Любовь, о которой жалеешь

      На минуту все были словно парализованы, но затем лорд Каслборо и сэр Тодлингем переглянулись, улыбнулись и подошли к Эрику. — Мистер Лавуазье, я не возьму свои слова обратно, — успокоил лорд Эрика, — знать вас — действительно честь для меня. И я невероятно горд тем, что вы сочли меня достойным увидеть ваше лицо. Я предлагаю вам свою дружбу и надеюсь, что вы её примете.       Сэр Тодлингем похлопал Эрика по плечу и оживленно сказал: — Я думаю, что из всех людей, находящихся в этой комнате, я могу лучше всех понять, сколько смелости нужно, чтобы избавиться от прикрытия. Когда это… — он указал на шрам, пересекавший его лицо, — случилось, я месяцами привыкал к моему новому… ну, вернее, тому, что осталось от моего лица, и, наверное, ещё тяжелее было снова выйти в свет. И то, что мое лицо изуродовано, моя вина, — он отвёл взгляд, словно перебарывая плохие воспоминания. — Это было, конечно, непросто, — признался Тодлингем, — я чувствовал себя уродливым, ужасным, не подходящим для других людей, но благодаря понимающим и добрым людям я снова сумел вернуться к более-менее нормальной жизни.       У Эрика не было слов. Он не ожидал, что эти два аристократа поведут себя так дружелюбно. В лучшем случае, он надеялся, что его лицо не будет им противно. Он огляделся. Кристин светилась от счастья, Антуанетта перебарывала слезы, а Надир вздохнул с облегчением. Мэг была единственной стоявшей в стороне, побаиваясь посмотреть ему в лицо. Она видела его уродство лишь однажды, когда Кристин сорвала с Эрика маску во время спектакля «Торжествующий Дон Жуан», и она была не уверена в том, что готова посмотреть на него снова.       Эрик взглянул на лицо сэра Тодлингема. Он задумался. — Неужели вы… вы сами это с собой сделали? — прошептал он. — Вы не родились таким?       Эрик пытался представить, как, наверное, ужасно было родиться нормальным, даже привлекательным, и вдруг все перечеркнуть каким-то оружием! Он мог посочувствовать тому шоку, который испытал Тодлингем, увидев своё уродство. Разве не легче быть ужасным всю свою жизнь, привыкнув к отторжению общества? Разве не проще было принять свою судьбу урода с лицом монстра, не зная, как это — быть нормальным? Или… возможно, Тодлингем знал любовь матери и дружбу своих сверстников до того, как был изувечен? Эрик понимал, что жизнь этого человека была ничуть не легче его собственной. — Нет, — ответил сэр Тодлингем, — я не всегда был таким уродом, — он снова отвёл взгляд, словно смотря вдаль. — Я сам был виновником случившегося много лет назад в тот день. Вы же, с другой стороны… — он повнимательнее рассмотрел лицо Эрика. — У вас есть шрам справа, вы тоже были ранены, но не в этом причина вашего уродства. Вы ведь родились таким, верно? — когда Эрик молча кивнул, Тодлингем продолжил, — Я даже не могу представить, как тяжело ребёнку иметь такое лицо, как у нас. Дети жестоки, держу пари, что другие мальчишки сделали из вас грушу для битья.       Эрик отвёл взгляд. — Взрослые тоже могут быть жестоки, — прошептал он, вспоминая о своей матери, никогда не дававшей ему любви, столь нужной детям.       Сэр Тодлингем кивнул. Он все прекрасно понимал и был благодарен своему великолепному детству, годам, полным любви и дружбы, до того, как… — Вообще, все люди могут быть жестокими, — согласился он, и в его голосе появились нотки горечи, — и хотя уродливое лицо может быть замечательной причиной для того, чтобы издеваться и оскорблять таких, как мы, красивое лицо совсем от этого не предохраняет. Лорд Каслборо знал, о чем говорит его друг. Он положил руку Тодлингему на плечо и сжал его. — Не думай об этом больше, Реджи, — сказал он, — это уже в прошлом. И если бы… ну, если бы все было по-другому, ты был бы связан навсегда с этой змеей… Сэр Тодлингем покачал головой. — Наоборот, Перси, — сказал он с неожиданной убежденностью. — Я думаю, что сегодня тот самый день, когда нужно вспомнить эту старую