***
Когда Надир пришёл домой этим вечером и рассказал Эрику об их первом клиенте, Эрик так же оживился, как и его друг. Он тут же сел за письменный стол и начал работать над первым заказом. Надир довольно улыбнулся. Переезд в Лондон был лучшей его идеей за несколько лет. Здесь Эрику ничто не угрожало, и он мог жить почти нормальной жизнью. У него была работа, которую он делал хорошо и которая могла обеспечить их регулярной прибылью, он жил в доме, как и все остальные, а не в подземелье, и он даже мог увидеть солнце, хотя и выезжал на Цезаре рано утром, пока никто из соседей ещё не проснулся, или поздно вечером во время заката. Эрик не хотел, чтобы его видели, инстинктивно боясь, что люди заметят его лицо, хотя и не помнил того, что пережил из-за него до пожара. Надир наблюдал за своим другом, сконцентрировавшимся на своей работе. Эрик был сейчас без маски, так как оставил её в опере, когда убегал от толпы. Из-за своей амнезии он не помнил, что носил её, и Надир решил, что для его самооценки будет лучше, чтобы он не надевал её дома. Поэтому он не рассказывал о маске, и, как только Эрик понял, что ни Надиру, ни Дариусу не была важна его внешность, он перестал бояться показывать им своё лицо. Пусть он всё ещё и не хотел, чтобы его видел кто-нибудь другой. Но так как Надир и Дариус занимались внешним миром, покупали еду и заказывали что-нибудь, Эрику не нужно было ни с кем контактировать, а на конные прогулки он надевал широкополую шляпу, набрасывающую тень на его лицо, и не подъезжал к дорогам и зданиям, хотя обычно и выезжал тогда, когда жители окрестностей спали. Надир объяснил своим соседям, что его друг художник, гений, и ему нужно одиночество для вдохновения. Также он намекнул, что Эрик страдает из-за разбитого сердца, и из-за этого стал очень скрытным. — Ему трудно снова кому-то доверять, — сказал он им. — Он стал ещё более нелюдимым, чем был. Соседи только кивали. Они понимали, что художники эксцентричны, и если молодой человек страдает эмоционально, то, что он закрывается в доме и с головой уходит в работу, нормально.***
Через десять дней лорд вернулся в маленький офис Надира в центре города, и тот показал ему готовые наброски для его загородного дома. Лорд в удивлении глядел на рисунки. Они превосходили все его ожидания. — Это великолепно! — сказал он по-французски. — Я никогда не видел ничего подобного. Почему же я никогда не слышал о мистере Лавуазье? Он гений, он должен быть известным! Надир вздохнул. Он не знал, что сказать, а затем вспомнил романтичную сказку, на которую купились соседи. — Месье Лавуазье родился во Франции, — начал он, — поэтому он никогда не работал в Англии. Честно говоря, некоторое время он вообще не работал, — продолжил он. — Девушка, вы знаете… — он сделал так, чтобы его голос намеренно дрогнул. — К сожалению, она разбила ему сердце. А после этого произошёл несчастный случай, он сломал руку и некоторое время не мог работать. Лорд, казалось, всё понял. — О, да, — проворчал он. — Любовь! Не могу винить его в том, что она выбила его из колеи на некоторое время. Но, в любом случае, хорошо, что вы приехали сюда. Мы, британцы, уважаем личное пространство. Никто не будет задавать ему неудобные вопросы. Его оставят в покое и дадут ему забыть эту… девушку, — Надиру показалось, будто лорд хотел сказать что-то более пренебрежительное, но в последний момент сдержался. — Скорее всего, она не стоила его времени, — продолжил лорд. — Какой же она была глупой, чтобы отвергнуть такого гения, как он! Надир вздохнул. Он никогда не встречался с Кристин Дааэ, с той самой женщиной, которая разбила Эрику сердце и которую он забыл, но он чувствовал, что понимает, почему она отвернулась от его друга. «Интересно, что бы она сделала, встретив его сейчас, — думал он. — Хотя у него всё ещё не самый покладистый характер, но он теперь живет нормальной жизнью, и я не думаю, что он вернётся к убийствам и остальным преступлениям». И в первый раз он подумал, что, может быть, молодая певица смогла бы полюбить Эрика несмотря на его уродство, если бы только он ушёл от насилия. «Хотя, это уже ничего не значит, — посчитал он. — Сейчас уже слишком поздно. Она вышла замуж за другого, а Эрик… Он, может быть, и не узнал бы её, если бы случайно встретил её на улице».***
