***
На следующий день Эрик прекратил злиться, но впал в глубокое отчаяние. Он лежал в кровати лицом к стене и ни с кем не разговаривал. Он не пил и не ел весь день и, в результате, стал слабее. Надир очень беспокоился. Сначала он считал, что лучше оставить Эрика одного, дать ему возможность подумать о сложившейся ситуации и притерпеться к мысли, что жизнь не будет для него легка, но когда Эрик продолжил пребывать в апатии и отказываться от еды, он понял, что его другу нужна помощь. Надир сел на край постели рядом с Эриком и заговорил с ним: — Я знаю, что не могу даже представить, как ты себя чувствуешь, — прошептал он, — но, Эрик, ты можешь мне поверить, ты правда мне очень дорог. Тебе нужно есть и пить, ты должен снова выздороветь, чтобы встретиться с судьбой. Эрик чуть ближе отодвинулся к стене. — Ты должен был позволить мне умереть, — всхлипнул он. — Зачем ты лечил мои раны и возвращал меня к жизни, когда случился пожар? Было бы гораздо благороднее дать мне умереть! Тогда бы я ушёл от своего несчастья. Надир положил руку на вздрагивающее плечо Эрика. — Эрик, я не мог этого сделать, — успокаивающе сказал он. — Я чувствовал себя ответственным за твою жизнь. Как я могу дать тебе умереть, когда был шанс на твоё выздоровление? Я знаю, — он прервал сам себя, — я знаю о твоей амнезии. Я этого не ожидал, честно тебе скажу. Но есть шанс, что это не навсегда. И несмотря на то, что ты не можешь вспомнить людей, места и происшествия, ты помнишь всё, чему ты учился: чтение, письмо и, например, фарси. И иногда ты близок к тому, чтобы всё вспомнить. Я уверен, что со временем всё наладится. Некоторые вещи, ты, может быть, никогда не вспомнишь, но, скорее всего, всё постепенно вернётся. Как только ты выздоровеешь и успокоишься, — добавил он, выделяя последние слова. — Как я могу успокоиться, — простонал Эрик, — зная, что я потерявший память монстр, которого никто не возьмёт на работу?! Да, быть уродливым тяжело, но быть уродливым и потерять память? Я беспомощен, Надир, я не могу даже на жизнь себе заработать! Надир вздохнул. Он знал, что Эрик не сможет найти работу в Париже, да даже во всей Франции. Но, видя, как Эрик отнёсся к своему уродству, он не мог рассказать ему о его криминальном прошлом. Во всяком случае, не сейчас, если он, конечно, не хотел довести Эрика до самоубийства. — Может быть… — озвучил он свою мысль, — может быть, ты можешь начать новую жизнь. Эрик застыл, а затем спокойно спросил: — Новую жизнь? Что ты этим хочешь сказать? Надир улыбнулся. К нему только что пришла гениальная идея. — Мы можем уехать из города, — объяснил он, — и попасть в новое место, где никто тебя не знает. Там мы откроем свою собственную фирму — архитектурное бюро. Эрик медленно обернулся и взглянул на своего друга, в первый раз после того, как узнал о своём лице. — Архитектурное бюро? — удивлённо спросил он, а затем кивнул. Как только Надир упомянул архитектуру, все геометрические фигуры и формы пришли ему в голову, и он понял, что, как читать и писать, он сможет всегда проектировать здания, несмотря на то, что он не помнит ничего из своей прошлой жизни. — Но как? — переспросил он. — Ни один клиент не захочет, чтобы я что-нибудь для него проектировал, как только увидит моё лицо. Надир улыбнулся. — А вот здесь появляюсь я, — начал объяснять он, — ты будешь проектировать, а я — заниматься бумагами и встречаться с клиентами. Им даже не надо будет знать тебя лично, а в новом месте никто не слышал твоего имени и не заподозрит, что ты как-то отличаешься от других. Как только мы получим первый заказ, твой талант будет гарантировать, что у нас появятся новые клиенты. Ты просто замечательный архитектор, — сказал он Эрику. Эрик медленно кивнул. — Это может сработать, — признал он. — Но куда мы поедем? Надир с облегчением вздохнул. Эрик, наконец-то, начал выходить из депрессии. — Я думал насчёт Лондона, — предложил он. — Нам нужно будет только переплыть Ла Манш, а Лондон — замечательный крупный