Ещё пытаясь убедить себя, что ему должно относиться к этому ровно, и одновременно успокаивая себя мыслью, что этот Филлипс своими манерами скорее поставит леди в неловкое положение, чем привлечёт, Норрингтон зашёл в дом ускоренным шагом. Как он якобы невзначай выяснил у пробегавшей мимо горничной, Эстреллы, ничего серьёзнее короткого приветственного визита не случилось. Однако это настораживало, вместе с радостью прислуги за юную гувернантку, проступившей в один момент даже сквозь робость перед ним. И наличие какого-никакого, но всё же соперника, подстегнуло действовать. Соперничество, как и чувство дежавю с завидым постоянством разворачивали мысли к поиску повода для встречи. Но Джеймс просто не представлял, где взять такой повод для встреч, который бы никоим образом не скомпроментировал мисс Браун и не выдал бы его самого. Однако вскоре повод представился сам. Миссис Оссейдж действительно загорелась идеей приобщить трёх своих внуков, двух мальчиков и девочку, к музыке. Её дочь, миссис Ребекка Эйс, успевшая подружиться с мисс Браун на приёме, горячо поддержала замысел своей матушки, и, недолго думая, обе деятельные особы нанесли визит в дом Суоннов. Заручившись согласием губернатора, они договорилась с мисс Браун об уроках. Было условлено, что девушка, если угодно, вместе с маленькой мисс Гардинер, увидеть которую в своём гостеприимном и шумном доме купцы были только рады, будет приходить трижды в неделю по утрам. Норрингтон узнал об этом от Уэзерби за день перед первым уроком и, в непривычной для себя манере, но памятуя прошлый удачный опыт, вновь взвесил всё тут же на месте и решился предложить себя в качестве сопровождающего для юной пианистки и её маленькой ученицы. Объяснение подобралось быстро, к удивлению самого объясняющего: первое время девушка и девочка, любившие гулять и потому пожелавшие ходить до дома торговцев пешком, в его компании точно не заблудятся на острове, где пока гуляли мало и находятся совсем недолго. К тому же, собственный путь Норрингтона к форту лежал в ту же сторону и в то же время, что и у юных мисс к Оссейджам, и он ничего не терял, если сперва провожал бы мисс Браун и мисс Гардинер до купеческого дома. Для Уэзерби предложение явилось слегка неожиданным, однако губернатор был рад тому, что за его непоседливой внучатой племянницей, кроме мисс Браун, присмотрит ещё и Джеймс, и потому был счастлив согласиться. Сама мисс Гардинер была в восторге от возможности провести время со своим другом-коммодором, которого так долго совсем не видела и так хотела расспросить про лейтенантов Джиллета и Гроувса, про крепость, про далёкие морские путешествия и про грозных пиратов. Что касается мисс Браун, в первый день, когда коммодор зашёл за ней и её подопечной, девушка сперва оробела, совсем как когда она была на борту "Разящего", стала даже слегка дичиться. Однако, надо отдать ей должное, она очень старалась преодолеть эту внезапную робость, и Норрингтон, справлявшийся с собственным волнением чуть лучше, всей душой поддерживал это её стремление, начав разговор с пары общих фраз, предлагая темы, спрашивая мнения девушки на тот или иной счёт и справляясь об успехах мисс Гардинер в учёбе. Всё, что касалось девочки, было в принципе благодатной темой. Это подействовало, как и присутствие рядом самой маленькой подопечной юной гувернантки, поминутно отвлекавшей мисс Браун от смущения, и достаточно быстро юная пианистка снова стала такой, какой была во время приёма у Оссейджей. Она больше говорила, больше улыбалась, голубые глаза её светились при взгляде на коммодора, и хотя много внимания и с его, и с её стороны было посвящено мисс Гардинер, когда они втроём дошли до дома торговцев, Джеймс не чувствовал, что из-за этого что-то потерял от общения с мисс Браун, напротив. Расставаться у ворот дома торговцев не хотелось, однако мысль о том, что они с девушкой вновь увидятся самое позднее через день, вселяла радость предвкушения новой встречи.  