Выбор

Эредин не помнил, как оказался на кровати. Последние метры до дома он просто висел на Карантире, с трудом передвигая ноги и напрасно пытаясь сфокусировать на чём-то взгляд. Мир вокруг расплывался и дрожал, грозя вот-вот окончательно исчезнуть, оставив его в непроглядной темени, в которой нет ничего кроме боли. Гласу казалось, что по жилам вместо крови течёт растопленная смола, выжигая всё на своём пути. Не так давно он был уверен — самую сильную боль ему причинил ведьмак, а сейчас она казалась эльфу просто мелким незначительным неудобством. Тогда он ещё не знал, что боль бывает такой — вгрызающейся в плоть раскалёнными добела клыками, пожирающей тело, словно ненасытный хищник, отнимая чувствительность и превращая ногу в горячий, неподвластный воле столб. И, похоже, останавливаться на этом она не собиралась, поскольку жар растекался по телу, поднимаясь всё выше, и с каждым шагом было всё сложнее не застонать, не выдать, как ему на самом деле больно и… страшно. В Мёртвом мире нет магии. Если лисьи антидоты и зелья Карантира не совладают с ядом, его ожидает медленная и мучительная смерть. Та самая, которой он служил верой и правдой не одну сотню лет, наивно полагая, что она не явится за ним самим ещё очень долго. Самонадеянный глупец. Смерть нельзя задобрить или подкупить сотнями чужих жизней, и если она всё же выбрала тебя, то остаётся только молиться, чтобы забрала быстро, а не терзала болью и жаром, затрудняя дыхание и превращая тело в неподвижную груду разлагающейся плоти. И почему он не понял этого раньше?.. — Проклятый мир, — прохрипел Эредин, в очередной раз останавливаясь и пытаясь не закричать от боли, — здесь даже озеро попыталось меня убить… — Не выйдет, — упрямо заявил Карантир, скрывая за бравадой растущие сомнения в эффективности собственных снадобий, — это не удалось ведьмаку, а тут какая-то рыба. Так не бывает. — Врёшь, — усмешка Гласа была кривой и полной боли, — бывает и хуже. И у меня есть все шансы вскоре это узнать, — он зашипел, сильно сжимая плечо мага. — Похоже, до постели я не дойду. — Дойдёшь, — сказал Карантир, надеясь, что у него хватит сил дотащить Эредина до дома, если тот действительно потеряет сознание или не сможет дальше идти. — Ты не из тех, кто сдаётся. — Твои бы слова, — выдавил Глас, невероятным усилием воли заставляя тело сдвинуться с места, — да Богине в уши. — Мы и без неё справимся, — ободряюще улыбнулся маг, хоть на самом деле ему было вовсе не до смеха. Яд, который попал в кровь Эредина, был явно не из тех, с которыми легко справиться, его состав являлся для мага полнейшей загадкой, а бороться с неизвестным врагом всегда сложнее, чем с тем, от кого знаешь, чего ожидать. — Однажды мы уже обманули смерть, а тогда всё было намного хуже. — Об-ма-ну-ли? — выплюнул по слогам Глас. — Чушь. Её нельзя обмануть. И ты это знаешь. — Нет, — покачал головой Карантир, — можно. К тому же, ты вовсе не умираешь, а значит — всё будет хорошо. Сил на возражения у Эредина не нашлось, он только до хруста сжал зубы, потому что очередной приступ боли оказался ещё сильнее предыдущих, а дышать становилось всё тяжелее. Дом, до которого осталась пара десятков шагов, казался сейчас эльфу таким же далёким, как Тир на Лиа, и только бешеное желание жить помогало Гласу не упасть на траву и не завыть, как смертельно раненый зверь. Жить. Во что бы то ни стало выжить и отомстить. Вернуть себе то, что принадлежит ему по праву силы и крови. Но всё же, как он оказался на постели, Эредин не помнил. Не помнил он и того, как Карантир стягивал с него сапоги, как осматривал ногу — действительно распухшую и уже успевшую посинеть, как смазывал ступню чем-то прохладным и пахнущим горькими травами родного мира. Он очнулся, только когда маг поднёс к его губам кружку, от которой несло спиртом вперемешку с какой-то пакостью, и сказал: — Выпей. Это обязательно поможет. — А если нет? — с трудом разлепив спёкшиеся губы, сипло выдавил Глас. — Никаких «если», — нахмурился Карантир, — пей и постарайся заснуть, а я приготовлю ещё одно зелье. — Оно воняет, как кошачье дерьмо, — скривился Эредин, но всё же послушно выпил холодную вязкую жидкость, а потом закрыл глаз, стоически подавляя острый приступ тошноты. Не хватало ещё захлебнуться собственной блевотиной и сдохнуть — достойный конец для Короля Дикой Охоты, ничего не скажешь! Ощутив, что Карантир осторожно