Любовь, о которой жалеешь

      Эрик сидел в кровати, опираясь на подушки, которые Надир подложил ему под спину, и думал. Десять дней прошло с того момента, как он проснулся в этой комнате, и он понимал, что выздоравливал. Он чувствовал себя всё сильнее с каждым днём, боль начинала отступать, он теперь даже мог открыть свой правый глаз. Было очевидно, что он вскоре будет здоров, если бы не…       Если бы не его воспоминания. Эрик всё ещё не знал ничего о своём прошлом и о жизни до пожара. К нему вернулась возможность рассуждать здраво, он знал, как читать и писать, понимал значения слов без объяснений, но не помнил ничего. Сначала он даже не знал ни своего имени, ни имени Надира, который, очевидно, был его другом. По его просьбе Надир рассказал, что его полное имя — Эрик Лавуазье, что ему тридцать пять лет, и все его родственники умерли. Он, похоже, был родом из маленького городка под Руаном — из Бошервиля. Его отец умер ещё до рождения Эрика, а мать — несколько лет назад.       Эрик погрузился во всю эту информацию, но она не помогала. Несмотря на то, что он знал, что его родной город называется Бошервиль, он не помнил, как рос там, как выглядел город и дом его родителей, как звали его мать и отца. Всегда, когда он не спал, он терзал свой разум, пытаясь вспомнить хоть что-то. Иногда он чувствовал, будто какое-то важное воспоминание где-то рядом и, ускользая от него, прячется в глубине его подсознания, и он смог бы вспомнить, если бы только сосредоточился. Но ему ничего не удавалось, и от всех этих размышлений только болела голова. — Ты снова пытаешься всё вспомнить, Эрик? — голос Надира звучал обеспокоено. — Это тебя не вылечит. Ты только станешь слабее и оттянешь день выздоровления. Попытайся расслабиться. Твоя память вернётся, когда ты будешь ожидать этого меньше всего.       Эрик вздохнул. — Проще сказать, чем сделать, — пожаловался он. — Можешь ли ты представить, как это — когда ты чувствуешь, словно твоя жизнь началась несколько дней назад? Когда ты не помнишь ничего, что когда-либо делал, никого, кто тебе встречался, ни одного места, где ты побывал? Но где-то внутри тебя есть чувство, будто ты вспомнишь всё это, если только сосредоточишься, чтобы поднять завесу твоего подсознания, которая прячет эти воспоминания от тебя?       Надо было признать, что Надир действительно не представлял, через что сейчас проходит Эрик. Хотя, он был уверен в том, что, чтобы всё вспомнить, Эрик должен успокоиться. Зацикливаясь на этой проблеме, он только уставал. Но Надир понимал, что Эрик нетерпелив. Он хочет вспомнить всё сейчас. Он чувствует себя неуютно без воспоминаний и поэтому не хочет ждать, пока однажды что-нибудь из его прошлого придёт ему на ум.       Надир осторожно просветил Эрика об их совместном прошлом, рассказал ему то немногое, что знал о его семье, упомянул, что Эрик много путешествовал и что они встретились в Персии. Эрик всё это запомнил, но ничего из того, что Надир ему рассказал, не показалось ему даже смутно знакомым. Хотя, он помнил фарси и смог даже поговорить на нём с Надиром.       Надир был встревожен. Чем дольше это состояние продолжалось, тем очевидней становилось, что Эрик может никогда не вспомнить. Но некоторые вещи он всё же должен был узнать, и как можно скорее. Одной из них был тот факт, что Эрик уродлив, что его лицо всегда было таким, даже до шрама. Сейчас голова Эрика всё ещё была забинтована, но рана уже затягивалась, и бинты скоро надо было снимать. Надир знал, что нужно рассказать Эрику правду до выздоровления, но он не хотел этого делать. Он сам был свидетелем того, как над Эриком издевались и как к нему относились из-за его лица, он знал, как повлияло врожденное уродство на его самооценку, как его друг ненавидел сам себя и своё обезображенное лицо. Сейчас Эрик не был обременён сознанием своих гротескных черт. В первый раз в жизни он считал себя нормальным человеком. Как Надир мог напомнить ему об его уродстве, которое набросило тень на всю жизнь Эрика? Как он мог снова ввергнуть своего друга в отчаянье, чтобы он опять считал себя худшим из людей?       