Лорду так понравились наброски его загородного дома, что он порекомендовал новую компанию «Лавуазье и Хан» всем своим друзьям и знакомым, и вскоре многие члены британского общества побывали в небольшом офисе, посмотрели рисунки Эрика и наводнили его заказами. Он был рад количеству работы, так как она помогала ему не думать о своей самой большой проблеме: о том, что он не помнил ничего до пожара. В какие-то моменты он чувствовал, будто он близок к тому, что его память вернется, но этого не происходило. Звуки, запахи, ощущения пробуждались в нём время от времени, и глубоко в душе он знал, что они должны что-то для него значить, но он не мог вспомнить, почему они были важны ему в его жизни до пожара. Иногда он впадал в отчаяние из-за своего положения, но Надир всегда был рядом, чтобы успокоить его. «Я бы хотел, чтобы он вспомнил, — часто думал Надир, — так как ему это очень важно, но, с другой стороны, у него наконец-то та жизнь, которую он заслуживает, которой у него никогда не было, а воспоминания о прошлом будут только тяготить его».***
Полгода прошло после пожара в Опере Популер, и подготовительная работа к восстановлению великолепного театра уже началась. Фирмен и Андре уже связались со всей труппой и персоналом, спрашивая, хотят ли они вернуться, когда оперу откроют заново. Со всеми, кроме одной. К их огромному сожалению их покровитель, виконт де Шаньи, сказал им, что примадонна, которая теперь стала его женой, «конечно же» уже не сможет выступать. Поэтому им придётся найти новое ведущее сопрано. Хотя директора не были уверены в том, что виконт разделяет мнение супруги в этом вопросе, они решили не злить влиятельного покровителя, начиная общаться непосредственно с виконтессой. Кристин де Шаньи впала в отчаяние. По слухам все её коллеги должны были скоро вернуться в Оперу, и она понимала, что только с ней не связались Фирмен и Андре. Она знала, почему они не смели попросить её снова выступать, и понимала, что, если они и попросят её, ей придётся отказать, но всё равно было больно. Она чувствовала себя ненужной. «Как будто меня не ценят», — думала она. Интересно, возьмёт ли Рауль её на открытие? Она покачала головой. Скорее всего, он не посмеет, боясь напомнить своим драгоценным друзьям-аристократам о её «позорном» прошлом. Она вздохнула. Сейчас всё уже не имело значения. Ничего уже не будет, как прежде. Его больше не будет с ней. Не в первый раз она снова ловила себя на мыслях о своём Ангеле, думая, что было бы, если бы она была его женой. Она вспомнила, как он был рядом после смерти её отца, когда ей было так одиноко. «Где тогда был Рауль? — спросила она себя. — Почему он не оставался на связи? Почему не писал?» Правда была болезненной, но теперь она поняла то, чего не могла понять семилетняя сирота: она не была достаточно хороша для виконта. Дочь известного скрипача была более-менее подходящей, но беспомощная сиротка… Нет. «Моему Ангелу не было важно, кто я, — осознала она. — Он всё равно меня любил. Он заботился обо мне, разговаривал со мной, утешал меня, а потом, когда я доросла до этого, он дал мне музыку и научил меня петь». Она знала, что ещё задолго до своего дебюта в «Ганнибале» подозревала, что он был простым смертным, а не Ангелом. «Нет», — прервала она сама себя. Она надеялась, что он окажется человеком. Ведь в его присутствии она чувствовала себя любимой, была в безопасности. Даже до того, как он показал себя ей, она ощущала, что у него есть к ней чувства. — Если бы всё было так же между нами, — размышляла она. — Если бы я его не разозлила, сняв маску. Если бы… — она вздрогнула, вспоминая, как труп Буке упал на сцену с колосников, и снова спросила себя, почему он это сделал и как она могла так быстро перестать ему доверять. «Я ведь знала его, — подумала она, — если бы я набралась смелости и пришла к нему, чтобы спросить о Буке, вместо того, чтобы его осуждать, то всё бы могло закончиться по-другому…» Она, возможно, всё ещё выступала бы в Опере Популер и пела главные партии. Ей бы не пришлось оставить музыку и жить бессмысленной жизнью. И может быть, может быть… Кристин покраснела. Она представила себе, как они с её Ангелом стали ближе. Воспоминания о его руках, обнимавших её, о том, как он ласкал её во время их дуэта в «Торжествующем Доне Жуане» всплыли в её голове. Она не могла отрицать, что ей понравились эти ощущения. А эти поцелуи! Кристин не помнила, почему поцеловала своего Ангела той ночью. Он пытался заставить её остаться с ним, но не просил её доказывать свои чувства. Нет, покачала она головой. Он бы не сделал этого. Он бы дал ей время и ждал бы, пока она будет готова. И вдруг её осенило. — Это я, — ахнула она. — Я хотела его поцеловать! Казалось, комната закружилась вокруг неё, как только воспоминания об их поцелуях пришли ей в голову и пробудили в ней чувство томления и желания, которые её муж никогда не вызывал в ней.