опустил его голову на подушку, Глас шумно выдохнул и повернул голову набок, надеясь, что вскоре его перестанет мутить, а боль утихнет хоть немного, поскольку терпеть её и дальше было просто невозможно. Хотелось уже не просто стонать — орать, проклиная всё на свете, а мысль о том, что ампутация могла бы здорово облегчить страдания, казалась удивительно здравой. «Постарайся заснуть»? — так, кажется, сказал Карантир? Он издевается, что ли? Собрался отыграться за все свои обиды? Очень даже похоже. Потому что давать такой совет, находясь в здравом уме и трезвой памяти, не стал бы никто, даже Имлерих. А Карантир вместо того чтобы просто отрубить треклятую ногу, напоил его какой-то вонючей дрянью, толку от которой, как от дохлой мухи, и оставил корчиться от боли, а сам свалил подальше, якобы для того, чтобы сварить очередную отраву. Кажется, Карантир недавно клялся в любви? Лучше уж яростная ненависть, чем такая любовь. Во всяком случае, ненависть убивает быстро, не издевается, растягивая мучения до бесконечности, и глядя на твои страдания с холодным любопытством учёного. Ненависть куда более милосердна, чем любовь, настоящие имена которой: ложь, выгода и секс. Ненависть всегда помогала ему выжить, делала сильнее, в то время как любовь вонзала нож в спину, пытаясь отравить слабостью и убить. Однажды она уже проиграла вместе с Арамилем, а теперь пытается взять реванш? Смотрит полным притворного сочувствия синим взглядом, касается лба холодными пальцами, проводит ими же по горящей от боли ноге и качает головой, словно разочаровавшись увиденным. А потом разворачивается и уходит, даже не подумав предложить воды, хоть и полному кретину понятно — охваченному лихорадкой чертовски хочется пить! Но любовь слепа и глуха, она видит и слышит только то, чего хочется ей, и плевала она на то, что нужно ему. Вместо стона из груди Гласа вырвался сдавленный хрип, он вцепился зубами в подушку и сжал в руке простынь в тщетной надежде, что это хоть немного успокоит боль. Надежда оказалась такой же непрочной, как и ткань — треснула и разлезлась, а он провалился в образовавшуюся чёрную дыру, дна у которой не оказалось.

***

— Пожалуй, на сегодня хватит, — мягкий и до боли знакомый голос Аваллак’ха заставил Эредина медленно открыть глаз и удивиться тому, откуда вообще Лис здесь взялся. Но тут же на смену удивлению пришло недоумение, сменившееся злостью, потому что Креван говорил это, обнимая за плечи Карантира, стоящего у изножья кровати. — Ты больше ничем ему не поможешь, только изведёшься окончательно. Ты и так сделал для него гораздо больше, чем он когда-либо заслуживал. — Но, Учитель, — возразил Карантир, поворачиваясь к Аваллак’ху и глядя в его глаза, — я не могу позволить ему умереть, потому что… — Боишься мук совести? — закончил за мага Креван и провёл рукой по его щеке. — Напрасно. Ты ничего ему не должен, скорее — наоборот. Это благодаря тебе он был до сих пор жив, но разве дождался ты хоть одного доброго слова? Ты вырвал его из рук смерти на Скеллиге, взял на себя вину за убийство Ауберона и что получил взамен? Разве перестал он обращаться с тобой, как с рабом и наложником? Разве услышал ты от него хотя бы «спасибо», не говоря уже о «люблю»? — Нет, но я… — Ты завяз в прошлом точно так же, как и я, — пальцы Аваллак’ха прошлись по краю губ Карантира, — и нам обоим давно пора с этим покончить и начать жить, а не медленно умирать от тоски по невозможному. Лара не воскреснет из мёртвых, Эредин никогда не научится любить кого-то, кроме себя самого. Это так же очевидно, как и то, что всё это время мне не хватало тебя, моё Золотое дитя. Ты ведь помнишь, как хорошо нам с тобой было? Конечно же, помнишь. Это невозможно забыть, сколько бы лет или даже столетий не прошло. И бьюсь об заклад, Глас никогда не целовал тебя так, — медленно приблизив губы к губам Карантира, Аваллак’х коснулся их осторожно и нежно, а маг ответил, тесно прижимаясь к Лису и закрывая глаза. Эредин зарычал и дёрнулся, собираясь встать, схватить меч и порешить обоих на месте. Это было уже слишком — лизаться у него на глазах, прекрасно зная, что он всё видит и слышит. Однако тело полностью отказалось повиноваться воле эльфа, и даже с губ не сорвалось ничего, кроме еле слышного стона, который увлёкшиеся друг другом предатели ожидаемо не услышали. Они вообще не видели и не слышали больше ничего. Целовались