историю для того, чтобы мистер Лавуазье понял, что, пусть его судьба и была ужасна и болезненна, нет никакой гарантии, что его жизнь была бы только лишь приятной, если бы он родился с таким лицом, какое когда-то было у меня. Сэр Тодлингем улыбнулся Эрику. — Я догадываюсь, через что вы прошли, и я могу себе представить, что вы часто желали выглядеть так же, как остальные, но… — он снова отвёл взгляд. — Внешность — это ещё не всё. И даже несмотря на то, что тот день, когда я потерял лицо, и события, приведшие к этому, были самыми ужасными в моей жизни, в конце концов они привели меня к настоящему счастью. Лорд Каслборо прокашлялся. — Реджи, если ты собираешься рассказывать о том, как ты был ранен, то я предлагаю вернуться в гостиную и присесть, — сказал он, показывая дорогу. Все последовали за ним. Как только вся группа уселась рядом с прекрасным окном в гостиной, сэр Тодлингем начал свой рассказ: — Мне было всего двадцать три, — сказал он, — и я имел всё: любящую семью, красивый дом, деньги, хорошее образование, манеры, внешность и… девушку. Мы с семьёй жили за городом, — объяснил Тодлингем, — в Сассексе, я был единственным сыном и, естественно, наследником своих родителей и одним из самых завидных женихов. Составить мне конкуренцию могли только Мурли, но их богатство было растрачено последними поколениями, и, тем более, тот факт, что сэр Мурли вынужден был обеспечить приданное своим четырем сёстрам, делал их положение ещё хуже. Его старший сын, Джордж, был на год старше меня, и несмотря на разный доход, мы были друзьями с тех пор, как научились говорить.       Сэр Тодлингем взглянул на Эрика. — Я понимаю, вы не догадываетесь, к чему я веду, — сказал он, — но скоро вы всё поймёте, и, я надеюсь, я смогу заставить вас понять, что лицо — далеко не самое важное в жизни.       Отпив немного бренди, налитого лордом Каслборо всем мужчинам, сэр Тодлингем продолжил: — Как я уже говорил, мне было двадцать три, когда наш пастор отошёл от дел, и отец Лэндинг стал нашим новым приходским священником. Он был женат и имел восемь или девять детей. Его старшая дочь, Жозефина, была самой прелестной девушкой на свете, — объяснил он, — во всяком случае, так я тогда думал. Её кожа была словно фарфоровой, а румянец был цвета только распустившейся дикой розы, её глаза были синие, как васильки на наших лугах, а волосы — цвета спелой пшеницы. Увидев Жозефину, я тут же влюбился в неё. Я начал ухаживать за ней, и, к моей радости, через некоторое время она стала отвечать на мои чувства. Мои родители были не очень довольны моим выбором из-за бедности её семьи, но даже они признавали её. Через несколько недель мы уже были помолвлены, и я чувствовал себя, как в раю.       Сэр Тодлингем вновь глотнул бренди, чтобы успокоиться перед тем, что собирался сказать. — Так как мы были ещё слишком молоды, наши родители решили, что мы должны подождать ещё год, прежде чем пожениться, — продолжил он. — Время ожидания уже почти закончилось, и мы стали планировать свадьбу, когда однажды мне пришлось отправиться в соседний город, где открылся рынок скота. Я не собирался возвращаться в тот день, так как понимал, что мне придётся организовывать перевозку животных, которых я куплю. Но по какой-то причине товар был нехорош. Более-менее подходящие коровы стоили слишком дорого, а быки были какими-то хилыми. Поэтому я ничего не купил и решил вернуться домой, хотя и предполагал, что вернусь затемно. — Я подходил уже к нашей деревне, когда мне пришлось пройти через небольшую тропу у дома Мурли. И в этот момент я их увидел, — сэр Тодлингем теперь был возбуждён, он, очевидно, вновь переживал события того вечера, и то, что происходило тогда, до сих пор его задевало. — Вернее, сначала я их услышал, — прошептал Тодлингем, — мою Жозефину и моего лучшего друга Джорджа. Они смеялись, хихикали и… — он замолчал, пытаясь справиться с эмоциями, — целовались. Блуза Жозефины была расстегнула, грудь — оголена, и Джордж любяще её ласкал. А затем…       Эрик вздрогнул. Он чувствовал себя так, будто вновь стоит на крыше, глядя, как Кристин целуется с де Шаньи. Хотя он прекрасно понимал чувства Тодлингема в тот момент, когда он застал свою невесту и своего лучшего друга вдвоём, он совершенно не понимал, почему эта Жозефина так жестоко его предала. То, что Кристин выбрала привлекательного виконта, было объяснимо, но сэр Тодлингем тоже был тогда хорош собой. Не было абсолютно никаких причин его предавать. — Она сказала Джорджу, что ей нужно оставаться девственницей до свадьбы, но потом… они могут делать больше. Джордж умолял её разорвать помолвку, выйти за него, но она сказала, что они просто умрут с голоду, так как её семья была так же бедна, как и его, так что ей придётся выйти замуж за меня, но её сердце всегда будет принадлежать ему, и он может желать её тела тогда, когда захочет. Эрик вскочил на ноги, весь в возбуждении: — Блудница! — закричал он. — Как она могла так с вами поступить?       Глаза Кристин расширились от страха, следя за каждым его движением. Она прекрасно знала, о чем сейчас думает Эрик, как он сочувствует ощущениям сэра Тодлингема, и она боялась, как бы он не вспомнил других моментов из их отношений с Раулем, так как сейчас было не время и не место разбираться с этими проблемами. — Я разразился истерическим смехом, — прошептал сэр Тодлингем, — и они тут же прекратили то, что делали. Я сказал, что рад тому, что узнал все заранее, что я мог немного понять Жозефину, выбравшую более богатого поклонника и любя бедного, но я не могу простить Джорджу его предательства.       Сэр Тодлингем воззрился вдаль. — Два дня спустя всё было кончено. Я вызвал его на дуэль и выбрал саблю, так как был хорошим фехтовальщиком. Я не мог мыслить здраво, моя кровь кипела, я хотел убить Джорджа, моего бывшего друга, того, кто разрушил мои мечты о любви.       Эрик все больше волновался. Все это было так ему знакомо. У него кружилась голова. Давно забытые воспоминания всплыли в его подсознании. Ярость, ревность, сумасшествие, желание удушить более удачливого соперника, веревка вокруг шеи Рауля, слова Кристин о том, что настоящее уродство в его душе, что он её павший кумир, ложный друг… — Неужели вы… — нетерпеливо спросил он, — вы… убили его?       Как странно было думать, что безответная любовь и предательство было не только судьбой таких уродов, как он, что симпатичное лицо, титул и деньги не уберегли Тодлингема от подобного опыта. Возможно ли, что сам Эрик все изначально понимал неправильно? Что красивое лицо не решило бы его проблем? Размышляя над этими вопросами, он вспоминал все больше деталей пожара в Опере, но он пытался подавить их сейчас, чтобы разобраться в этом позже, так как сейчас он с нетерпением ждал окончания рассказа Тодлингема, желая узнать, как он перенёс эту ситуацию. — Да, — голос сэра Тодлингема был усталым и надломленным, — у него не было шансов. Я атаковал его и пронзил его саблей в ревностном бешенстве. Когда я увидел, как он упал, я расхохотался, а затем подошёл, желая узнать, смертельно ли он ранен. Он умирал, но жизнь пока ещё не совсем покинула его. Когда я наклонился над ним, чтобы понять, когда же он умрет от своей раны, он поднял правую руку и полоснул саблей мне по лицу.       Лорд Каслборо сжал плечо своего друга. — Ничего этого бы не случилось, если бы Джордж Мурли был достаточно честен, чтобы держаться подальше от твоей невесты, Реджи, — сказал он. — Или если бы она серьезно относилась к помолвке. Ты всего лишь защищал свою честь, сражаясь с любовником своей невесты. Это была и их вина тоже.       Сэр Тодлингем кивнул. — Но я все равно не должен был его убивать, — слабо протестовал он. Он заметил, что все смотрели на его губы, ожидая услышать конец истории. — Когда я пришёл в себя через несколько дней, Джорджа похоронили, мое лицо было изуродовано, а душа навсегда истерзана сознанием того, что я убил своего бывшего друга.       