saint sinners

Катя нервозно и сбивчиво рассказывает ему ровно столько, сколько сама позволяет. Ей нужна психологическая помощь, чтобы с-м-и-р-и-т-ь-с-я со своей жизнью? Начистоту, ей нужно с кем-то поговорить. Она смотрит направо и видит окно: там блекло, серо и безжизненно и девушке кажется, что смотрит она в свое отражение. У доктора едва заметно дергается левая рука, но ей все равно – её уже несёт по полной. - Я могу вам доверять, доктор? Мне, конечно, уже глубоко…стоп, я могу материться? – с надеждой рыжая смотрит на мужчину. Доктор будто бы понимающе кивает и все также пристально смотрит на еще одну сумасшедшую пациентку. – Так вот, доктор, я правда не понимаю за что меня так швыряет жизнь, я глубоко верующий человек, но… когда вокруг тебя творится такая хуета, то… я решила выкинуть все иконы, я уже не знаю, что делать. У меня ощущение, будто меня наказывают, но за что? Я ничего никому не сделала. Мой первый муж чуть не убил меня вместе со своим же ребенком, мне всего-то было девятнадцать, я не знала, что такое жизнь. Я даже не пробовала курить! Я тогда не была провокатором, но он лез на стены от ревности, и вот. Ладно, он прибил бы меня, но ребенка?... - Вы потеряли ребенка? – морща лоб, интересуется мужчина. - Дважды, доктор, буквально две недели назад. Честно, думала покончить жизнь самоубийством. Но силы воли что-то не хватает. На этом Катя заканчивает и вылетает из помещения, потому что чувствует как бешено бьется сердце, когда он так на нее смотрит. Хотя Катя даже не знает, что она имеет ввиду под «так смотрит». Решетникова громко рыдает на всю комнату, сгребает в охапку золотистые иконы и складывает в коробку, накрепко заматывая последнюю коричневым скотчем и выбрасывает их на помойку возле трассы. Ей вроде бы и больно, и горько, но разочарование в собственном Боге рассыпается где-то внутри жужжащими осколками. Кате кажется, что она потеряла очень близкого человека, которого она действительно любила, что часть ее словно погибла и она делает все, чтобы она вернулась, но не может. Речь даже не о том, почему и как она «осиротела», речь о том, как же дальше. А дальше как, если уже понял, что жизнь – полное наебалово. К третьему сеансу Катя замечает его секретаршу. У нее ореховые наглые глаза, стройные лодыжки и, наверняка, королевские повадки. Отчество она ее не запоминает, только имя – Юлиана. Решетникова с каким-то больным энтузиазмом тащит свою задницу в эту больницу, только бы еще раз посмотреть в глаза цвета американских баксов. Надевает платья Доценко, искристо стреляющей глазками в катины, и Доценко задает всего один вопрос: «очень?». А Решетникова падает на только застеленную кровать в уличных вещах и забывает обо всем на свете. И говорит, что очень. На пятом сеансе он смотрит, будто режет горло. И сеансы превращаются в гляделки. Катя не умеет проигрывать. Ну, хотя бы в игру зрительными контактами. - Катерина Александровна, - не прерывая тесной связи, улыбаясь говорит смело доктор. - Да, Максим…Валерьевич, - и эта заминка смешит обоих. Решетникова чувствует себя глупой, и хочет уйти, потому что это будет сейчас очень эффектно. Но этим вечером она хочет уйти не одна. - Катери… Катя. Пошли со мной куда-нибудь, - произносит вполне уверенно Макс и кладёт свою ручку, без которой работа не шла. - Куда? Да я даже не оделась для такого случая, - говорит она, хотя выпросила самое лучшее платье у Доценко. - Вы прекрасны, Катя, - она отводит взгляд в сторону и хочет заплакать от того, что в ней увидели девушку, а не грязную проститутку. - Вы тоже ничего, - парирует Катя, делая взгляд более пристальным, и осознаёт, что хочет раствориться как сахар в этом прищуре магнитных изумрудов. Они идут к холодной машине, и пока Макс заводит последнюю, Катя курит его сигареты. Выпускает из легких горький, плотный дым и позволяет себе расслабиться. - Максим Валерьевич, позвольте спросить? А мы же идем куда-нибудь как пациент и заботливый врач? – хотя каждый атом Кати кричит о том, что это глупое. Макс замечает, какая она язва и как хочет показаться не той, кем является. Но не перестает быть красивой. Это чувство в нем появляется очень медленно. Чувство ощущения ее красоты. Ее уникальности. У нее красивые глаза и взгляд. Чистый букет надежд, несвойственный для человека, которому за тридцать. А еще наивность. Он смотрит на неё так долго, что внутренние органы сжимаются. Снег пачкает воротник его пальто, а Катя все ещё курит его сигареты. Ресницы украшают ее взгляд, и Максу хочется зарыться в нее глубже, чем есть сейчас. Она дрожит, потому