Любовь, о которой жалеешь

      Эрик вскочил на ноги, мнгновенно раздражаясь. — Как ты можешь такое говорить! — вскричал он. — Как ты можешь изображать, будто для тебя я был Ангелом? Ты уже забыла про это? — он указал на правую сторону лица, которая была закрыта от взгляда Кристин полями шляпы. — Я не груша для битья и насмешек, — продолжил он, — никто не примет меня за ангела!       Кристин радостно улыбнулась. Ей почему-то стало тепло и уютно, как только она увидела, как Эрик сорвался. — А ты все тот же, — прошептала она. — Ты совсем не изменился. Так приятно знать, что ты всё так же раздражителен, как и раньше.       Было так хорошо, раз потеря памяти не повлияла на характер Эрика. Теперь Кристин вообще не понимала, как могла бояться его вспыльчивости. Теперь она осознавала, что это был защитный механизм, или что-то вроде этого, и как только он чувствовал, что ему угрожают, он срывался. Это и произошло, когда она впервые сняла с него маску.       Кристин тоже встала и положила свою маленькую ладошку Эрику на плечо. — Прости меня, — сказала она, — я должна была подумать о том, что ты можешь понять меня неправильно. В конце концов, я знаю, как ты переживаешь из-за своего лица. Пожалуйста, поверь, я не хотела тебя обидеть.       Эрик медленно повернулся к ней. Он был удивлён. Её реакция на его срыв была противоположной его ожиданиям. Она не убежала с криками, а извинилась и улыбалась так, будто… при виде её улыбки Эрик успокоился. Как он мог на неё злиться, когда она так на него смотрела? — Прошу прощения за своё поведение, — в конце концов выговорил он, наблюдая, как Кристин ещё шире улыбнулась. — Извинения приняты, — сказала она. — Теперь давай снова присядем, чтобы я объяснила тебе, почему считала тебя ангелом.       Эрик кивнул и снова сел. Теперь ему было любопытно. Кристин говорила так искренне, словно говорила то, что думала. Как будто она действительно считала его ангелом. Хотя он всё ещё не понимал, как кто-либо мог так к нему относиться. Ангел — с таким лицом? Конечно же, это было глупо. — Как я сказала, мой папа умер, когда мне было всего семь лет, — объяснила Кристин. — Так как у меня не было живых родственников, которые могли бы удочерить меня, папа настаивал на том, чтобы я жила в Опере Популер с балеринами и однажды научилась танцевать.       Эрик нахмурился. Что-то в её словах было знакомое. — Опера в Париже, — прошептал он, — Надир упоминал, что я там работал и именно там пострадал из-за пожара.       Кристин закрыла глаза, чтобы скрыть удивление. Она чуть не засмеялась. Работал в Опере! Может быть, это и можно было назвать работой, и она чувствовала, что и тогда своё манипулирование Эрик считал «работой». Но она была рада, что знает то, что Эрику говорил Надир об Опере.       Кристин кивнула. — Да, я думаю, ты там работал, — осторожно сказала она, — но я сразу тебя не встретила, сначала я познакомилась с другими девочками и балетмейстером, — она снова взглянула на Эрика, чтобы понять, вспомнил ли он что-то, но не заметила на его лице никаких признаков узнавания. — Все для меня было так ново, — продолжила Кристин, — я привыкла к свободе, путешествиям с папой, а теперь у меня был четкий график. Мне нужно было делать упражнения, практиковаться, и я чувствовала себя несчастной. И так тяжело было терять отца, не иметь никого, кто заботится обо мне, но привыкнуть ещё и к другому образу жизни! Все было во стократ тяжелее.       Она взглянула на Эрика. — Ты можешь себе представить, как это — быть совсем одному? Когда никому не важно, жив ты или мёртв, когда никому не интересны твои проблемы, никто не поможет, не успокоит? Это тяжело и для взрослого, — продолжила она со вздохом, — а мне было только семь лет.       Эрик посмотрел на неё. Он не был уверен, почему, но её рассказ тронул его до глубины души, как будто он знал, как чувствует себя семилетняя сирота, как будто и его детство тоже было одиноким и несчастным. Как будто он тоже жил без родительской любви. — Я думаю, что понимаю, — в конце концов признал Эрик. — Наверное, ты чувствуешь себя так, когда хочешь, чтобы мама тебя поцеловала, а она этого не делает… — затем он покачал головой. Почему он сказал это? Его детство, что, было таким? Мать не любила его из-за врожденного уродства?       