город, где ты можешь оставаться анонимным. Если мы купим небольшой дом в пригороде, где мы будем жить и где ты будешь работать, а также откуда ты сможешь выезжать рано утром или поздно вечером, и если мы возьмём в аренду небольшой офис в центре города, то всё будет нормально. Эрик удивлённо поднял глаза. — Выезжать? — спросил он. — Я обучен верховой езде? И у нас что, будет лошадь? Надир засмеялся. — Ты ведь не хочешь оставить Цезаря здесь одного, не правда ли? — усмехнулся он. — Цезаря? — с сомнением отозвался Эрик. Он чувствовал, будто это имя должно что-то означать, но он не знал, что. — Твой конь, — объяснил Надир. — Сейчас он находится в конюшне в двух кварталах отсюда, но я думаю, что стоит взять его с нами. Эрик кивнул. Цезарь. Конь. Его конь. Конечно. Почему он не вспомнил его, пока Надир не упомянул? — Я бы очень хотел взять его с собой, — в конце концов сказал он. Надир ухмыльнулся. — Хорошо. Тогда, мы всё решили. Я посмотрю расписание и так далее, и подготовлюсь к путешествию нас троих и лошади. А ты постарайся выздороветь за это время.***
Кристин де Шаньи гуляла по красивому саду, окружавшему особняк её мужа. Ей было просто ужасно скучно. У Рауля не было на неё времени, он занимался делами: от управления своим поместьем до встреч по поводу восстановления Оперы Популер, а вечером очень часто они вынуждены были приходить на званые вечера, или же устраивать их сами. Кристин ненавидела эти светские праздники. Одно дело — пойти иногда на фуршет после открытия спектакля и отмечать с коллегами, но праздники высшего общества были гораздо более жёсткими и формальными, и затевались они гораздо чаще. Иногда собраться на званый вечер было весело, даже на формальный, но сейчас это стало просто невыносимо. Ей нужно было одеваться в неудобные, закрытые платья и закалывать свои непослушные кудри так, как было положено для «подобающей» причёски, а затем, приехав на праздник, нужно было холодно приветствовать хозяев, держаться прямо, улыбаться, будто бы ей интересно, и говорить как можно меньше. Рауль прояснил, что нужно как можно быстрее заставить общество забыть о том, что его жена была актрисой. Поэтому она не должна была упоминать ничего из своего прошлого, никогда не выражать своего мнения об искусстве и музыке. Но о чем ещё она могла говорить, как не об искусстве и о прошлом? Она не знала тех, о ком сплетничали другие дамы, она не была там, где были все остальные, она не могла назвать своих именитых родственников, которые бы всех впечатлили. Поэтому, всё, что она могла делать, это улыбаться и мило выглядеть. Кристин вздохнула. Сегодня намечался ещё один ужасно скучный вечер. Их пригласили на званый ужин в замке герцога де Камурель. Она знала, что дочь герцога собиралась играть на фортепиано и, возможно, петь, и снова она чувствовала себя угнетенной. Эта девушка была, в лучшем случае, заурядной пианисткой, а голос её был ещё хуже. Слушать её было ужасной пыткой. После этого ей ещё и придётся вежливо аплодировать, скрывая своё разочарование из-за плохого исполнения прекрасной музыки, которую выберет молодая герцогиня. Только подумать, что такие дилетантские выступления позволены в высшем свете, а она не может петь! Кристин поборола слезы. Она не спела ни одной ноты с того дня, как Рауль пришёл домой и услышал её голос. Она держала своё слово, но с каждым днём становилось всё труднее. Она всё больше и больше скучала по музыке. Только когда она исчезла из её жизни, Кристин поняла, что для неё значила музыка. Кристин и Рауль были женаты всего несколько недель, но она уже начала опасаться, что их брак был большой ошибкой. Да, она, конечно, любит Рауля, но… разве этого достаточно? У Рауля нет для неё времени из-за его дел и общественного положения. Она видит его только тогда, когда они вместе идут в постель и выполняют супружеский долг. Кристин была не против этого занятия, в конце концов, она знала, что от неё ожидали этого после свадьбы, но она должна была