Выбор

Звон в ушах постепенно стих и Карантир медленно поднялся на ноги, не обращая внимания на боль, продолжавшую пульсировать в голове. Провёл рукой по лицу, пытаясь стереть кровь, и понял, что без умывания не обойтись, а значит — нужно спуститься в эркер. Да и в любом случае, здесь нет ничего похожего на кровать, а прилечь хотелось отчаянно. Правда, придётся делить комнату с костями отца Альмира, и для начала было бы неплохо вытащить его череп из петли, да и остальное не мешало бы сложить в мешок, чтобы забрать с собой, если, конечно, Учитель придёт на помощь. Маг решил, что обязательно передаст Альмиру останки, поскольку если бы не принципиальность и кристальная честность Знающего, сам Карантир уже давно был бы мёртв. Впрочем, была и ещё одна причина: проводить время рядом с костями и черепом, таращащимся пустыми глазницами — то ещё удовольствие. Окинув комнату внимательным взглядом, Карантир заметил валяющийся у книжной полки вещевой мешок Эредина и невесело улыбнулся очередному напоминанию, о том, что остался совсем один. Пожалуй, никогда с момента рождения он не оставался в полном одиночестве надолго. Сначала рядом была мать, которую маг не помнил, потом — Аваллак’х, укладывавший его, тогда ещё совсем малыша, спать в соседней комнате, соединённой со спальней Знающего дверью. После Карантир чаще ночевал в доме Гласа или Эредин оставался у него, не желая покидать ложа. Одним словом, никогда прежде маг не знал полного, абсолютного одиночества, и вот теперь это случилось. Он остался один не только в Башне, но и во всём мире, и неизвестно, как долго это продлится. В лучшем случае — несколько дней, в худшем — до тех пор, пока он не сведёт счёты с жизнью, окончательно утратив надежду на спасение. Впрочем, в том, что Эредин оставил мешок, было и хорошее — все их припасы хранились именно в нём, а значит — от голода точно не умереть, во всяком случае, ближайшие несколько дней. Правда сейчас есть Карантиру не хотелось совершенно — его до сих пор мутило, да и головная боль не отступала. Поморщившись от особенно острого укола в висок, маг наклонился, поднял мешок, повесил его на плечо и пошёл к лестнице, бросив напоследок взгляд на Спираль, поблёскивающую по полу. Эркер встретил Карантира всё той же звеняще-давящей тишиной. Опустив мешок на пол у стола, он подошёл к фонтану и коснулся пальцами воды, а потом набрал в пригоршню, долго и старательно умывался, надеясь вместе с кровью смыть боль, сомнения и усталость. С кровью это получилось, с остальным — нет. Смахнув остатки воды рукавом, Карантир вернулся в эркер, достал из мешка полотенце, расстелил его на полу и принялся складывать на ткань кости, потом добавил туда же череп, аккуратно вынутый из петли. Завязав концы полотенца, маг опустил его в свой вещевой мешок, горько усмехнулся, обвёл эркер взглядом и нахмурился, натолкнувшись на продолжавшую раскачиваться петлю. Её вид здорово действовал на нервы, и Карантир срезал петлю мечом и вышвырнул за перила, всё равно использовать её по прямому назначению он не собирался. Чтобы прекратить пытку отчаянием и одиночеством достаточно шагнуть с перил вниз. Покончив с этим, маг лёг на постель, положив под голову сложенную в несколько раз простынь, и закрыл глаза, надеясь, что сон исцелит его от боли и вернёт хотя бы часть сил. Думать о том, где сейчас Эредин и чем он занят, Карантир себе запретил. Толку изводиться, если никак не можешь повлиять на события? Напрасная трата времени и нервов, и если первое у него в избытке, то второе и без того напряжено так, что может в любой момент не выдержать и лопнуть, словно перетянутая арбалетная тетива.