Если Надир и не решался напомнить Эрику об его уродстве, то боялся он момента, когда ему придётся рассказать своему пациенту о том, что он был разыскиваемым преступником, который теперь объявлен мертвым. Как можно объяснить такое выздоравливающему человеку? Но важно было дать Эрику знать, что он не сможет покидать дом, когда будет готов это сделать. Ради его собственного блага он обязательно должен понять, что не сможет свободно ходить по улицам, и что теперь он должен жить, как затворник. «Если бы я только мог избавить его от этого, — мучался Надир. — Если бы я мог помочь ему жить по возможности нормальной жизнью с его недостатком! Я не хочу напоминать ему о преступлениях, которым сейчас нет места в его памяти. Не хочу обременять его знанием о жестокостях, которые он совершил, но не помнит. Но как ещё я могу заставить его понять, что ему нужно прятаться всю его оставшуюся жизнь?» — он в отчаянии покачал головой и подумал, что нужно решать проблемы по мере их поступления. Главной задачей, не терпящей отлагательств, было рассказать Эрику о его лице. Бинты на его голове уже были не нужны, и снять их надо было сегодня-завтра. Тогда Эрику надо это обьяснить…

***

      Надир ещё час собирался с духом и пытался подобрать слова, которыми расскажет Эрику о проклятии, тяготевшем над ним с рождения. Надир знал, что не может больше откладывать этот разговор. Отчаянно желая покончить с этим, он вошёл в гостевую спальню будто бы проверить, нужно ли его другу чего-нибудь.       Взволнованность Надира была так для него нетипична, что Эрик тут же заметил, что что-то не так. Он пытливо посмотрел на мужчину. — Почему ты так нервничаешь, Надир? — спросил он. — Тебя что-то беспокоит?       Надир покачал головой и попытался успокоиться, хотя и с треском провалился. — Я просто хотел ещё раз проверить рану на твоём лице, — пробормотал он.       Эрик взглянул на него. — Зачем? — твёрдо спросил он. — Мне казалось, ты говорил, что рана хорошо заживает?       Надир кивнул. — Да, конечно, так и есть. Аллах мне судья, — выговорил он. — По-моему, тебе больше не нужна повязка…       Эрик горящими глазами посмотрел на Надира. — Это было бы хорошей новостью, — медленно сказал он, — если бы ты не хотел сказать «но», — когда Надир ему не ответил, Эрик заволновался. — Шрам, — прошептал он, — он действительно ужасен, да? Ты боишься, как я отреагирую на собственное уродство?       Надир нервно прокашлялся. — Да… То есть, нет… — засуетился он, отчаянно пытаясь собраться, чтобы сказать Эрику правду. — Дело не в шраме, — в конце концов сказал он. — Он не так уж ужасен, — нерешительно продолжил он, — во всяком случае, не настолько, как… — Надир закусил губу. Он не знал лёгкого пути, как обьяснить это обстоятельство Эрику. Он не мог по-настоящему подготовить своего друга к шоку, который его ожидал.       Эрик становился всё более нетерпеливым. — Да скажи уже, Надир, — прошипел он. — Ты, очевидно, пытаешься мне что-то объяснить. Что-то, о чём я знаю, но не помню, — Эрик в отчаянии закрыл глаза. Он так мало знал о себе и о своей жизни до пожара! Неужели он никогда не вспомнит? Неужели он проживёт всю жизнь, не зная, о чем забыл? — Да, — Надир глубоко вздохнул. — Ты прав, — подтвердил он, — я действительно пытаюсь рассказать тебе о том, чего ты сейчас не помнишь. Свежий шрам на твоём лице не очень-то красив, — продолжил Надир, не решаясь снова заговорить.       Эрик застонал. — Я этого боялся, — сказал он. — Насколько всё плохо? Дети, увидев меня, будут убегать в ужасе?       