Эрик тяжело вздохнул. Он прекрасно всё понимал, хотя и не убивал своего соперника. Он убивал других. Образы его хозяина-цыгана, Жозефа Буке и… Убальдо Пианджи встали перед ним. Он застонал, вдруг осознав, что он убил третьего человека. Его ум, наверное, был в таком же состоянии, как у Тодлингема, когда тот убил своего бывшего друга, но это не оправдывало Эрика.       Надир и три дамы нервно глядели на Эрика. Они понимали схожесть истории сэра Тодлингема и прошлого Эрика, и ожидали, что рассказ сэра пробудит память Эрика, и он вспомнит свой собственный опыт, схожий с опытом своего собеседника. — А что случилось с мисс Жозефиной? — робко спросила Кристин. Хотя она и не была так виновата, как невеста Тодлингема, она чувствовала себя плохо. Только теперь она, наконец, поняла, как Эрику было больно, когда она ушла от него к Раулю. — Ей пришлось покинуть деревню, — объяснил сэр Тодлингем. — Все винили её в случившемся: и в смерти младшего Мурли, и в моем тяжелом состоянии, даже когда я более-менее выздоровел и все поняли, что я останусь уродом на всю жизнь. Она не смогла больше выйти замуж после этого случая. Ей пришлось зарабатывать себе на жизнь, причём не на хорошей работе гувернанткой или сиделкой. Её взяли только на фабрику, — он пожал плечами. — Моя любовь к ней умерла в тот момент, когда я застукал её с Джорджем.       Он повернулся к Эрику. — Теперь вы понимаете, что симпатичное лицо не защитит вас от неприятных и разрывающих сердце событий, так же как и титул и деньги. И красивое лицо не означает, что вы хороший человек. Когда я все ещё имел нормальное лицо, я поддался ревнивой ярости и убил человека. Но теперь я научился справляться со своим характером благодаря моей дорогой Элизе, женщине, разглядевшей во мне не только лицо, закрывшей глаза на убийство и любящей меня несмотря на всё это, — он со значением перевёл взгляд с Эрика на Кристин. Сэр прекрасно разобрался в их чувствах, очевидных всем.       Эрик встретился глазами с Тодлингемом. — Спасибо вам, — прошептал он. — Ваш рассказ заставил меня о многом задуматься, и он пришёлся мне ближе к сердцу, чем вы думаете. Я… я знаю, какого это — видеть любимую женщину в объятиях другого, — голос Эрика выдал всю боль, пережитую им в ту ночь на крыше Оперы Популер, когда он увидел Кристин с де Шаньи. — А что касается ревности… — он помолчал, — сумасшествия, словно затуманивающего разум… я и это проходил, — Эрик вздрогнул, вспоминая Пианджи, оперу «Торжествующий Дон Жуан», люстру и угрозы убить виконта.       Сэр Тодлингем кивнул. — Я месяцами проходил через это. Как только я понял, что убил Джорджа, и что жизнь Жозефины разрушена, моя злость словно улетучилась. Я думал только о том, что забрал жизнь своего друга, и что мое лицо было изуродовано, чтобы показать мое преступление миру. Мне было тяжело вернуться к нормальной жизни, но, поверьте, есть вещи хуже, чем уродливое лицо. Смерть Джорджа будет преследовать меня всю жизнь.       Эрик кивнул. Он понял, что пытался донести ему Тодлингем, хотя он и не мог тоже признаться, будучи виновным в гораздо больших вещах. — Когда меня захлестнуло чувство вины, когда я понял, что не смогу больше себя простить, ангел пришёл в мою жизнь, — продолжил Тодлингем. — Меня отправили к моей тёте в Шотландию, чтобы я мог отдохнуть и немного забыть это ужасное происшествие. У доктора, приходившего ко мне, была молодая дочь. Элиза сначала была тронута моей несчастной историей любви, а потом и болью от моего чувства вины. Она увидела во мне что-то хорошее, понимая, что только честный человек будет так тяжело переживать убийство. Её любовь помогла мне пережить это трудное время, она дала мне силы для того, чтобы начать жизнь заново и вернуться в общество несмотря на мое лицо и преступления.       Он взглянул на трёх дам, задерживая взгляд на Кристин. — Я уверен, что она будет счастлива со всеми вами познакомиться, — сказал он.