Кристин тепло улыбнулась ему. — Да, — сказала она, — ты понимаешь. Тогда только ты один мог это понять, — в какой-то момент она захотела придвинуться к нему поближе, но не стала. Сейчас он только начал ей открываться, а она всё испортит, слишком торопясь. — Знаешь, в Опере была маленькая часовенка, — возобновила она свой рассказ. — Среди других для фотографии моего отца тоже выделили место. Поэтому я привыкла ходить в эту часовню, как только у меня было свободное время, зажигать свечку для папы, смотреть на его фотографию и говорить с ним.       Кристин замолчала, ожидая, пробудит ли в Эрике воспоминания её описание. Когда он ничего не сказал, Кристин продолжила: — В основном, я говорила отцу о том, как сильно я скучала, как несчастна была в балете и умоляла его вернуться ко мне, или же послать мне Ангела, Ангела Музыки.       Эрик кивнул, понимая. — Тебе нужен был кто-то, кто мог бы утешить тебя, — ровно сказал он. — Тебе было всего семь лет, и ты не могла справляться со всем сама.       Кристин улыбнулась. — Именно. Об этом ты и подумал, наверное, однажды услышав меня в часовне, разговаривающую с отцом.       Эрик понял, к чему она ведёт. — Ты звала ангела, а затем увидела меня и приняла за него? — нервно спросил он.       Кристин засмеялась. — Не совсем, — сказала она ему. — Я тогда не знала, где ты, — немного завуалированно сказала она, — может быть, в коридоре, или в соседней комнате, но ты, видимо, услышал меня и понял мои чувства, так как ты заговорил со мной через стену. — Через стену… — прошептал Эрик. — Ты ведь меня не видела!       Кристин покачала головой. — Нет, я тебя не видела. Я вдруг услышала голос, говорящий со мной. Бесплотный голос, будто бы из ниоткуда. Это был самый красивый, мелодичный и успокаивающий голос из всех, что я слышала, — она густо покраснела. О, как же она любила голос своего ангела, и как же она хотела, чтобы он снова заговорил с ней так: понимающе, нежно, любя. — Это был голос Ангела, — смущённо прошептала она.       Теперь Эрик был заинтригован. — Ты думала, что я ангел, потому что не видела меня? — спросил он. — Ты посчитала чудом то, что услышала голос, когда никого рядом не было?       Кристин кивнула. — Да. Но помни, какой я была маленькой. Когда ты заговорил со мной, пытаясь меня успокоить, я подумала, что папа и правда послал мне Ангела Музыки, и я вдруг почувствовала себя защищённой. Мой отец не забыл меня, в конце концов, он сдержал обещание, и теперь у меня был ангел, посланный с небес, чтобы приглядывать за мной и защищать меня.       Эрик нахмурился. — Я не сказал тебе правду?       Кристин покачала головой. Она очень хорошо помнила, что Эрик сам начал это непонимание, представившись ангелом, которого послал отец. Да, он обманывал её, но ради их обоих. Из-за своего лица. — Нет, — сказала она ему. — Ты, наверное, чувствовал, что я нуждаюсь в помощи, но боялся, что я не поверю тебе из-за… — её голос дрогнул и она прикусила губу. Она совсем не хотела сейчас говорить о его лице. — Я хочу сказать, что тебе, наверное, казалось, что лучше утешать меня, если я буду считать тебя ангелом, — продолжила она немного неловко, но Эрик кивнул. — Это разумно, — признал он, — если семилетняя девочка увидит мое лицо, она никогда мне не поверит.       Кристин почувствовала горечь в его голосе, и её сердце содрогнулось от жалости. — Может быть да, а может и нет, — сказала она, раздумывая. — Но, как бы там ни было, ты стал моим настоящим ангелом. С того дня мы постоянно встречались. В смысле, не лицом к лицу, — поспешно добавила она, — мы разговаривали через стену. Ты всегда был рядом, когда я в тебе нуждалась, ты выслушивал все мои каждодневные заботы, ты давал мне дельные советы… — она с любовью посмотрела на Эрика. — Мой Ангел был самым важным в моей жизни тогда, — призналась она. — И с его помощью, ободрённая голосом его самого, я начала петь снова.       Эрик воззрился на неё. — Ты только что сказала, что я… в смысле, твой ангел… пел тебе? — обескураженно спросил он.       