Они увиделись, и увиделись снова, и вскоре эти встречи потянулись одна за другой. В назначенный час Норрингтон приходил к губернаторскому дому, а девушка и девочка выходили к нему навстречу, встречая его улыбками, всегда радуясь его появлению. Стоило Норрингтону завидеть их, и утро для него сразу становилось светлее и приветливее. По предложению юной пианистки, они стали ходить разными дорогами, и Джеймс, интересовавшийся, что примерно мисс Браун и мисс Гардинер хотели бы увидеть на Ямайке, стал показывать им столь любимый им остров. Сперва он не был уверен, сможет ли быть хорошим и интересным провожатым, но, по описаниям желаемого юными мисс, Норрингтон в итоге выбирал места, так или иначе нашедшие отражение в его рисунках, и снова не прогадал. Прогулки превратились в сплошное удовольствие, каждый раз отмечавшееся новыми открытиями, во всех смыслах этого слова. Вместе он, мисс Браун и мисс Гардинер посмотрели на обрывы с руинами старых испанских сторожевых башень, на амфитеатры спускающихся к воде склонов, на которых раскинулся процветающий город, на тропические заросли с самыми диковинными и ароматными цветами и крикливыми пёстрыми попугаями, приведшими девочку в восхищение, и даже сходили к ближайшему к дорогам небольшому шумному водопаду. Обе мисс не могли сдержать восторгов, особенно маленькая мисс Гардинер, которая ещё и очень гордилась тем, что у неё каждый раз есть новая захватывающая история о своих похождениях по Ямайке для ребятишек Эйс. Они не только приняли её в свою компанию, но и весьма её зауважали, особенно увидев однажды, как непринуждённо она держится рядом со своей гувернанткой и строгим военным.  - Мисс Браун рассказала мне, как она смогла вас позвать, когда мы были там, в море, - сказала девочка на одной из их прогулок, играя подаренным ей зеркальцем-ракушкой. - Если я вас так позову, вы придёте, коммодор Норрингтон? - Я приду так быстро, как только смогу, мисс Гардинер. - Обещаете? - пытливо глядя, спросила малышка, склонив кудрявую головку, будто любопытный птенец. - Обещаю, - отозвался Джеймс, зажмурившись от скользнувшего по лицу солнечного зайчика и вызывая на губах мисс Гардинер и мисс Браун улыбки. Искренняя благодарность мисс Браун за все прогулки была безмерной и, пожалуй, самой ценной наградой для Норрингтона, как и все её чувства, эмоции, всё, что она рассказывала о себе. Он узнавал её, её вкусы и нрав, её историю. Он узнал, что её отец должен был быть плотником, но всегда тянулся к торговцам, и едва представилась возможность, бросил всё и с семьёй решил уехать из Лондона торговать в колонии. Что мать юной пианистки так и не увидела и не испытала счастья своих мужа и дочери, скоропостижно скончавшись от чахотки ещё в Лондоне, когда мисс Браун было пять. Что девушка любит Ньюпорт, торговый город, давший им с отцом так много, и любит снег на Рождество, а ещё многих из тех же поэтов, писателей, композиторов и художников, которые нравились самому Норрингтону. Она ненавязчиво интересовалась его чувствами по поводу того или иного, и Джеймс, сперва вовсе непривычный к такого рода вопросам, а потому терявшийся, вскоре стал чуть легче и даже охотнее делиться с юной пианисткой своими переживаниями, спрашивая о её собственных в ответ. Когда же они вместе любовались очередными красотами, вопросы были не нужны: девушка расцветала, и на милом личике её, как и в обращённых на Джеймса ясных голубых глазах, отражалось исключительно безмятежное счастье. В душе его, давно мечтавшего посмотреть на все дивные пейзажи с кем-то, кто тоже оценит их по достоинству, её радость отзывалась тем же. И в такие моменты, как эти минуты с мисс Браун, мужчина ощущал особенно сильное желание коснуться её. Это желание приводило его в смятение. Джеймс чувствовал, что подобные порывы возникли ещё на "Разящем", но тогда оправдать их было легко. Теперь же Норрингтон иной раз не знал, куда девать руки, когда желание прикоснуться к девушке набирало особенную силу. Потому, в такие минуты находясь рядом с юной пианисткой, как если бы был на шканцах, он решительным жестом складывал руки за спиной и отводил взгляд. Джеймс не решался сделать ещё один шаг, пусть выдерживать вежливую дистанцию и становилось сложной задачей. Как бы ему ни хотелось приблизиться к девушке, он не смел этого сделать, напоминая себе о разнице в их положении, позволяя себе лишь любоваться мисс Браун, милое очарование которой неожиданно гармонично вписалось в экзотическую красу тропических пейзажей и постепенно стало затмевать собой яркость Элизабет. Хотя Норрингтон по-прежнему отдавал должное красоте мисс Суон, сияющей, как солнце, он отчётливо видел теперь, что от этого солнца ему достались только слепящие лучи, не оставившие ничего, кроме ожога. Нет, он был далёк от того, чтобы винить Элизабет в чём-либо, он лишь думал о том, насколько сильно общение с губернаторской дочерью, едва зашедшее за рамки отчуждённой вежливости на пути к Исла де Муэрто, отличалось от общения с мисс Браун, которое было по-настоящему тёплым и сердечным, оставаясь в рамках хорошего тона. Разговоры и встречи с ней он бы не променял ни на что, а несколько моментов наедине бережно хранил в своей