saint sinners

Каждая из них выпила от жизни сполна, каждая знает, что такое жить не для себя. Когда Платонова, завернутая в молочный халатик, вгрызается взглядом светло-ртутных глаз в выходящую из Лёшиного кабинета и сыплющую звёздами из глаз Доценко, ей хочется резко встать с этого места и схватить эту высокомерно улыбающуюся мразь за испачканное поцелуями мужиков горло и вытрясти из неё душу. С Доценко более-менее дружит только Софа, да и то, потому что Алиса кое-как подтягивает молодую девушку по экономике и праву за отдельную плату. Катя молча уважает Лису, потому что она мать, в первую очередь, а во вторую – она мать, которой нужно восхищаться (никто не говорит, что проституция – это хорошо). Платонова говорит, что ненавидит её, хотя на самом деле находится в таком же дерьме, что и Доценко: обеим нужно растить дочерей. Только Платонова видит, что Алиса в сто раз сильнее, она прёт и прёт к своей цели, раздирая колени в бурбоновую кровь (совершенно недвусмысленно), а она сама, Лена, с непозволительным позором отстегивает деньги барыге-клиенту за новую дозу и проигрывает эту партию. Катя знает, что Платонова – наркоманка и даже пытается её вразумить, надавив на самое больное да посильней – малышку с волосами спелого ореха и пышными ресницами. И Лена даже держится после этого целых два дня, пока глаза не начинают лезть на лоб, а руки с опрятно наращенными ногтями оставляют на мраморной коже длинные, украшенными мелкими капельками крови полосы. Катя совершенно бесплатно помогает Софе с историей, Платонова – с философией, а Баина – с биологией и химией. Деньги здесь нужнее всего Доценко, так считает сама Доценко. И никто не скажет, что это ложь. Решетникова говорит, что они здесь почти как сестры, а потому она разорвет любого, если хоть кто-то тронет её девочек (только если не клиент). Она сама совсем растеряла силы, продолжая работать уже который год на Карпенко, и потеряла себя. Софу здесь считают за ребёнка, хотя то, что она творит за свои семь восемьсот, никак не назовешь детской шалостью. Все девушки верят, что у Софы есть надежда на хотя бы какое-то будущее. Это не благое дело именно с целью положительного процента отдачи, это доказательство того, что эти шестеро не растеряли остатки былой человечности. Проститутки тоже люди. Они спят по двое в разных комнатах. Баина с Доценко, София с Платоновой, а Катя с Ириной. Доценко каждый вечер капает слезами на прикроватную тумбочку, едва касаясь портрета смуглой девочки с мелкими косичками на фотографии из Крыма. Баина смотрит на неё как на таинство, у Баины в глазах ничего, потому что в голове только пустота и низшие потребности. Басанова поэтому и плачет, что осознает, что потеряла свою жизнь из-за каких-то подонков. Лицо Платоновой искажается, когда мать присылает белую фотографию с бледным ребёнком на серой простыне и огромным количеством медицинской утвари рядом. Она не может сдерживаться, потому что она чувствует, что её дочь умирает. Лена в слезах звонит Леше, уехавшему по делам, и умоляет перевести её матери хотя бы половину зарплаты. Лену бесит слово «долг», но ей ничего не остается делать, как двигать бедрами на грязных мужиках, а в голове худенькое тельце с катетерами и синюшными глазами. Софа держит Платонову за руку, а Лена даже перед Кольбедюк чувствует долг, заменяя ей мать. Кононова сопит в подушку, боясь пошевелиться, навостряя слух, только бы услышать, что совсем неслышно шепчет и шепчет Решетникова. Рыжеволосая стоит на коленях перед малюсеньким образом Божьей Матери и глотает слезы за всех них, она молится тихо-тихо, чтобы никто не услышал, ведь она – Аннабель и не имеет права на слабости, а молится сейчас Катя Решетникова, уничтоженная людьми и отвергнутая миром. У Иры по реснице скользит крупная слеза, и она предательски всхлипывает. Катерина тут же оборачивается в немом испуге, вздрагивая, и будто натворивший дел ребёнок, опускает глаза. Кононова с притупленным рыданием бросается к Решетниковой, сцепляет за её спиной крепкие руки, и плачет навзрыд ей в костлявое плечо. Та прижимает её голову к себе, молчит, а по щекам чистые слезы без единого звука. Ира, как китайский болванчик, трясет головой и повторяет-повторяет-повторяет: «святая-святая-святая…». Катя ласково прикладывает влажный от чужих слез палец к трясущимся губам девушки, умоляя не говорить таких глупостей главной шлюхе этого дурдома. На громкие рыдания Ирины сбегаются все жители соседних комнат. Баина с заспанным лицом в одним трусах с диснеевской Жасмин, трет глаза и никак не может понять, что тут происходит. На холодном полу сидят две девушки, в истерике обнявшись, и трясутся в едином ритме. Платонова тут же засыпает вопросами, что, как и зачем, потирая виски и возмущенно морщась. Софа машинально просит хоть чьей-то помощи, держа за запястье Лену. Доценко без слов подлетает к Решетниковой и Кононовой и обхватывает длинными сильными руками. Кононова хрипит тяжело и очень долго. У Кати затекают ноги, но она держит на руках эту тряпичную куклу, льющую литры слёз только из-за того, что шлюха молится и просит лучшей жизни не для себя, а для других. Девочки расходятся, потому что понимают – Иру есть кому успокоить. Ира просто снова вспомнила мать. Её мать тоже стояла на коленях перед старой иконой, а Ира задыхалась от запаха огарка свечи и говорила матери, зажимая нос, что не может это терпеть. А теперь Ира задыхается от воспоминаний об ушедшей женщине, чьи глаза она видит каждое утро в зеркале. Каждая из них - слабая. Но Катя знает, если постараться, то они вылезут, помогая друг другу. Катя знает, что если постараться, то они вытащат и дочь Платоновой (Василису), и дочь Доценко (Анфису), что они найдут родителей Баины, что отец Софы расплатится с долгами, что Кононова найдёт своего мужчину, который будет боготворить каждый её сантиметр. Она верит во всех, кроме себя. Следующее утро было размазанным и непонятным. Лену разбудил телефонный звонок и голос истошно рыдающей матери: умерла Василиса.