saint sinners

Лена чётко ощущает, как сыпется облупленная старая штукатурка с сердца. Катя не знает, что говорить. Они сидят сначала с Леной вдвоём, Решетникова рассказывает Лене, как копила деньги, чтобы потом, в один прекрасный момент, они все пятеро собрали её дочке на лечение, как считала Василису за свою, только потому, что Платонова рассказывала о ней так живо и по-настоящему. Она, наконец, опускает глаза и произносит: - Я тоже это пережила, Лен. И ты знаешь, в тот момент я думала, что вот оно – самое больное. И это чистая правда. Моего ребёнка убили, а я ничего не могла сделать. – слёзы градом, рекой, водопадом по обсыпанным веснушками щекам и аккуратным ключицам. – Я могла терпеть адскую боль, могла не есть четыре дня, а своего ребёнка спасти не смогла. Ленка, плачь, иначе никак. Проходит день. Никакого облегчения. Никакого ослабления боли. Все на своих местах. У Платоновой мажутся всегда идеальные стрелки, жизнь с рывка снова ставит на колени, бьет по хребту с размаха, а затем вырывает его, капая темной липкой кровью на землю, впитывающую её в ту же секунду. Лена сгибается, Лена поддается, Лена третий раз за день закрывается в ванной и принимает наркотики, обмякая прямо на полу, у неё почти пропадают зрачки, оставляя лишь перламутровые белки. Катя всё знает, клянется себе даже не лезть, но потом чувствует то, что терпеть не может Платонову за то, что та сдается. Она выламывает тяжелую дверь и округлившимися глазами вгрызается взглядом в безжизненное острое лицо лежащей на грязном полу, Решетникова хватает ее за узкую горловину изумрудной кофты и тянет на себя с адской злостью. Её лицо красное, как рак, злое, запыхавшееся, она лепит ей пощечину за пощечиной, шепча сердитое: «ты и себя решила убить, дура». Решетникова опирается на стену, смотря на отсутствующее существо с баклажановым облезлым маникюром, который делала сама же, и её слезы медленно мочат тонкую гипюровую блузку цвета марсала. Решетникова знает, что себе не позволит сдаться, но убедить кого-то ещё не в её силах и возможностях. Посиневшая порядком и бьющаяся в конвульсиях Лена позорно раздражает, словно та старая противная карга с Альцгеймером и вагоном охуительной принципиальности. Катя даже хочет её избить. Все понимают – Лене паскудно. Но только Катя понимает, что её раздавило, разломало хрупкую грудину, вывернуло тонкие изящные руки, - даже окончательно сломало. Леша все никак не приезжает. А Лена чахнет и чахнет, потихоньку запираясь в тесной ванной. Ей думается, что это всё происходит не с ней, что ошиблись номером, когда сказали, что её малышки больше нет. Она колет в себя героин, когда чувствует, что начинает верить в происходящее. Рядом постоянно Решетникова. Она где-то отыскивает деньги, собирает с каждой (даже с Доценко, даже нет – Доценко сама отдает, утирая рукавом кофейного кардигана красноватый нос), сама отправляет их маме Лены без комментариев с подписью от имени Лены. Софа не знает, что делать, куда себя деть, совершенно как ребёнок, который не знает, как помочь своей матери. Поначалу она пытается держаться рядом, но, понимая, что Платонова теперь взрывоопасный объект, отступает, поднимая руки. Она звонит отцу и искренне плачет в трубку о том, чтобы её наконец-таки забрали, что она уже не выдержит. Кононова постоянно молчит, но однажды, вдохнув предельно глубоко, непонятно зачем, тихо говорит: «Она сама виновата». На самом деле, ей очень жаль Платонову, ей правда жаль, что так вышло, но она считает её виноватой, потому что она неразумно тратила огромные деньги на наркотики и многие об этом знали. *** Они все вместе сидят в небольшой комнате Ирины и Кати, удобно расположившись: голова Софы на коленях Катерины, на коленях Софы – растрепанная голова Кононовой. Доценко напротив шмыгает носом, а Баина сидит на подоконнике, вечно поправляя длинные распущенные волосы. Лены тут нет. Все всё понимают, её нет – значит, она залечивает ножевую в ванной. - Мне это надоело, - прерывает тишину Решетникова, продолжая гладить засыпающую Софу по голове. – Она же себя погубит. - Это её выбор, - бросает Кононова. - Она не выбирала смерть своей дочки. Ир, ты не понимаешь, ты не мать, - раздраженно произносит Доценко, присаживаясь поближе к девочкам. – Ей нужна опора, плечо. Кать, ты очень хорошая, но, контролируя всех, ты распыляешься, а нужно что-то железное. Она не справится. - Я пыталась, девочки, я правда пыталась. Она отвергает помощь, ей это не нужно, потому что она знает, что произойдет дальше, - трясущимся голосом говорит Катя. – Я не знаю как, но нужно помочь. - А я думаю, что тут дело не в том, что она просто из принципа отвергает помощь, - продолжает Ира. – Просто сейчас ей незачем жить. У неё была огромная цель: вытащить дочку. Мало того, она её с крахом провалила, так теперь у неё вообще нет смысла жить. - Может быть, - произносит Доценко и одобряюще кивает Кате. – В любом случае, никто, кроме нас, не поможет. Потом они решают спуститься вниз, достать Лену из ванной и начать вправлять ей мозги. Катя босиком спускается по скрипящей лестнице, за ней все девочки. Она аккуратно открывает дверь и смотрит за неё, а затем моментально отворачивается, закрывая рукой рот и проглатывая громкий стон. Лена лежит, откинув тяжёлую голову, глаза распахнуты (как будто нарочно), зрачки огромные, не реагируют на свет. Катя плюет на всё и тащит коньяк. Он золотистый, красивый, как глаза у Кононовой, но Катя его взяла не любоваться. Решетникова глушит шот, морщась от градусов, она не пьянеет, только говорит: - Девочки… за руки, за ноги и в ледяную ванну. Ясно? – и Доценко, самая мелкая из всех первой рвется в бой. Даже немного забавно от этого зрелища. *** Наконец-то приезжает Леша. Он отпускает Лену домой, но сама Платонова уже не в состоянии что-либо делать, она даже не в состоянии думать. Катя сидит на полу, держась руками за голову. У неё у самой проблем выше крыши. Вчера она узнала, что беременна, скакала от радости, как шальная, а потом поняла, что какого черта она радуется, если точно знает, что Леша не разрешит ей родить. Она дважды потеряет своего ребёнка. Зная, что в любом случае Карпенко скажет жгучее "нет", она решает, что ничего никому пока не скажет.