Надир посмотрел прямо в глаза своему другу. — Шрам и правда уродливый, — подтвердил он, — но даже без него… Твоё лицо… — он снова сделал паузу. — Даже без него… — медленно повторил Эрик, пытаясь усвоить то, что сейчас услышал. — Моё лицо, — пробормотал он, как только его осенило, — что-то не так с моим лицом?       Надир кивнул, беря своего друга за руку. — Эрик, пожалуйста, — умолял он, — попытайся оставаться спокойным. Я знаю, это будет немного шокирующим для тебя, но помни, что никто в этом не виноват и ты ничего не можешь сделать. — Моё лицо! — закричал Эрик. — Что не так с моим лицом и почему ты не хочешь мне говорить?       Надир ещё немного помялся, прежде чем произнести слова, которые вновь ввергнут его друга в отчаяние и заставят его ненавидеть самого себя. — Врождённое уродство, — объяснил он. — Правая сторона твоего лица ужасно обезображена.       Эрик резко побледнел. — Обезображена? — переспросил он. — Ошибка природы? Урод? Вот кто я? Лицо, которое пугает людей, наполняет их отвращением, не давая мне возможности общаться с другими? Вот, что ты хочешь мне сказать?       Надир сжал руку Эрика. — Твоё лицо не делает из тебя плохого человека, — попытался он успокоить своего друга. — Я не стану отрицать, что твоя внешность доставила тебе много проблем в прошлом, и я солгу, если скажу, что оно не производит впечатление на тех, с кем ты общаешься, но, Эрик, тебе есть, чем гордиться. Те, кто отталкивают тебя из-за твоего лица, не знают, что теряют. Ты умный, изобретательный, талантливый во многом, а ещё ты надёжный и заслуживающий доверия друг.       Эрик застонал. — Боже, это, наверное, просто ужасающе, — вздохнул он, — раз ты так стараешься переубедить меня, — вдруг он сел в постели и выпрямился. — Вот почему… — прошептал он. — Я всё думал, почему никто не приходит, чтобы узнать, как я, никто не спрашивает о моём здоровье. Поэтому, да? — горький, безрадостный смех сорвался с его губ. — Никому не нужен урод. У монстра нет друзей. Могу поспорить, множество людей в этом городе мечтали, чтобы я умер в этом пожаре!       У Надира сжалось сердце. Эрик ещё даже не видел искалеченную половину своего лица, но уже был в отчаянии, чувствовал безысходность и ненавидел самого себя. Как он поведёт себя, когда увидит своё уродство? И, что ещё хуже, что он предпримет, узнав, сколько людей мечтали бы видеть его мертвым, и почему так? — Эрик, не надо так, — Надир попытался уговорить своего друга. — Ты не монстр. Ты человек с теми же правами, как и у всех, и ты всегда был мне хорошим другом.       Эрик тяжело сглотнул. — Скажи мне правду, Надир, — умолял он. — Скажи мне правду. Я совсем никому не нужен, да? Вся поддержка, которая у меня есть — это ты и твой слуга? Поэтому ведь ты не позвал врача. Моё лицо бы его испугало!       Надир закусил губу. То, каким Эрик проснулся, и так было плохо, но правда оказалась ещё хуже. Во всяком случае, Эрик не помнил убийства, которые совершил. — Ты близок к правде, — в конце концов признал Надир. — Ни одного друга, — прошептал Эрик. Было грустно не иметь родственников, но ещё и никаких друзей? Неужели он обречён на одиночество? Он понял, что если у него нет друзей, то нет никаких шансов найти любовь. Вдруг он почувствовал, словно почти вспомнил что-то, словно отдаленное воспоминание об аромате духов, о женском смехе пролетело в его голове, и его сердце заныло желанием, но затем всё прошло.       Надир отвёл взгляд. — Боюсь, что так, — прошептал он. Ему совсем не понравились эти слова. В первый раз после пожара он не был честен с Эриком. Была ведь ещё бывшая балетмейстер, он, конечно, с ней не встречался, но из того, что Эрик рассказывал ему о ней, Надир понял, что ей, должно быть, тоже дорог его обезображенный друг. Не первый раз он спрашивал себя, правильно ли делает, не рассказывая ей о том, что Эрик всё ещё жив и выздоравливает. Что, если она оплакивает Эрика? Что, если ей больно от потери своего протеже? Но она была так близка с женщиной, предавшей Эрика, с молодой певицей, теперь уже виконтессой. Ради безопасности Эрика, возможно, лучше, чтобы Антуанетта Жири считала его мертвым. В таком случае, она не сможет ничего рассказать и, тем самым, дать не тем людям знать, что Призрак Оперы не мёртв, как говорили слухи. — Я должен сам посмотреть, — голос Эрика прервал мысли Надира. — Я должен знать, насколько это ужасно. Сними бинты и дай мне зеркало.       