***

Карантир проснулся, когда солнце уже поднялось, и его лучи позолотили воду в чаше. Едва пошевелившись, маг сразу же ощутил, как отозвалось болью тело, затёкшее за ночь, проведённую на твёрдом и неудобном ложе. Зевнув, он тряхнул головой, разгоняя остатки сна, и раздражённо убрал лезущие в глаза спутанные и грязные волосы. Когда же в последний раз он мыл их как следует? Похоже, ещё в озере, в тот самый день, когда Эредин наступил на рыбу, и теперь снова был отвратительно грязным, и ничего поделать с этим не мог. Воды в чаше было слишком мало, чтобы искупаться, разве только смочить полотенце и так-сяк обтереть тело, создавая слабую иллюзию чистоты? Ухватившись за эту мысль, Карантир отыскал в мешке полотенце, бросил на постель и принялся раздеваться, стараясь как можно скорее избавиться от пропитавшейся потом одежды. Маг решил, что после импровизированного купания наденет одну из прихваченных в доме туник. Кроме него тут всё равно никого нет, а чистая, хоть и очень непрактичная одежда, всё лучше его мантии и белья, одно прикосновение которых к коже вызывает брезгливую дрожь, не говоря уже о запахе. Оставшись обнажённым, Карантир окинул своё тело внимательным взглядом и невольно поморщился. Эредин был прав, он действительно исхудал: рёбра можно было пересчитать, не прикасаясь к ним, живот впал, а бедерные кости выпирали, как никогда ранее. И если раньше собственное тело магу нравилось, то сейчас вызывало только одно желание — поскорее одеться снова, потому что смотреть на это было попросту противно. Мёртвый мир действительно вытянул из него не только магию, казалось, он стремится уничтожить и само тело, когда-то бывшее вместилищем силы. Криво усмехнувшись, Карантир пошёл к чаше, прихватив полотенце и кружку, а потом долго и тщательно обтирался мокрой тканью, остро жалея о том, что на небе нет ни облака, не говоря уже о тучах. Дождь оказался бы очень кстати, даже холодный, под ним можно было бы искупаться, словно под небольшим водопадом в Тир на Лиа. Туда он очень любил приводить Эредина, зная, что кроме них там обычно не бывает никого, а холодная вода не способна погасить огонь, порождённый грубыми, жадными ласками Гласа, на которые его тело всегда отзывалось мгновенно. Закончив «купание», Карантир швырнул полотенце вниз, поскольку тратить воду на его стирку счёл полнейшей глупостью, а в своём нынешнем виде оно годилось только на то, чтобы вытереть пол в казарме после того, как по нему пройдутся все Красные всадники. Набрасывая на тело тунику, маг в очередной раз пожалел о том, что совершенно лишился силы, и только сейчас понял, что по-настоящему ценить магию начал именно здесь. Прежде он просто не придавал ей особого значения, считал чем-то столь же привычным и естественным, как дыхание, биение сердца или бег крови по жилам. Магия не только делала его одним из могущественнейших чародеев Тир на Лиа, но и обеспечивала максимальный комфорт в быту, начиная с воды для купания и заканчивая едой. А ещё Карантир не раз слышал, что магия придаёт дополнительную остроту сексу, превращая его в нечто незабываемо-феерическое. Но с Эредином и так всегда было остро и ярко, а с другими чародеями он никогда не спал, даже желания поэкспериментировать не возникало. Почему-то Карантир был уверен: ничего, кроме разочарования, не испытает, да и Глас не простил бы ему измены. Верность была единственным, что Эредин негласно требовал от мага, не соблюдая сам. И только от Карантира. Впрочем, с другими Глас крайне редко делил ложе дважды, это маг заметил уже давно и счёл хорошим знаком. Невольно вспомнилось, как однажды к нему в лабораторию ввалился Имлерих, распространяя запах алкоголя, без приглашения плюхнулся в кресло, водрузил ноги на стол и заявил в ответ на вопросительный взгляд Карантира: — Гласа можешь сегодня не ждать, у него в отряде пополнение, так что, сам понимаешь, — он многозначительно подмигнул. — И ты шёл сюда только для того, чтобы сказать мне это? — приподнял