памяти. Кроме беседы на палубе, он вспоминал теперь, как ему случилось прийти к Уэзерби с отчётом о состоянии кораблей, а на просторной садовой веранде юная пианистка как раз разливала для всех лимонад. Когда она с улыбкой подала ему запотевший стакан, спрашивая о том, как у него день, Норрингтон, волнуясь, но вновь прислушавшись к тем мыслям, что призывали действовать смелее, намеренно коснулся нежных прохладных пальцев девушки своими. Ещё он думал о том, как поддерживал мисс Браун за талию, помогая спуститься с приставной лесенки, когда юная пианистка попросила его об этом во время сбора персиков в губернаторском саду. Тогда она, спускаясь, наступила на подол платья, и, спасая от падения, Джеймс на миг прижал её спиной к себе. Этого хватило, чтобы по его телу прошла молния, а ароматы её духов и её кожи, ощущения её тела в его руках вскружили голову. Едва удостоверившись, что падение мисс Браун не грозит, коммодор отстранился, а как только девушка надёжно спустилась на землю, выпустил её, смущённо поблагодарившую и потянувшуюся было за полной корзинкой, которую в итоге взял он. Тогда и после Норрингтону вспоминалось, как он нёс юную гувернантку прочь с изломанной палубы "Андромеды". Хотелось бы ему, чтобы она вновь оказалась у него на руках, но уже не безучастно беспомощной, а смотрящей на него ясными голубыми глазами, улыбающейся ему, касающейся его нежными руками? Он ловил себя на том, что часто думает об этом. Но подобное предполагает связь, а связь - это не то, что можно таить долго, люди замечают такое рано или поздно. Что бы подумали окружающие? Норрингтон слишком хорошо представлял себе это. Нравы колонии прощали больше, чем строгие порядки метрополии, даже прийти в отдалённую беседку мужчине и женщине, связанным лишь взаимной симпатией, при условии, что они не будут там наедине, было можно. Однако что-то большее между коммодором и гувернанткой мимо бы уже не прошло. О них стали бы шептаться. Как же его репутация, как же репутация фамилии, на упрочение величия и влияния которой столько сил положил его отец, с которым он всегда двигался в одну сторону, с гордостью продолжая его дело? Каждый раз, когда он проходил мимо стоявшего в доках "Ястреба", великолепного скоростного фрегата Лоуренса Норрингтона, он думал об этом. Но Джеймсу впервые за очень долгое время было так хорошо и легко в обществе женщины. Женщины, которую он уважал и которой искренне восхищался. Он чувствовал себя если не всегда до конца понятым, то всегда желанным гостем, свободным, словно вновь мог дышать полной грудью. И когда однажды на званном обеде в конце сентября, когда миновало три недели с приезда мисс Браун и мисс Гардинер на Ямайку, Элизабет, всем на удивление, объявила, что свадьба её с Тёрнером состоится через два месяца, Норрингтон с удивлением понял, что не ощутил ни горечи, ни грусти. Только один разговор с губернатором Суонном всплыл в его памяти. Разговор был сухим. Хотя доклад Джеймса о ревизии был выслушан Уэзерби со вниманием, и губернатор Суонн задавал вопросы и запрашивал уточнения, чувствовалось, что в данную минуту старшего мужчину тревожат другие мысли. Это стало только заметнее, когда оба собеседника понизили голос, и темой беседы, как и рассчитывал Джеймс, стало обсуждение тех лондонских леди и джентльменов, что могли оказать им поддержку в сложившихся неблагоприятных обстоятельствах. Для Норрингтона, хорошо знавшего вице-короля, волнение его становилось очевидным, и, когда они прошли в одну из зал дома, превращённую на вечер в домашний театр и постепенно заполнявшуюся переговаривающимися гостями, Уэзерби внезапно признался после затянувшейся паузы: - Я боюсь за неё, Джеймс. Секунды и самого звучания голоса старшего мужчины было достаточно, чтобы понять, что говорит он об Элизабет. И насколько он действительно боится. На мгновение Джеймс опустил глаза, не зная, что ответить, подбирая слова, терзаемый теми же чувствами, что и вице-король. Они оба будто снова вернулись на полгода назад, когда в поисках Элизабет в Карибском море перемучивались всеми возможными страхами за её судьбу. - Она, а теперь и Салли - это самое дорогое, что у меня есть, - покачав головой, проговорил Уэзерби, не в силах продолжать. - Губернатор Суонн, нельзя терять надежду, - когда они остановились у своих стульев, произнёс Джеймс то же самое, что и во время тех долгих поисков, и так утвердительно, как только мог. - Успешная ревизия будет залогом того, что Его Величество будет на нашей стороне. - Как и мои с Его Величеством и ранее упомянутыми лицами связи, - покорно