всё упоеннее, тёрлись друг о друга, словно течные кошки, а потом Карантир опустился на колени перед Аваллак’хом, быстро расстегнул его штаны и коснулся губами налитой желанием плоти. Креван негромко застонал, запрокинул голову, погружая пальцы в светлые волосы мага, и прошептал сквозь частое дыхание: — Ты отлично усвоил все мои уроки… И даже превзошёл меня… — Правда? — Карантир неохотно оторвался от своего мерзкого занятия и уставился на Лиса, а тот, паскудно ухмыляясь, ответил: — Можешь убедиться в этом сам, — и снова притянул мага к себе, поцеловал, скользя руками по телу, ловко расправился с завязками штанов Карантира и встал перед ним на колени. А спустя несколько нереально долгих минут тишины, нарушаемой только их стонами, Аваллак’х снова поднялся, схватил тяжело дышащего мага за руку, развернул спиной к себе, окончательно сдёрнул с него штаны и… — Будьте вы оба прокляты, — прохрипел Эредин, и, похоже, в этот раз Карантир его услышал. Медленно повернулся и уставился прямо в глаза полным похоти и насмешки взглядом, а потом так же медленно их закрыл, опираясь о стену руками и раскачиваясь в такт движениям Аваллак’ха. — Я убью вас обоих! — выкрикнул Глас и услышал в ответ: — Сначала попробуй… открыть глаза, — произнесённое умоляющим голосом Карантира, оказавшегося совсем рядом, полностью одетого и держащего в руке кружку, — прошу тебя… Я должен знать, что ты ещё здесь! — Я гораздо больше здесь, чем вам, блядям, хотелось бы! — собирался рявкнуть Эредин и оттолкнуть руку с отравой, которой его хотел попотчевать маг, но с губ слетел только жалкий мышиный писк, а рука так и осталась лежать на порванной простыни. — Проклятье! — выругался Карантир, присел на край постели, коснулся лба Гласа и невольно отдёрнул руку. Кожа пылала, а взгляд Эредина был мутным и не выражал ничего, кроме ненависти. — Что же это за яд? И как его нейтрализовать?.. Разве что, — он приподнял голову Гласа, поднёс кружку к его губам и попросил: — Пей. Если ты меня всё ещё слышишь и хочешь жить — пей. Это твой единственный шанс… наш единственный шанс. Эредин попытался открыть рот, чтобы послать мага подальше и посоветовать, кого стоит угостить этой пакостью, но в последний момент передумал. Карантир прав, ему просто необходимо выжить, чтобы расквитаться не только с наместником и ведьмаком, но и с двумя чародействующими предателями, которые слишком долго водили его за нос. О том, что тревога в голосе и взгляде Карантира совершенно не вяжется с тем, что он только вытворял с Креваном, Глас не думал. Да и вопрос, куда подевался сам Лис и как он вообще мог попасть в Мёртвый мир, тоже не занимал Эредина. Он видел то, что видел, а значит — пощады не будет. Но сначала нужно снова встать на ноги, и это обязательно случится, ему уже значительно лучше — боль отступила, и тело больше не кажется горячим сгустком мучений. Оно вообще больше не… ощущается. Осознав это краем замутенного ядом и зельями сознания, Эредин широко раскрыл глаз и испуганно уставился на Карантира, невольно открыв рот. И тут же ощутил, как в горло полилась тёплая жидкость, вкуса которой он не чувствовал совершенно. Глас тут же подавился и закашлялся, понял, что сейчас просто задохнётся, но маг резко приподнял его, посадил на постели, прижав к себе и удерживая так, легко поглаживал по спине. — Успокойся, — шептал Карантир в самое ухо Эредину, — всё хорошо… я не позволю тебе захлебнуться… Сейчас всё пройдет… Вот… а теперь нужно допить, слышишь? Остатки зелья он медленно влил в рот Гласа, продолжая удерживать его в сидячем положении, а потом так же медленно опустил на постель, осторожно вытер влажным полотенцем его лицо, коснулся губами горячих губ: — Я не отдам тебя ей. Никогда. Обещаю, — произнёс решительно и твёрдо, а потом взял руку Эредина в свои, прижал к своей груди над сердцем и добавил: — Они остановятся вместе и ещё очень нескоро. Я знаю это. Эредин уже не пытался что-то сказать, просто прикрыл глаз, думая об одной странности — от Карантира пахло только им и травами. Никаких посторонних ароматов, а этого просто не могло бы быть, трахайся маг только что с Аваллак’хом. Он не успел бы помыться, потому что… Додумать эту мысль Глас не смог, сознание снова заволокло тяжёлым туманом, в голове всё смешалось и он отключился, не увидев, как Карантир встаёт и хмурясь, осматривает его тело, беспомощно распростёртое на