***
Кристин гуляла по саду, пока совсем не замёрзла, а затем до обеда читала, сидя в библиотеке. Утро прошло, в конце концов, прекрасно, но Кристин снова не знала, чем заняться после полудня. Вздремнуть, как делали многие аристократки? Нет, Кристин ещё не устала. Профессия балерины сделала из неё сильную и деятельную женщину. Что ещё она могла сделать? Снова почитать? Кристин любила читать, но ей было скучно заниматься этим весь день. Другим подобающим занятием было вышивание, но Кристин умела только зашивать одежду. Тогда Кристин потянулась к газете, которую ей принесли вместе с почтой. Может быть, читая газету, она придумает себе занятие. Она развернула её и воззрилась на заголовок: «Восстановление Оперы Популер — финансирование обеспечено!» Её старый дом! Опере вернут былое величие! Может быть, она сможет сходить туда с Раулем, чтобы снова насладиться музыкой! Музыка. Кристин прикрыла глаза. Почему она до этого не подумала о музыке? Музыка всегда занимала важное место в её жизни, в конце концов, её отец был музыкантом, довольно известным скрипачом, а её Ангел… Её сердце заныло. Оба: и её отец, и её Ангел были мертвы. Мертвы и потеряны. Когда она думала о своём Ангеле, её терзала совесть. Она не могла убедить себя в том, что его смерть — не её вина, так как именно она предала его и разбила ему сердце. Она даже не думала о музыке после той судьбоносной ночи. Да, с ней был Рауль, но каждый день чего-то не хватало. Сейчас музыка показалась ей самым главным элементом её жизни. Она напомнит ей об отце и об Ангеле, оживит их этой страстью, которую они разделяли вместе. Кристин улыбнулась. Внизу в гостиной было великолепное фортепиано, и хорошо бы, если бы она смогла где-нибудь найти ноты. Кристин не была, конечно, великой пианисткой, но ей очень хотелось снова петь. «Наверное, я совсем растренирована, — решила она, — и мне придётся стараться, чтобы вернуть голос в форму, — она усмехнулась, подумав о том, что сказал бы её Ангел, если бы знал, что она так долго не занималась. — Он был бы недоволен, — задумчиво проговорила она, — но я начну работать прямо сейчас и не остановлюсь, пока не пойму, что он бы гордился мной». После обеда Кристин тут же начала искать какие-либо партитуры. В дополнение к альбомам сонат и других произведений для фортепиано она нашла большую коллекцию песен и арий из разных опер. Кристин улыбнулась. Она вдруг вспомнила, как на их свадьбе двоюродная сестра Рауля, Лоранс, пела в их честь любовную песню (довольно плохо, если честно). А, значит, пение на важных праздниках было позволительно для аристократов. Если Лоранс позволили это, то и ей тоже можно. Кристин вдруг перестала скучать. У неё появилось дело. Ей нужно было снова вернуться в форму, снова начать практиковаться. Она села перед фортепиано и начала распеваться. Её голос и вправду стал более грубым. Сначала она даже не могла взять верхние ноты, не доставлявшие ей проблем раньше, но через некоторое время она вспомнила свои навыки и стала петь, как обычно. Когда она почувствовала себя готовой, то начала перелистывать партитуры, чтобы выбрать песни, которые ей хотелось повторить, или, если она их ещё не знала, выучить. Скоро она отобрала несколько произведений, которые по каким-то причинам ей нравились, и начала работать над ними. Время летело очень быстро, и Кристин даже не заметила, что уже стемнело, и включили газовые фонари. Она полностью погрузилась в свою музыку и забыла обо всём вокруг себя.***
Чуть позже шести часов вечера Рауль де Шаньи вернулся домой после утомительных деловых конференций и встречи с с комитетом, ответственным за восстановление Оперы Популер. Он чувствовал себя уставшим и мечтал о спокойном ужине со своей прекрасной женой. Как только слуга открыл дверь его кареты, чтобы Рауль мог выйти, он напрягся. Из гостиной дома доносилась фортепианная музыка и звуки ангельского сопрано. Мелодия была немного приглушённой, так как окна были закрыты, но совершенно точно пела его жена. Рауль вздрогнул. Он изо всех сил пытался заставить Кристин забыть о музыке, о её унизительном прошлом и об этом… существе, которое почти отняло её у него. Он избегал походов на концерты и представления в Оперу Ла Фениче, когда они были в Венеции, и она, кажется, не скучала по музыке. Он надеялся, что она будет рада возможности избавиться от работы и что её прошлое станет для неё всего лишь воспоминанием. Довольно неприятным, кстати, так как оно было несчастным. С чего бы нормальному человеку в удовольствие делать то, чем ему приходилось заниматься, чтобы зарабатывать себе на жизнь? Рауль ожидал, что Кристин будет счастлива, что ей не придётся больше репетировать, что ей не нужны будут больше музыка и театр, но теперь она играет на фортепиано и поёт, в первый раз, как он оставил её одну! Рауль влетел в гостиную своего дома. — Ah! Sʼil était içi, sʼil me voyait ainsi… (Ах, если бы он был здесь, если бы он мог меня увидеть такой) — Кристин пела арию Маргариты из «Фауста». Она тренировалась весь вечер, но её голос не звучал усталым. Наоборот, она только привыкла брать верхние ноты, и радость от преодоления трудностей и возможности снова петь свободно была слышна в её голосе. — Что ты, чёрт