Надир вздрогнул. Эрик был слишком взволнован, чтобы знать. Он всё ещё выздоравливал и нуждался в отдыхе. — Не сейчас, — сказал Надир. — Сначала успокойся. Я знаю, это тебя шокирует, но…       Эрик стальной хваткой сжал руку Надира. — Сейчас же, — скомандовал он. — Ты и так сказал мне слишком много. Я не смогу успокоиться, пока не увижу своё лицо, пока не узнаю будущее, которое меня ожидает из-за этого врожденного уродства.       Надир вздохнул. — Пусть будет так, — покорно проговорил Надир, — но не говори, что я тебя не предупреждал. Это и так выглядело не очень, но со шрамом… — он медленно начал разматывать бинты, осторожничая, чтобы не сделать Эрику больно. Рана затянулась, но шрам всё ещё алел на коже. Он немного посветлеет со временем, но будет заметен всегда.       Надир взглянул на уродливое лицо Эрика, изо всех сил стараясь не вздрогнуть. — Зеркало, — снова скомандовал Эрик. — Где зеркало? — Надир нервно достал маленькое карманное зеркало и передал ему.       Эрик поднёс зеркало к лицу и застыл. Реальность оказалась гораздо хуже того, что он представлял. Вся правая сторона его лица — лоб, висок, щека, половина его носа — едва напоминала человеческую. Его лицо было искорежено, испещрено опухолями и морщинами, его правый глаз был полузакрыт, а кожа была тонкой, практически прозрачной, так что сквозь неё можно было увидеть вены. Длинный красный шрам пересекал всё это уродство, и, в конце концов, на этой стороне его головы волос почти не было. — Монстр, — ахнул Эрик. — Моё лицо даже уродливым назвать нельзя. Оно ненавистное, отвратительное, отталкивающее. Никакая горгулья на средневековом соборе не выглядит так чудовищно, как я, — он поднёс к лицу руку, чтобы закрыть обезображенную его часть. — Как ты можешь смотреть на меня? — спросил он у Надира измученным голосом. — Как кто-либо может? Даже я сам… — и Эрик затрясся, рыдая.       Надир забрал зеркало из его руки и отложил его. — Я понимаю, что ты стесняешься своего лица, — спокойно сказал он, — и я знаю, как жестоки могут быть люди, столкнувшись с тем, чего они не понимают. Я не пытаюсь сказать, что для тебя всё будет легко, так как это не так. Никогда такого не было и, наверное, не будет, но… — он сделал паузу, чтобы придать своим словам больше значимости. — С этой ситуацией можно справляться. Например, ты можешь выходить рано утром или поздно вечером, когда тебя не смогут рассмотреть в тусклом свете. Ты можешь носить широкополую шляпу, надвинув её на лоб, надевать капюшон, или, например, маску…       Эрик кивнул. — Я думаю, я смогу это сделать, — покорно сказал он. — Но как можно так жить, какая профессия… — он замолчал, глядя на Надира. — Как я зарабатываю себе на жизнь? — хрипло проговорил он. — Кто меня наймёт с таким лицом? Откуда я мог получить деньги, чтобы жить?       Надир вздрогнул. Он не собирался пока рассказывать своему другу о том, что он шантажировал директоров Оперы Популер, вымогая у них деньги. — Ты много чем занимался в своей жизни, — обобщенно сказал он, думая, можно ли назвать путешествия с цыганами, строительство камер пыток, владение оперным театром и обучение пению молодой девушки «много чем».       Эрик кивнул. — Видимо, я часто менял работы, — заявил он, прежде чем снова повернуться к своему другу. — А сейчас? Я где-нибудь работаю?       Надир покачал головой. — Нет, — сказал он, прежде, чем осторожно добавить: — Опера Популер сгорела. Поэтому ты теперь безработный, как и многие другие.