бровь Карантир, делая вид, что совершенно не задет новостью. — А если и так? — ответил вопросом Имлерих, обвёл взглядом лабораторию и добавил: — Мог бы и налить чего-нибудь или тут только магическое пойло? — Не только, — доставая из шкафа бутылку вина и ставя перед соратником, сказал Карантир, — но ты не ответил на вопрос. — Не люблю пустой болтовни, — поморщился Имлерих, открывая бутылку и делая несколько больших глотков прямо из горлышка, — предпочитаю словам — дело, а потому хочу тебе кое-что предложить. — Слушаю, — Карантир скрестил руки на груди, усилием воли подавив желание сбросить сапоги Имлериха со стола, а его самого — выставить за дверь, слишком ясно читалась в захмелевших глазах эльфа насмешка. — Идём со мной на Лысую гору, — словно величайший из всех возможных даров, предложил Имлерих, — пора тебе узнать, что такое настоящее удовольствие, и ощутить себя Богом. — Что? — маг не сразу понял, что именно имел в виду соратник, а когда понял — брезгливо скривился: — Ты предлагаешь мне сношаться с грязными dh’oinе? — Вообще-то я имел в виду суккубов, — осклабился Имлерих, — но если тебе больше по вкусу человечьи самки — дело твоё. Кстати, они весьма недурны, особенно — ведьмы, а в койке творят такие чудеса, что нашим благородным сучкам и не снилось! — Если ты о трёх чудовищах с болот, то уволь, — Карантира передёрнуло при воспоминании о ведьмах с Кривоуховых топей, — я, конечно, знал, что среди нас много извращенцев, но чтобы настолько… Раскатистый смех Имлериха заглушил его последние слова, а отсмеявшись, эльф сказал: — Ты что, не в курсе, что они — полиморфы и могут превращаться в таких красоток, что и у мёртвого встанет? — В курсе, но это не имеет значения, потому что я… — Идиот, сидящий в этой норе, пока его любовник трахает очередного кандидата во Всадники, — грубо перебил его Имлерих. — Я предлагаю тебе вспомнить, на кой хрен тебе хрен, — он хохотнул, довольный собственным каламбуром, — а то сдаётся мне, что ты совсем обабился, и забыл, что трахать могут не только тебя, но и ты! — Тормози, — процедил Карантир, полоснув соратника ледяным синим взглядом, а над его сжатой в кулак рукой роем взвились снежинки, — и не суй свой нос туда, куда не просят. Ты собрался на Лысую гору? Вперёд, а то шлюхи могут и не дождаться. — Злишься? — довольно ухмыльнулся Имлерих, снова поднося бутылку к губам. — Это хорошо. Так докажи, что мужик, а не… — он утопил последнее слово в глотке вина, — пойдём со мной, оттянемся так, что на всю жизнь запомнишь, я говна не посоветую. — Ты уже это сделал, — усмехнулся маг, разжимая пальцы, — я не трахаюсь с животными, какую бы личину они не принимали, неужели ты этого не знал? — Не хочешь ведьм и суккубов — хорошо, — примирительно улыбнулся Имлерих, — можем развлечься вдвоём. К твоему сведению, у меня больше, чем у Эредина, так что в накладе не останешься, — теперь улыбка эльфа стала самодовольной, — правда, сесть потом не сможешь, но магия тебе на что? Чего уставился? Не веришь? Тебе прямо здесь доказать или… — Или нигде и никогда, — как можно спокойнее сказал Карантир. — Если это всё, что ты хотел мне сообщить, дверь прямо позади тебя. — Ты действительно идиот, — грохнув пустую бутылку на стол, рыкнул Имлерих, — думаешь, Глас оценит? Как бы не так! В лучшем случае он явится к тебе завтра утром, после того, как оприходует всех новобранцев, в худшем — когда трахнуть будет некого, кроме твоей безотказной задницы, — он встал, свалив попутно со стола несколько свитков, пошёл к выходу и уже на пороге добавил: — Лис вырастил из тебя такого же кретина, как и он сам, и кончишь ты так же паршиво, а жаль, — он деланно вздохнул и вышел, не удосужившись закрыть за собой дверь. Больше к этому разговору они не возвращались никогда и даже не вспоминали о нём, просто время от времени Карантир ловил на себе насмешливо-презрительный взгляд Имлериха. И точно так же маг до сих пор не жалел о том, что отверг «соблазнительное» предложение посетить