признать, что мечтала о другом браке. Она надеялась на любящего, понимающего и заботливого с точки зрения моральной поддержки мужа. Если бы он только позволил ей петь дома. Кристин, с одной стороны, понимала, почему она не может выступать на публике, но дома же она могла бы делать то, что ей хочется? Или, в конце концов, если бы супружеский долг приводил к результату. Если бы она забеременела. Кристин знала, что Рауль ожидал, что она родит ему наследника довольно скоро, и она тоже надеялась на малыша. Конечно же, когда она станет матерью, ей будет, чем заняться, у неё будет дело, у неё будет тот, кого бы она любила несмотря ни на что и кто любил бы её в ответ, тот, кто будет спасать её от одиночества. Может быть, тогда она не будет так скучать по музыке. Музыка! Как замечательно было выступать на сцене Оперы Популер, когда музыка окружала её и рассказывала истории зрителям. С какой лёгкостью музыка может выразить любую эмоцию, любую мысль! Ей нравилось выступать, даже когда она была одной из балерин, а голос Карлотты разрушал многие трогательные моменты спектаклей, в которых она играла. Но ей гораздо больше нравилось воплощать этих героинь в жизнь самой, объединяться с ними и показывать зрителям, как они себя чувствуют и почему так себя ведут. Её Ангел научил её не только брать все ноты, но и заставлять аудиторию переживать за судьбу героини, понимать её и чувствовать её. Её Ангел. Сердце Кристин заболело. Когда-то он так много для неё значил. Казалось, только он понимал её, когда её отец умер и она чувствовала себя одинокой. Он её утешал и помогал ей справиться с утратой. Его пение успокаивало её в самый тёмный период её жизни, а затем он начал учить её, совершенствовать её голос до его собственного. О, как прекрасны были те моменты, когда они пели вместе! Кристин смутилась. Тогда она не знала правды о нём, она верила, что он был сверхъестественным созданием, которого отправил ей отец. Она была такой наивной! Хотя… глубоко в душе она мечтала, чтобы он оказался настоящим человеком, тем, кто будет заботиться о ней, и о ком будет заботиться она. На подсознательном уровне она, наверное, была тогда в него влюблена. Но это было до… Она вздрогнула. До того, как она узнала, что он был не только уродливым мужчиной с неприятным характером, но ещё и Призраком Оперы, шантажировавшим директоров, а затем он совершил такое ужасное преступление — убил Буке! Кристин покачала головой. Она всё ещё не могла понять, почему он это сделал. С ней он всегда был добр и нежен, и хотя его поведение в роли Призрака было совсем не доброжелательным, его проделки были более-менее безвредными. Никому серьёзно не навредили за все те годы, когда Опера Популер знала её Ангела. Даже Карлотте, на которую упал задник во время репетиции «Ганнибала». Все десять лет ничего плохого не случалось, и вдруг он взял и кого-то убил? Это было немного странно. В первый раз с того ужасного вечера Кристин вопрошала себя, почему её Ангел убил Буке. Почему он превратился в монстра тем вечером? Или… может быть, она неправильно все поняла? Может быть, это было случайностью? Вдруг Буке совершил самоубийство? Или это была самозащита её Ангела? «Я ведь даже не потрудилась у него спросить, — вдруг поняла она. — Я не дала ему шанса оправдаться, обьяснить, что случилось. Может быть, он был не так виноват, как я думала? Что, если я осуждала его, когда он всего лишь защищался?» Молодая виконтесса снова попыталась подавить слезы. Она чувствовала, будто разрушила что-то прекрасное и важное, как будто она потеряла свой шанс. Она была не уверена, почему ей вдруг стало больно от мысли, что, может быть, она была несправедлива по отношению к своему учителю, осуждала его, не зная всех деталей. Но она знала, что никогда теперь не простит себя за то, что так быстро перестала ему доверять после того вечера. — А теперь уже слишком поздно, — заплакала она. — Теперь я не смогу попросить у него прощения, теперь он мёртв, и это моя вина!