кивнув, добавил Уэзерби, как бы заканчивая мысль коммодора. - Я надеюсь, Джеймс, я очень на это надеюсь. Только меня всё чаще посещает мысль о том, что я один и есть самое большое препятствие к тому, чтобы всё получилось. Норрингтон непонимающе нахмурился. Посмотревший на него вице-король вдруг показался ему ужасно старым. - Я уверен, мы оба с тобой прекрасно понимаем, кто из нас всех настоящая цель мистера Беккета, - тихо и ровно произнёс губернатор Суонн. - Я долго думал об этом. И пришёл к выводу, что обвинения могут быть сняты с Элизабет гораздо быстрее, если я дам ему понять, что не имею на Ямайку никаких притязаний. Норрингтон оторопел, он не желал верить в то, что слышит. Уэзерби Суонн, которого он знал восемь лет, с которым они вместе шли к тому, что имели сейчас, собирался сдаться? Это противоречило всякой логике. Не получив от коммодора ответа, вице-король продолжал, с нарастающей горечью, пробивающейся сквозь печальное спокойствие: - Я знаю, что за этим может последовать. Не исключено, что последствия будут самыми неблагоприятными, включая даже моё заключение за то, что я никак не противодействовал побегу капитана Воробья. - Вы не можете так поступить. Подумайте, в таком случае Элизабет и мисс Гардинер останутся совершенно без защиты, - Тёрнера как защиту для них Джеймс не рассматривал. - Не останутся, если Элизабет выйдет замуж за тебя. Норрингтон не помнил, чтобы когда-либо в жизни он терял дар речи два раза подряд. - Мистер Тёрнер... Я думаю, я смогу употребить силу моего влияния на его решение заключить помолвку с Элизабет, - сам Джеймс всё ещё находился в оцепенении, однако разум его уже оценивал этот ход: гораздо больше шансов уговорить Тёрнера отказаться от Элизабет, чем наоборот. А, зная её характер, зная её гордость, несложно предположить, что Элизабет, уязвлённая, оскорблённая таким расчётливым отказом, с большой вероятностью и под влиянием доводов губернатора Суонна примет предложение другого хотя бы из желания свести счёты. Джеймс сжал челюсти. Если и был самый малый шанс на их с ней воссоединение, насколько же по-другому он себе его представлял. - Осмелюсь также предположить, что адмирал Норрингтон не станет возражать против того, чтобы видеть тебя в Адмиралтействе в Лондоне в самом скорем времени, - добавил Уэзерби, и вновь коммодор знал, как истолковать эти слова. Чем быстрее он сложит с себя обязанности командующего Ямайской эскадры и поступит в непосредственное подчинение отца, тем меньше его заденет тень от падения Уэзерби, и тем проще будет ему защитить Элизабет и мисс Гардинер. О защите Тёрнера речь уже не шла: он оставался в полном одиночестве, и никакой военный заказ его уже не спасал. - Я виноват перед тобой уже дважды, Джеймс: за этот разговор, и за свои неосторожные слова в тот злополучный день, - создавалось впечатление, что на них всех пало проклятье, настолько часто всё так или иначе возвращалось к неудавшейся казни Воробья. - Пойдя на поводу у чувств, простительных юнцам, но не в мои годы, я отговорил тебя от каких-либо решительных действий в отношении капитана Воробья. "Пиратство может быть правым делом"... Боже, и это сказал я! Я позабыл тогда, в каком мире мы все живём. А теперь... - губернатор прервался, горестно покачав головой. - Вы с Элизабет молоды, Салли совсем ребёнок. У вас впереди целая жизнь. И бесчестьем с моей стороны будет стоять у вас на пути. Именно сейчас, по тому, с какой жестокой прямотой говорил вице-король о том, какое место занимает в плане Джеймс и о предметах столь деликатных, как расторжение и заключение помолвки, по тому, как сильно губернатор винился всего за пару слов и считал себя корнем всех бед, коммодор понял, как глубоко было отчаяние Уэзерби. Джеймс бы справедливо возмутился, если бы то, что младший мужчина услышал, не было подобно самому громкому и бессильному крику. Норрингтон знал, как звучит и выглядит паника, он видел её много раз, в самых жестоких морских сражениях, но сейчас ему открывалось новое её лицо. И то, что оно приобрело черты Уэзерби Суонна, было ужасно. - Губернатор Суонн, - твёрдо начал Джеймс, прекрасно помня о том, с кем говорит, и ни на секунду не позволяя своему голосу стать приказным, - при всём уважении, я решительно не могу согласиться на план, подразумевающий подобную жертву с вашей стороны. Она слишком велика, чтобы я мог подчиниться беспрекословно. Если вам угодно настаивать, позволю себе заметить, что неизвестно, насколько крепкой останется поддержка ваших друзей в Лондоне для Элизабет при самом худшем исходе, она - не вы, эти господа её не