шабаш на Лысой горе. В отличие от Имлериха, Карантиру не требовалось подобострастное обожание животных, чтобы ощущать себя чем-то большим, чем обычный Elle. Для этого ему было достаточно магии, дающей почти неограниченные возможности, и осознания того, что Эредин по-прежнему возвращается к нему, несмотря на всех остальных любовников и любовниц. А ещё, Карантир так и не смог распрощаться с мечтой, что рано или поздно наступит момент, когда Глас будет принадлежать только ему, как он сам принадлежит Эредину уже не один год. Похоже, Аваллак’х действительно на него повлиял, но не воспитанием, а собственным примером, который всегда действует гораздо лучше слов. К сожалению или к счастью? Ответа на этот вопрос Карантир не знал, и сейчас находился гораздо дальше от исполнения своей заветной мечты, чем когда-либо. И точно так же он не знал причин перемены, случившейся с Эредином после отравления. Глас действительно стал другим, но почему? В шаге от смерти он уже был, ведьмачий меч почти отнял его жизнь, но не изменил самого Эредина ни на йоту. Так что же случилось в этот раз? И не окажутся ли эти перемены столь же временным явлением, как ложные воспоминания, которые он когда-то поместил в голову любовника? Если это случится, как долго ещё сможет он выносить сарказм, насмешки, измены и пренебрежение? Особенно после того, как успел узнать совсем другого Эредина? Впрочем, думать об этом сейчас — только травить душу. Всё это потеряет смысл, если Глас попытается убить Учителя, вместо того, чтобы попросить о помощи. Карантир прекрасно понимал, как сложно будет Эредину переступить через себя, и не был уверен, что он на это пойдёт. Даже сейчас. Сможет ли Глас обуздать свою гордость, ненависть и ярость, когда увидит перед собой виновника всех своих бед? Ответом на этот вопрос станет только появление Учителя, а пока… пока лучше занять себя чем-то, чтобы не думать об Эредине и о собственном будущем. Вот только чем? Есть по-прежнему не хотелось, только пить, и Карантир набрал в кружку воды из чаши, пригубил и вернулся в комнату. Поставил кружку на стол и хотел снова прилечь, но вспомнил о дневнике отца Альмира, который собирался прочесть. Так почему бы не заняться этим прямо сейчас? Так и время пролетит быстрее, и будет проще не думать о том, что причиняет боль. Набросив на ложе одну из простыней, Карантир вытащил из сумки дневник, лёг и открыл его, надеясь, что сумеет отыскать на страницах не только описание страданий запертого в Marbh ear чародея, но и полезную информацию о самом мире. На первой странице дневника Карантир прочёл: «Я, Aen Saevherne Ранэль, собираюсь предаться самому бессмысленному из всех возможных занятий — записывать всё, что увижу и узнаю в Marbh ear. Почему бессмысленному? Да потому что никто и никогда не прочтёт эти записи, ведь кроме меня здесь нет ни одного разумного существа, а мои шансы выбраться из этого проклятого места ничтожно малы. К сожалению, я прекрасно это понимаю и не питаю иллюзий, но… никто не может запретить мне надеяться на чудо. Я до сих пор пытаюсь понять, где именно допустил ошибку, рассчитывая свой путь по Спирали. Я проверил всё бессчётное количество раз, но… Вместо мира, который планировал изучить, чтобы понять, насколько успел продвинуться Белый Хлад, я оказался здесь, в самой надёжной тюрьме для чародеев. Возможно, всё дело в том, что я никогда не был силён в перемещении между мирами? Путешествия по Спирали, приносящие другим Знающим столько удовольствия, всегда отнимали у меня массу сил и давались с трудом. Но разве мог я отказаться от этого? Признать, что слишком слаб и недостоин звания Aen Saevherne? Я покрыл бы позором не только себя, но и своего сына, а разве может отец поступить так? Альмир не простил бы мне этого, хоть никогда не сказал бы ни слова, но что-то в наших отношениях изменилось бы навсегда, а я не мог этого допустить. Он всегда был самым ценным для меня, я так и не сумел избавиться от чувства вины за то, что