Кристин рассмеялась. — Конечно, — сказала она, — а как ещё ты бы убедил меня в том, что ты Ангел Музыки? — и вдруг она поняла. — Ты не знаешь… О Боже, Эрик, неужели Надир не сказал тебе, что ты самый талантливый на свете музыкант? Ты играешь на нескольких инструментах, ты божественно поешь, и ты сочиняешь самую прекрасную музыку!       Эрик был шокирован. — Музыка, — ахнул он, когда образы нот, флейты и скрипки, огромного органа всплыли в его воображении, перемежаясь со звуками и мелодиями, чем-то ему знакомыми. Так же, как он осознал, что может проектировать здания, когда Надир упомянул об этом три года назад, теперь он знал, что он ещё и музыкант, умеющий играть на всех перечисленных инструментах, что он неплохой певец, знающий достаточно теории, чтобы сочинять впечатляющую музыку. — Я могу самовыражаться в музыке, — спокойно сказал Эрик. Кристин кивнула, перебарывая слезы. Только подумать, её Ангел жил без музыки последние три года и даже не знал, как она была ему важна! — Ты говорил со мной через песни, — подтвердила она. — Ты напомнил мне, как утешает музыка, как она помогает и успокаивает, — она улыбнулась сквозь слезы, посмотрела на Эрика и робко попросила: — Я так давно не слышала твоего пения, не мог бы ты… то есть, если ты не возражаешь…       Эрик выглядел озадачено. Он хотел сказать ей, что не помнит ни одной песни, что его голос, возможно, груб и неприспособлен, что она не может вот так вот просить его петь, как вдруг он открыл рот практически автоматически и запел красивую песню.       Кристин тут же узнала её. Это была шведская колыбельная, которой научил её отец. Это была первая песня, которую она могла петь после скорби о папе с помощью Ангела. Она нерешительно присоединилась, предчувствуя, что её пение не отвечает теперь стандартам Эрика после долгого перерыва, но она была слишком переполнена чувствами, чтобы волноваться. Их два голоса были словно созданы друг для друга, они дополняли друг друга, и как только песня закончилась, они восторженно взглянули друг на друга. — Это было прекрасно, — выдохнула Кристин, — как в старые времена…       Незаметная улыбка мелькнула на лице Эрика и заставила сердце Кристин биться чаще. Как же прекрасно он выглядел, когда улыбался! — Твой голос просто восхитителен, — в конце концов проговорил Эрик, — хотя, техника оставляет желать лучшего, — и он начал объяснять ей некоторые моменты, которые нужно доработать.       Но Кристин не была расстроена критикой Эрика, она просто светилась от счастья. Её Ангел снова учил её, давая советы, которые помогут вернуть её голос в былое великолепие. И он всё ещё помнил ту песню. — О, Ангел, — прошептала она, привычно возвращаясь к этому обращению, — я так скучала по твоим урокам! — Урокам? — Эрик снова был в растерянности. Он что, чему-то её учил?       Кристин улыбнулась ему. — Конечно. Кто ещё научил бы меня петь, как не ангел? Мой Ангел Музыки!       Эрик пытался усвоить то, что она ему только что сказала. — Ты хочешь сказать, что я давал тебе уроки пения? — спросил он. — Это же должно быть позже. Голос семилетнего ребёнка ещё не сформировавшийся. Да, теория, дыхание и все такое, но настоящее пение? — он прервал сам себя. — Ты ведь имеешь в виду оперное пение, да? — неуверенно переспросил он.       Кристин кивнула. — Да, ты давал мне уроки пения, когда я немного подросла, и, да, мы говорим про оперное пение. Ты был великолепным учителем, ты научил меня доставать те ноты, которые, как мне казалось, вообще невозможно петь, и ты объяснял мне, как преодолевать самые сложные моменты. Но ты научил меня гораздо большему: истории музыки, теории, немного итальянскому языку, так как многие оперы написаны на нем…       Эрик внимательно слушал её, осознавая новую информацию. Да, разумно было научить её всему этому. Если она собиралась стать солисткой — а её голос был достаточно хорош, чтобы добиться успеха, — то ей нужно было узнать многое. — Но ты ведь уже знала тогда, что я не ангел? — в конце концов спросил Эрик. Было бы странно учить её всему этому через стену.       