знают. И ничто не помешает мистеру Беккету исполнить все свои угрозы, если он добьётся своей главной цели. Буде мне позволено выразить своё мнение, наиболее разумно сейчас придерживаться уже сложившегося плана действий. Он предполагает благоприятный исход для всех. Норрингтону было невыносимо видеть, как губернатор Суонн посмотрел на него сейчас, с тем же отчаянием обречённого и выражая полную готовность повиноваться любому чужому решению и доводу. К облегчению Джеймса, уже через мгновение Уэзерби взял себя в руки настолько, что вновь явил себя прежнего, и коротко и утвердительно кивнул коммодору. Затем вице-король задумчиво обратил свой взор в зал, туда, куда сели, оживлённо переговариваясь, Тёрнер и Элизабет. - Так приятно видеть её счастливой, - едва, но искренне улыбнувшись, произнёс губернатор, когда девушка засмеялась какой-то шутке кузнеца. Опустив на миг взгляд, Норрингтон согласно кивнул в ответ, что не помешало ему и среди шума толпы расслышать вице-короля: - Хотя мне так хотелось назвать именно тебя своим сыном.

***

- Мистер Гиббс, почему мне так не нравится эта ваша настойчивость, с которой вы меня тащите в Зал заседаний? - требовательно произнёс Джек Воробей, идя по коридорам крепости Бухты погибших кораблей. Шедший рядом первый помощник как будто слегка сжался, отчего вся команда "Чёрной Жемчужины", следовавшая за обоими, сразу почувствовала: пахнет жареным. - Ну, как я вам и сказал уже... заседание тут, срочное, секретное, - Джошами пригладил сальные тёмные волосы, явно не зная, как начать, но в итоге собрался с мыслями:  - Тут сперва гулянка на день рождения Барона Вильянуэва... - О, это хорошо! - Джек с энтузиазмом ускорил шаг. - ... вчера была, - закончил Гиббс. - А это плохо, - Воробей разочарованно сбавил темп, косо глянув на команду. По весёлым взглядам пиратов было ясно, что вчера они приняли в праздновании живейшее участие. Затем, поражённый важной мыслью, Джек поднял указующий перст и открыл было златозубый рот. - Денег требовать с тебя, кэп, никто из Баронов не будет, - предугадав мысль своего капитана, произнёс Гиббс. - И это хорошо! - серьёзно отозвался Воробей, чему первый помощник, а за ним и вся команда, с готовностью кивнули. - Но кое-чего господа Бароны да потребуют? - уточнил Воробей. - Скорее всего. Но что им надобно, мне их посланец говорить не пожелал. Только прибежал весь в мыле и сказал, что срочно. Как я и говорил, гуляли, и сдаётся мне, приключилось что-то на гулянке или опосля, - Гиббс задумчиво почесал пушистый бакенбард. - Это плохо, - констатировал Воробей, по выражению лица которого можно было понять, что он уже придумывает с десяток отговорок, почему не может присутствовать на "срочном секретном заседании Совета пиратского Братства". Джека настораживал уже сам характер заседания и того, как быстро все собрались. Баронов даже по серьёзным поводам ещё попробуй созови. Празднование именин Вильянуэва прошло. Те, кто хотел представить в эту неделю своих преемников, уже сделали это. К чему же спешка и тем более тайна? - Но, может статься, это и в твоих интересах, капитан, и в наших, - предположил торопливо семенящий за собратьями-пиратами низкорослый Марти. - Это было бы хорошо, - согласно отозвался Джек, подходя к массивным дверям Зала заседаний, из-за которых доносилось с десяток громких голосов и некий шум. Сперва можно было бы подумать, что внутри идёт просто жаркое обсуждение, однако внимательный слушатель уже издали угадывал в голосах нецензурную брань, а в шуме - звуки ударов тяжёлыми и бьющимися предметами обо всё, что ни попадя. Чуть вскинув брови, Джек кивнул Гиббсу на дверь. Первый помощник открывать своему капитану, однако, не заспешил, и лишь когда верные товарищи-пираты из команды дружно пихнули его в спину, не дав слиться с их толпой, Джошами подошёл и несмело потянул на себя массивную литую ручку. В приоткрывшуюся дверь тут же ударилась бутылка рома, а, когда вошёл Воробей, за его спиной в дерево вонзилось штуки с три заточенных писчих перьев.  В самом же Зале творилась массовая драка. Дрались пираты уже явно довольно долго, а оттого всем было наплевать, в чьё лицо прилетает чей кулак. Стороны определить не представлялось возможным, но главных действующих лиц было видно хорошо: на огромном деревянном столе не на шутку сцепились Эдуардо Вильянуэва и капитан Шеваль. Француз вцепился грузному испанцу в бороду, тогда как последний цепко схватил Барона Средиземного моря за тонкую шею. Из раздвавшихся от них в адрес друг друга ругательств следовало, что оба пиратских Барона считают друг друга самыми последними негодяями из всех людей, когда-либо живших. - Уважаемые... Caballeros!.. Monsieur!.. - уклоняясь от летевших во все стороны режущих и не очень предметов, Джек перемещался вдоль стола туда-сюда вслед за сцепившимися Шевалем и Вильянуэва, каждый из которых, напирая и пыхтя, хотел сбросить противника с его края столешницы.   - Нижайше прошу вас объяснить мне причину срочности и секретности заседания. Проще говоря, за каким чёртом надо было приходить? - повысил голос Джек, как вдруг перед ним на стол рухнуло бессознательное тело какого-то индийского пирата с поцарапанным лицом. Рядом о дерево ударилась знакомая когтистая рука, заставив Джека вздрогнуть. - Песо украдены, вот за каким, Джек, - прорычал Барон Южно-Китайского моря Сяо Фэнь. Остальные Бароны, заметив, что все в сборе, прекратили сражаться, дали знаки своим командам, и страсти вокруг немного поутихли. Не обративших на это внимание Шеваля и Вильянуэва, по знаку мадам Чин, насилу разняли члены её команды. - А вот это плохо, - проговорил, обведя собравшихся нервным взглядом, капитан Воробей, по лицам Баронов было ясно, они не шутили. Однако Джек быстро взял себя в руки, и, отпихнув носком сапога бутылку, а затем, чуть осторожнее, ногу чьего-то бессознательного тела на полу, подошёл к огромному глобусу и вонзил в него свою саблю рядом с остальными.  - Для вас плохо, конечно, уважаемые. За личным добром нужен глаз да глаз. И, кстати, о глазе. Я так полагаю, увели только семь песо? Ибо моё при мне, да и с Барона Каспийского моря, думаю, не убыло. - Царствие ему небесное, - произнёс карлик Марти, воздев вместе со всей командой очи к потолку. - Типун тебе на язык, - отозвался, поморщившись, Джек. - Да, украдено ровно семь песо, - по знаку Барона Шли Сумбаджи произнёс его первый помощник. - Пропажу мы обнаружили сегодня утром, когда... пришли к выводу, что песо ни у кого нет. - Как же так приключилось-то? - удержавшись от того, чтобы не сказать "то есть, когда пришли в себя после знатной попойки", спросил Джек. - Всё из-за этой свиньи! - вновь взвился Шеваль. Он снова кинулся было на Вильянуэва, и его с трудом удержали пятеро из команды мадам Чин. - Тесак, этот твой преемник, да он просто вор и мошенник! Опоил нас всех, украл песо, а потом сбежал. А ты, Вильянуэва, ты ещё хуже. Ты низкий мерзавец, ты привёл его сюда, ты его науськал, ты приказал ему обчистить нас! - Захлопни свою паршивую пасть, лягушатник горбоносый! Не то отправишься на корм рыбам! - Эдуардо едва сдерживали оказавшиеся поблизости люди капитана Жокара. - Чёрта с два! - ядовито отозвался Шеваль, его напудренное лицо походило на оскалившуюся маску. - Ты давно под меня копаешь. Ты не свой пост ему хотел передать, а на моё место хотел начать двигать, Бароном Средиземноморья сделать! А, может, ты вообще Королём сам себя думал назначить, захватив песо чужими руками? О, я хорошо знаю тебя, ты, паршивый старый пёс. Отвечай, куда ты своему Тесаку приказал везти песо, предатель Совета Братства! - Заткнись, каналья! Не то узнаешь, почём фунт лиха! - выхватив с пояса у одного из державших его негров ятаган, Вильянуэва разрубил клинком воздух в паре сантиметров от лица француза.  - Клянусь честью, он грязно лжёт. Никакого подобного приказа я не отдавал и никогда не отдам. Или я не Барон Адриатики Эдуардо Вильянуэва! И песо у меня похитили так же, как и у всех, - Барон обвёл глазами товарищей и вдруг остановил взгляд на Джеке. - Кроме капитана Воробья. По его примеру, все, находившиеся в комнате, молча повернулись в сторону Джека, уверенности у которого тут же поубавилось. - Ну, что мне остаётся сказать, друзья? Пить надо меньше. Знаешь меру - песо целы, - наставительно, но не очень уверенно, произнёс он. - Глумиться над нами захотел? - вкрадчиво спросил Сяо Фэнь, медленно обходя стол Баронов и приближаясь к Джеку. - А где ты сам вчера был? - Да. Мистер Гиббс, где я вчера был? - требовательно вопросил Джек у Джошами, в ответ на что тот вздохнул с неловким видом. - Ответ вам очень не понравится, капитан, так что я, пожалуй, воздержусь, - произнёс Гиббс, нарочито не глядя на непонимающе сдвинувшего брови капитана Воробья. - Значит, где ты вчера был, сказать не можешь. На праздновании тебя тоже не видали. И песо не пропало только у тебя одного. Вывод, что ты вор, напрашивается сам собой, - спокойно, но в манере судебного прокурора, произнёс Арман Корсар. - Тогда почему же я всё ещё здесь, а не скрылся с добычей, а? - вкрадчиво спросил Джек. Арман, которому ответить было нечего, промолчал, машинально погладив чёрную