не смог спасти его мать. Магия оказалась бессильна против слишком жестокой природы, обменявшей жизнь на жизнь. Я до сих пор помню, как едва не отрёкся от магии навсегда. Зачем мне сила, не спасшая ту, которую я любил? Служить Ауберону и Aen Elle? И без меня найдётся масса желающих надеть мантию Saevherne и расхаживать по Тир на Лиа, глядя на остальных Elle, словно на dh’oine. Альмир никогда не узнает, что от отречения меня спас именно он — новорождённый и слабый, едва дышащий и почти оправившийся вслед за Аэни. Спасти его я сумел, а потом ещё долго он нуждался в магической поддержке, поскольку сердце его было слабым и могло остановиться в любую минуту. Об этом я тоже никогда не рассказывал ему. Зачем? Я даже о смерти Аэни не сказал ни слова, солгал, что забрал его сразу после рождения. Я не хотел, чтобы он счёл себя виновным в её гибели — это было весьма вероятно, учитывая, каким рос Альмир. Я дал себе слово, что сделаю всё, чтобы он вырос сильным и стал одним из лучших чародеев Тир на Лиа, и сдержал его. Пожалуй, это единственное, чем я могу гордиться. Мой сын достойно носит мантию, а силе его духа могу позавидовать даже я. И как жаль, что я ни разу не сказал ему, что люблю его. Мне казалось, что излишняя мягкость только навредит, да и… он слишком похож на Аэни, и смотреть на него мне больно до сих пор. Наверное, поэтому я часто бывал слишком суров к нему, а теперь… Теперь всё это уже неважно, потому что я никогда не увижу Альмира. Мне предстоит долгий путь к Башне, из которой когда-то вернулся Адилет, но с каждым днём я всё сильнее сомневаюсь, что сумею открыть портал. Я — целитель, телепортация никогда не была моей сильной стороной, мне вообще не стоило отправляться в это путешествие, но… Поступить иначе я не мог. Я должен был доказать себе самому, что способен не только сидеть в лаборатории, но и сделать хоть что-то для спасения Elle от Белого Хлада. Я хотел найти мир, пригодный для жизни и свободный от разумных существ, чтобы не заливать его кровью прежних обитателей. В этом я был полностью согласен с Арамилем, но у меня так и не хватило духу сказать это в лицо Ястребу. Я не мог подвергнуть опасности своего сына, а зная Эредина, он не успокоился бы, уничтожив меня. Он гонялся за Арамилем по Спирали, словно бешеный пёс, позабыв о том, что именно ему обязан всем. К моему огромному сожалению, ученик превзошёл учителя и убил, а после сделал всё, чтобы стереть его имя из памяти Elle…» В этом месте глаза Карантира изумлённо расширились, он отложил дневник и резко сел на постели. Арамиль. Носитель Старшей Крови. Так вот кто, оказывается, был учителем Эредина! Упоминание о том, что такой эльф когда-то существовал, Карантир встретил в одной из Летописей, да и то запись была короткой и странно неполной, и там ни слова не говорилось о том, что Арамиль был ещё и учителем Гласа. Просто искусный воин, умевший перемещаться между мирами, благодаря Старшей крови, и погибший в одном из миров. И даже здесь, в дневнике, не нашлось убедительного пояснения, почему именно Эредин убил учителя? Только за несогласие? Сомнительно. Даже если представить, что тогда Глас был намного моложе и импульсивнее — нелогично. Уничтожить носителя Hen Ichaer по столь незначительному поводу? Глупо и недальновидно. Эредин не мог быть настолько глухим к голосу разума! А значит, есть ещё что-то, ревниво оберегаемое Гласом до сих пор. Но что? Впрочем, этот вопрос можно будет попытаться задать снова, если, конечно, он когда-нибудь увидит Эредина, и тот не станет прежним — грубым, язвительным и нетерпимым. И, кроме того, стоит не просто читать дневник Ранэля, а и делать пометки в собственной записной книжке, чтобы не упустить чего-то по-настоящему важного. И поесть. В противном случае можно просто не дожить до собственного спасения, а большую глупость и придумать нельзя. Невольно улыбнувшись, Карантир встал и пошёл к мешку с припасами, собираясь утолить голод и как можно скорее вернуться к чтению.