смятых, пропитанных потом простынях. А маг хмурился всё больше, потому что видел — его первое зелье и антидот оказались бессильны. Яд продолжал убивать Эредина и делал это гораздо быстрее, чем можно было предположить изначально. Тело Гласа уже не реагировало на прикосновения — это Карантир проверил ещё до того, как принёс второе зелье. Он провёл по ступне Эредина пальцами, прекрасно зная, что тот боится щекотки и обязательно дёрнется, даже если крепко спит. Об этой особенности Гласа знали только они двое, да и выяснилось оно совершенно случайно. По свирепому взгляду Эредина, Карантир понял, что упоминать об этом где-либо не стоит. У Короля Ольх нет, и не может быть никаких слабостей, тем более — таких. Во всех обитаемых мирах нет ничего, с чем он не мог бы справиться, кроме… собственных нервных окончаний, заставляющих Гласа смеяться, словно мальчишка, стоит только провести по его ступням или под мышками пером или хотя бы просто пальцами. Сегодня Эредин не отреагировал на прикосновение никак. Даже не пошевелился. Решив, что, возможно, это из-за выпитого зелья, маг отыскал нож и слегка уколол относительно здоровую ногу Гласа. И снова никакой реакции. «Проклятье», — прошептал Карантир, понимая, что следом за болью и жаром пришёл паралич, а за ним, обычно, наступает смерть, поскольку останавливается дыхание. Смерть? Нет. Этого не случится, потому что у него есть в запасе ещё одно зелье-антидот, очень сильное и всегда помогавшее при отравлении, но укладывавшее пострадавшего в постель на пару дней как минимум, поскольку било по всему организму. Карантир создал его сам, прекрасно знал, какие ингредиенты туда входят, а потому, не тратя больше ни минуты, отправился его варить. Думать о том, что будет, если и оно не поможет, маг себе попросту запретил. Он не имеет права запаниковать и ошибиться при приготовлении зелья, да и зря что ли он столько лет постигал магию и алхимию, чтобы не справиться с такой простой задачей? Карантир вернулся с готовым зельем в тот самый момент, когда Эредин «видел» их с Аваллак’хом, услышал неразборчивое бормотание, подошёл ближе, но не смог разобрать ни слова. А потом попытался разбудить Гласа, поскольку зелье нужно было выпить, как можно быстрее — оно утрачивало значительную часть силы, если не употреблялось сразу. Напоить Эредина антидотом ему удалось и теперь оставалось только ждать, поскольку эффект не был мгновенным. Он начинал проявляться через несколько часов, и тогда же становилось окончательно ясно: помогло или нет. Слишком долго. Но выбора у Карантира не было, хоть он отдал бы всё на свете, чтобы этот самый выбор появился. Сама мысль о том, что Эредин может умереть на его руках, пугала мага до дрожи, и справляться со страхом, грозящим перерасти в панику, было всё сложнее. Удерживать себя в руках ему помогало только осознание того, что сейчас Глас совершенно беспомощен, не способен контролировать даже собственное тело, которое только что справило естественные надобности, о чём сообщил резкий запах мочи и испражнений. Увидев расползающуюся по простыни, отвратительно воняющую жёлто-бурую лужу, Карантир тяжело вздохнул — прачкой он уже сегодня был, а теперь ему предстоит стать сиделкой. Жестокая ирония судьбы, сначала подарившей упоительную сладость страсти, а потом окунувшей в дерьмо. В буквальном смысле этого слова. Переворачивая неподвижное горячее и тяжёлое тело Эредина, тщательно и осторожно обмывая его и меняя простыни, маг думал о том, что сейчас для Гласа беспамятство — это благо. Такой удар по самолюбию вряд ли прошёл бы для него бесследно. Эредин до сих пор не смирился с тем, что проиграл ведьмаку, хоть Белый Волк был лучшим мечником своего мира, так что говорить о случившемся пару минут назад? Глас привык контролировать всё и вся, а сейчас был беспомощен, словно младенец. Тело перестало подчиняться рассудку, а разве можно придумать что-то более унизительное для того, кто не терпел слабости в других и никогда не допускал её в себе? Эредин упивался своей силой и железной волей, а сейчас ему изменило и то, и другое. И как хорошо, что он никогда об этом не узнает, поскольку завесу над этой тайной Карантир не собирался когда-либо приоткрывать. Есть вещи, о которых не стоит знать. И одна из них — испачканные простыни, которые маг забросил в кусты, растущие за домом, надеясь, что Эредин никогда на них не наткнётся.