бороду. - Не могли бы вы, господа, уточнить: вас опоили на именинах Барона Адриатики, а к утру песо не стало? - уточнил капитан Воробей. - Да, его же прихвостень, Тесак, и опоил, - указав на Вильянуэва, сказал Шеваль, освободившись от людей мадам Чин, но более не пытаясь напасть. - Он был верен! - выкрикнул Барон Адриатики, насилу выпустив ятаган, когда меч стал забирать назад хозяин. - Тесак привёз вино, и разливали вино его люди, - констатировал Арман. - При этом он пил то же самое вино, что и мы, - басовито и с сильным африканским акцентом произнёс темнокожий Жокар, указав на свой кубок, который, как и кубки остальных Баронов, стоял на столе. - Почему его с ног не свалило? Выпивку даже попробовали заранее. - Кубки, - только и сказал Джек. Видя непонимание на лицах Баронов, он объяснил: - Дурман был заранее только в ваших кубках, а не в самом вине. Только так это можно объяснить. - Барон Индийского Океана интересуется, почему Тесак не убил нас сразу, - выслушав шёпот Сумбаджи и выпрямившись, произнёс его первый помощник. - Вы считаете, сделай Тесак это, он бы смог беспрепятственно покинуть Крепость? - скрипуче вопросила мадам Чин. - Преданные мне и Совету Братства люди в ней повсюду, словно тени, слышат и видят всё, не показываясь на глаза. - Но, видимо, на воровство песо они не рассчитывали, так что он просто выставил и их, и всех вас... всех нас, - быстро поправился Джек под обратившимися к нему взглядами Баронов, - дураками. Ибо кому мы скажем о том, что Пиратские Бароны, будучи в подпитии, потеряли символы своих власти и могущества? - Не просто символы, Джек, - хрипловатый голос донёсся из тёмного конца зала, сопровождаемый тяжёлыми размеренными шагами. Настолько знакомыми, что капитан Воробей чувствовал холодок, пробегающий по его спине волнами при каждом шаге. Вскоре во главе стола встал высокий мужчина в бордовом, видавшем виды сюртуке, тяжёлых сапогах, серых штанах, полинялой рубашке, тёмном жилете и широкополой шляпе с вдетыми в неё длинными перьями. Это был хранитель Кодекса Эдвард Тиг. За ним следовали два дряхлых седых секретаря, держа в сухих руках заветную тяжёлую книгу под железным замком. При виде её собравшиеся притихли, взгляды их были прикованы к фолианту. - Песо наделены реальной силой, - произнёс Тиг, серебряные кресты в его волосах сверкнули белыми искрами в свете свечей. Щёлкнув ключами, он открыл замок и раскрыл Кодекс на нужной странице. - Это не обычные предметы, а ключи, запирающие морскую богиню Калипсо в плену смертного тела. Они обеспечивают пиратским Баронам власть на море. - Да помню я историю, - слегка с опаской косясь на Хранителя Кодекса, отмахнулся Джек. - Про то, как Морган и Бартоломью со товарищи решили не держать все яйца в одной корзине и вместо одного волшебного ключика сваяли девять. - Морган и Бартоломью были мудрее многих, - не отрываясь от пожелтевших от времени страниц, сказал Тиг. - Они не желали, чтобы над пиратами кто-то возвысился, поправ свободу. Вещь такой силы, как один ключ вместо девяти, дала бы обладателю достаточную для этого власть и мощь. - Простите, что перебиваю, но ведь сами песо... имеют вид весьма непрезентабельный, - нервно улыбаясь, произнёс первый помощник мадам Чин, человечек с длинными тонкими усами и выступающими перед нижней губой верхними зубами. Тут же, поймав её гневный стальной взгляд и тяжёлый взор Тига, китаец подобострастно склонился, признавая ошибку. - Не важно то, что снаружи, - проговорил Тиг, проведя пальцем по изображённым в Кодексе сокровищам Баронов, на которые, как и на ещё один рисунок, но ключа уже вполне натуралистического, Джек глядел из-за его плеча. - Песо - ключи, запирающие Калипсо, хранят в себе настоящую силу. Иначе бы богиню было не сдержать. И если сила одного песо не возвышает своего обладателя над другими, то мощь семи да. Имея при себе семь песо, человек становится почти неуязвимым. И при желании ему ничего не будет стоить уничтожить Совет Братства, - словно в подтверждение слов Эдварда, за окнами Зала зловеще сверкнула молния и грянул гром. - Их необходимо вернуть. Пока вор не задумал использовать их против нас. Или пока они не попали в чужие руки. Любая империя, от Британии до Голландии, отдаст за них многое, стоит им узнать об их существовании.  - Карамба! Но Рик... Тесак не мог знать, как выглядят песо, - осознав весь масштаб бедствия и чем оно грозит, произнёс Вильянуэва. - Как и велит Кодекс, песо я ему, своему преемнику, не показывал. Только несколько самых доверенных лиц из команды видели. - Тесак был вчера здесь, он напоил всех присутствующих. Кто-то проболтался! - возмущённо сказал Сяо Фэнь, и ему тут же вторил разрозненный хор рассерженных голосов. - Да! Кто проболтался?  - Покарать болтуна! - Отрубить треплу голову! - Ноги! - И до самой головы! - Я полагаю, логичнее будет лишить его языка, - внёс своё предложение Джек, и вдруг Хранитель Кодекса сдёрнул с его пояса заветный компасс.  - Сперва узнаем, кто разболтал, а там решим, что с ним делать, - пробасил Эдвард, открыв крышку. В зале тут же повисла мёртвая тишина. Собравшиеся пираты напряжённо следили за Тигом, который вдруг вскинул голову и посмотрел в сторону команды капитана Воробья. Джек нервно сглотнул. Гиббс, на которого пал взгляд Эдварда, поспешил бочком отойти в сторону, стоящий за ним Марти и другие пираты тоже. Но их Хранитель Кодекса даже не проводил глазами, смотря вместе со всеми в Зале лишь на одного человека, неуверенно стоящего в образовавшейся пустоте. - Ай-яй-яй, мистер Коттон, - поражённо выразил всеобщее мнение Джек. Сине-жёлтый ара на плече немого пирата с клёкотом закрылся крылом. - Стало быть, коли болтун из твоей команды, тебе за песо и ехать, Джек, ибо как капитан, ты за своих людей в ответе, - с коварной усмешкой произнёс Сяо Фэнь, затем посмотрел на Тига, уже с большим уважением. - Или не так говорит Кодекс? - Всё так, - ровно произнёс Эдвард, спокойно глядя на Барона Южно-Китайского моря в ответ. Затем произнёс, положив на стол компас и придвинув его к капитану Воробью: - Джек, ты отправишься за песо. Твоя задача: вернуть символы власти Пиратских Баронов как можно скорее. - Даже не знаю, что сказать по поводу оказанных мне чести и доверия, - удержавшись от того, чтобы в присутствии внушительного Тига не улыбнуться слишком кисло, отозвался Джек. - А что же с мистером Коттоном? - едва Гиббс это спросил, как к взволнованному немому пирату, по знаку своих капитанов, тут же подошли двое: один из команды Шеваля, другой - из людей Сяо Фэня. Оба члена команд держали руки на своих клинках. - Он останется здесь. В качестве залога, мсье Воробей, - манерно махнув рукой в сторону мистера Коттона, сказал Шеваль. - И гарантии, что ты не оплошаешь. Возможно, в таком случае он даже будет живым, когда ты вернёшься, - коварно усмехнувшись, добавил Сяо Фэнь. По его глазам было ясно, что вероятность совершенно другого исхода вполне реальна. Остальные Бароны расслабились, видя, что не им ехать за песо, а выдавший их болтун взят. Срочное секретное совещание было закончено на клятве, что ни одна живая душа ни в Бухте, ни где-либо ещё, не должна была узнать о пропаже семи песо. Постепенно все начали расходиться, Коттона вместе с его махавшим крыльями ярким попугаем увели, и разве что Тиг задержал своего сына. - Избегай драки до последнего, Джекки, - произнёс он, запирая Кодекс и отдавая его престарелым секретарям. - Живым ты можешь из неё не выйти. Семь песо для одного человека - это слишком круто. Даже для самого вора. Этот Тесак сейчас силён как зверь, а сам как под опиумом. - Благодарствую за предупреждение, - отозвался капитан Воробей, уже вовсе не горящий желанием куда-либо ехать. Развернувшись, чтобы уйти, Джек внезапно остановился и повернулся к отцу. - Кстати, а ты сам-то где вчера был? Вряд ли это... недоразумение с песо произошло бы, будь ты в кругу Баронов во время празднования, - спросил он. - Ответ тебе не понравится, так что я воздержусь, - отозвался Хранитель Кодекса и, внезапно кивнув Гиббсу, слишком серьёзно кивнувшему в ответ, развернулся и исчез в темноте бокового коридора, ведущего прочь из Зала. - Мистер Гиббс, вы точно не собираетесь мне ничего говорить? - спросил Джек, поравнявшись с первым помощником и командой. - Боюсь, что да. Но это к лучшему, кэп, поверьте, - убедительно произнёс Джошами и вместе с капитаном двинулся в корридор. - Кстати, какой такой Тесаку резон был уплывать непойми куда, вместо того, чтобы захватить Бухту? - приглушённо спросил Марти, опасливо озираясь по сторонам в поисках невидимых людей мадам Чин, когда вся команда "Жемчужины" спускалась по винтовой лестнице в направлении выхода из освещаемой молниями Крепости. - В конце концов, если уж Королём он быть не собирался, то в Бухте полно сокровищ.  - Есть вещи подороже серебра да золота, - помолчав, загадочно ответил Джек, пытливо всматриваясь в темноту бури и ливня за открывшейся массивной дверью, затем, словно уже следуя неведомым курсом, указываемым красной стрелкой компасса, первый вышел под дождь. - Он что, с ума сошёл? - спросил Марти, в ответ на что Гиббс покачал головой и двинулся следом за своим капитаном.