Кристин покачала головой. — О, нет, а ты как думаешь? — воскликнула она. — Я не знала правду больше десяти лет, — она покраснела. — Может быть, я кажусь наивной дурочкой, но мне никогда не приходило в голову, что мой ангел — простой смертный.       Эрик удивлённо взглянул на неё. — Но к тому времени ты должна была узнать всех работников Оперы Популер. Ты должна была встретиться и со мной. Ты разве не узнала мой голос?       Кристин застыла в нерешительности. Ей не хватало мужества, чтобы рассказать Эрику, что он был не работником в Опере, а таинственным духом, терроризирующем театр и манипулирующим директорами с помощью угроз и шантажа. — Я не знаю, как так вышло, — в конце концов проговорила она, — но я не думаю, что мы пересекались, или, даже если так, ты со мной не заговаривал. Я разговаривала с тобой только через стену.       Эрик, кажется, принял объяснение. Было разумно не рисковать такой хрупкой, но драгоценной дружбой с молодой сопрано, показывая своё уродство. Он, наверное, изо всех сил старался не попадаться ей на глаза. Конечно же, то, что она была такой наивной, было к лучшему, так как она не разгадала его секрет, и он сумел продолжать общение столько лет, дружбу, которая была важна и ей тоже. Затем он вдруг что-то вспомнил. — Но ты сказала, что видела… — он указал на правую сторону лица, — эту мерзость, — добавил он голосом, полным отчаянья и безнадёжности. — То есть, в какой-то момент ты узнала правду. Как? Когда?       Кристин начинала чувствовать себя неловко. Как она могла рассказать Эрику о том, что он привёл её в своё подземное жилище? Конечно же он догадается, что она — и Надир тоже — упустили очень важную деталь. Как он на это отреагирует? Рухнет ли из-за этого его хрупкое доверие? — Я начинала чувствовать… надеяться… что мой ангел — не совсем ангел, — призналась она, еще больше краснея. — Я хотела, чтобы он не был больше ангелом. Чтобы он был человеком, — она отвела взгляд, скрывая своё смущение. Догадался ли Эрик, что она мечтала об Ангеле, который станет человеком и полюбит её, как она его? — Я просила своего ангела показаться мне, — прошептала она. — Я хотела настоящей… дружбы, — она прикусила губу, чуть не сказав «любви». Но Эрик ведь никак не показал ей, что его чувства сохранились, и она не могла вот так просто ему открыться. Это будет недостойно и неприлично. Особенно для разведённой женщины. — Затем наступил мой дебют, — продолжила Кристин. — Мы ставили «Ганнибала» Шалюмо. Я… — она снова засомневалась. Она ведь не станет рассказывать Эрику о том, что он уронил декорацию на солистку, чтобы Кристин могла её заменить. — Главная героиня отказалась выступать, — объяснила она, — и мне позволили заменить её. Тем вечером я играла Элиссу, — она улыбнулась, вспоминая овации. — Это был огромный успех. Для нас обоих. Ты научил меня, а я выполнила всё это.       Эрик взглянул вдаль. — Милый мой, где бы ты ни был, — прошептал он, — думай обо мне… В час ночной, сможешь увидеть ты меня во сне…*       Кристин кивнула. — Да, это была главная ария, и аплодисменты просто завораживали…       Вдруг Эрик подскочил. Песня помогла ему отгадать ещё одну загадку. — Подожди здесь, — сказал он, — мне нужно кое-что тебе показать.       Затем он вбежал в дом, к своему письменному столу, куда он убрал её портрет, который он нарисовал этим утром. Он чувствовал, что теперь понял, где видел её такой.       Немного запыхавшись, Эрик вернулся в сад несколько минут спустя и протянул рисунок Кристин. — Элисса? — спросил он. — Да? Ты так выступала?       Кристин взглянула сначала на портрет, а затем на Эрика. — Да, у меня была точно такая же причёска, — медленно проговорила она. — Откуда это у тебя?       Теперь Эрик покраснел. — Я нарисовал это, — запнулся он, — утром. Наверное, подсознание управляло мной, но когда я закончил, я не знал… Я только сейчас понял, когда ты рассказала о своём дебюте…       Лицо Кристин засветилось, она улыбнулась. — Твоя память возвращается, — прошептала она. — Воспоминания были похоронены глубоко в твоём сознании, но теперь ты снова вспоминаешь! * — перевод песни «Think of me» от StageEntertainment