возьми, делаешь? — из-за злых слов её мужа она тут же прекратила играть. — Рауль! — Кристин развернулась и улыбнулась виконту. — Наконец-то ты вернулся! Как прошли встречи? Ты устал? — хотя она и была немного обижена таким недружелюбным приветствием, Кристин изо всех сил пыталась помочь Раулю расслабиться. Он, очевидно, очень утомился после долгого рабочего дня и, может быть, нуждался в тишине, а не в музыке. — Прости меня, — продолжила она, — я понимаю, что тебе нужен отдых, а музыка тебе мешает… Рауль покачал головой. Переживания Кристин за него немного возымели успокоительный эффект. — Нет, Крошка Лотти, — сказал он, — дело не в этом. Или, во всяком случае, не совсем. Я хочу попросить тебя больше этого не делать. Кристин воззрилась на него, не веря. Он, наверное, имел в виду совсем не то, что она поняла. — Чего не делать? — нерешительно спросила она. Рауль указал на фортепиано. — Этого, — проговорил он. — Не заниматься музыкой и пением. Тебе это больше не нужно. Ты теперь не хористка, а виконтесса. Чем быстрее ты забудешь о прошлом, тем лучше, — про себя он молился, чтобы она скоро забыла о своём прошлом, особенно об этом монстре. Очень хорошо, что он был мёртв, ведь он никак не мог оказать на неё воздействие, ни внешне, ни внутренне, но Рауль теперь не был уверен в том, какое место его бывший соперник занимал в сердце его жены. Кристин посмотрела на Рауля, внимательно вглядываясь в его лицо и пытаясь понять, шутит он, или нет. — Но, Рауль, моё прошлое это я, — попыталась объяснить она. — Оно сделало меня такой, какая я есть. Как я могу о нем забыть? Рауль вздохнул. Она, очевидно, не хотела понимать. — Виконтессе неприемлемо петь на сцене, — произнёс он. — Тебя никогда не примут в обществе, если ты будешь продолжать напоминать людям о том, кем ты была. Держись подальше от музыки, не интересуйся ею больше, это будет лучший способ, чтобы люди забыли. Кристин вдруг похолодела. Держаться подальше от музыки? Её будто бы попросили перестать дышать. Музыка была её частью, она даже не была уверена, могла ли она выжить без музыки. — Но музыка не запрещена аристократам, — начала спорить она. — Твоя кузина Лоранс пела ту прекрасную песню на нашей свадьбе, и никто не был против. Рауль потёр виски. Из-за её упорства у него разболелась голова. — Как же ты можешь быть такой несообразительной? — проворчал он. — Это совсем другое дело. Лоранс поёт ради удовольствия, не ради денег. Она любитель. Она никогда в жизни не стояла на сцене с открытым животом и полуголыми ногами, соблазняя и развлекая публику. Она всегда стояла рядом с пианино в подобающем вечернем платье и пела простые песни, которые не были вызывающими. Кристин вздрогнула, услышав слова своего мужа. Да, она знала, что некоторые её сценические костюмы противоречили стандартам аристократов, но она всегда была достаточно прикрыта. Рауль говорил так, будто она стояла перед публикой обнаженной. А что насчёт вызывающих песен и соблазнительных моментов, конечно же он понимает, что она играла? Что она, делая это, не была собой, Кристин, а изображала персонажа, которого играла? — Я тоже так могу, — умоляла она. — Я тоже могу стоять перед фортепиано в красивом платье и петь. Я могу не жестикулировать и не двигаться, а песни мы можем выбирать вместе, чтобы увериться, что они не безвкусные. Рауль покачал головой. — Нет, Кристин, — сказал он ей. — Ты не можешь. Когда Лоранс поёт на званом вечере, люди видят в ней аристократку, интересующуюся музыкой, любителя. А в тебе они увидят женщину, позволившую Дону Жуану совратить себя перед полным залом, поющую о совершенно вульгарных и непристойных вещах. Кристин была растеряна. Разве не Рауль, фактически, заставил её петь в этой опере? Почему ему это вдруг не нравилось? И, во-вторых, почему он называл некоторое другое занятие, которое ему нравилось намного больше, чем ей, вульгарным? — То есть, ты обвиняешь меня в том, что я играла Аминту тем вечером? — спросила она резко. Рауль не мог взглянуть ей в глаза. Да, он, возможно, заставил её играть эту роль, но он не знал, что его соперник будет играть Дона Жуана, и не ожидал её реакции на действия Призрака. Воспоминания об этой ночи, об его Кристин в объятиях этого преступника, будут преследовать его всю жизнь. А ещё и эти поцелуи в логове Призрака! Если быть честным, то ему не нравилась не музыка, а всё, что напоминало ему об отношениях Кристин с этим… существом. К сожалению, музыка, а особенно пение попадало в эту категорию. Кристин выглядела сейчас такой несчастной, что он начинал жалеть её. — Нет, моя дорогая жена, — быстро сказал Рауль. — Я знаю, что тебе нужно было играть и что ты делала это для общего блага, но другие могут понять это неправильно, и именно из-за этих людей я прошу тебя воздержаться от музыки с этого момента. Кристин кивнула. Она думала, что всё поняла. Вроде бы. — Я изо всех сил постараюсь тебя больше не разочаровывать, — прошептала она, пытаясь представить жизнь без музыки. Она еле сдержала слёзы, чувствуя себя более одинокой, чем когда-либо. — Молодец! — просиял Рауль. — Теперь давай переоденемся и вместе поужинаем, а потом отправимся в постель… — с намёком сказал он, глядя на вздымающуюся грудь своей жены.