что холодно и напряженно. - Машина, наверное, нагрелась. Максим Валерьевич, не таращьтесь на меня так. Как будто увидели парад планет, - смеется Решетникова, оголяя зубы и щуря хитрые глаза. Она улыбается искренностью. И в этот момент Макс видит парад планет. - Да, садись, покатаю тебя по ночной Москве. - Меня уже катали, это вот вообще не ново, - усмехается, пытаясь не выдать горечь в голосе. - Важно с кем, - говорит мужчина, трогаясь. – Ты замерзла? - Честно, очень. Я сейчас сниму сапоги, потому что это пиздец. Окей? Макс достает плед, а Катя тянет ноги в одних колготках к печке. Они разрешают в эту секунду себе быть такими, какими их сделала жизнь. Катю честной и естественной, а Макса – добрым и заботливым. Своей честностью Решетникова отпирает все замки, включая тяжелый свинцовый засов на сердце у своего психолога. Они идут в простое кафе, горящее теплом светодиодных лампочек. Они пьют кофе, смотрят друг другу в глаза и слушают голоса вокруг. Оба не понимают, что все это значит и к чему все это приведет. Катя ведет себя даже робко. Она боится, что все это неправда, ложь, притворство и сейчас вылетит толпа зевак с криками «опять проебалась, дура!», но этого почему-то не происходит, а Макс смотрит еще более изучающее. Катя чувствует себя впервые живой за все время. Чувствует конечности, держащие белую кружку, чувствует внутренности, что устраивают полный кавардак при каждом его слове. Ножевые на этот вечер затягиваются, обрастают корочкой, которую все еще можно содрать. Но пока Катя делать этого не будет. А потом он говорит, что довезёт до дома, пусть только скажет адрес. Катя гонит напрочь мысли о том, что бы у них могло выйти, потому что дешёвые (речь здесь не о деньгах) проститутки не имеют права на таких мужчин. Даже так: просто Катя сама не имеет права. Он везет, не прекращая увлекательной беседы. Рассказывает о себе, своем и своих. Они останавливаются у дома по М-3. Кате не хочется туда идти, или все же не хочется уходить от него. Она не знает. И знать не хочет. Он становится близким и очень близко. Всего лишь за пять сеансов гляделок. Макс дышит почти в губы, Катя закрывает глаза, вспоминая все знакомые молитвы. Макс смеётся, когда Решетникова говорит о карме и прочих вещах, а потом отворачивается и с совершенно такой интонацией, что и он прежде, говорит, что они разные и обрывает свою речь на почти выплеванном «пока». Сказала, как отрезала, и, сжимая зубы, скрылась за темной дверью. Она опирается спиной на дверь, задыхается от того, что он только что был рядом и мысленно бьёт себя по щекам за то, что всё ещё верит чужим людям. Она грязная-грязная должна гореть на костре серым пеплом, должна жрать землю зубами и убирать сгоревшие свечи в забытой богом деревушке, завернутая в огромный дырявый черный платок, в вечной молитве складывая изящные руки, и неся свою скорбь по проебанной жизни через всё время. Катя не верит в сказки, да и, чего греха таить, в реальность тоже. Она верит только в то, что достойна только стирать колени до сиреневых отметин, делая счастливыми на десять минут (на большее они и не способны) полупьяных женатиков с гладко выбритым подбородком, достойна жить и работать на кого-то, кроме себя. Этот молодой нагловатый доктор заставляет её смущаться до такой степени, что кажется, Решетниковой с лихвой насыпали внутрь стекловидного тела серебряного новогоднего глиттера. Так не должно быть. Такого не будет. Так говорит себе Катя. Так внушает себе Катя, хотя прекрасно знает, что внушению никогда не поддавалась. Он уходит и его становится внутри всё больше и больше, он прогрессирует средневековой чумой и забивает органы дыхания. На улице до невозможного холодно, она пытается хоть как-то завернуться в клетчатый палантин, про себя проклиная этого гребанного психолога, который заставляет в минус двадцать семь плакать, а это очень больно, как снаружи, так и внутри. В комнату она плетется ужасно убитой. Доценко выбегает сразу и видит это на ее лице, но за этим слышит как долбит ее сердце. И Алиса теперь все знает. Пульс сбивчиво и нервно стучит. А они ведь даже не поцеловались. Но это было как будто еще интимнее. - Я его люблю, Алис. У него глаза честнее твоих. Катя ревет от понимания, что же происходит. От того, что знает исход. От того, что больно и давит в груди. Катя не может дышать. В трахее стоит что-то теплое и твердое, и Катя знает этому название, потому что где-то это уже встречала. Катя знает, что дышать ей всегда не давала любовь. Она считает себя идиоткой. Или сумасшедшей, хотя бы как оправдание.