Мир прекрасен

Тихонов обладал невероятным упорством и, когда Антонова уводила его, стремительно теряющего сознание в машину скорой помощи, до последнего кричал, что заметил ту самую деталь в прошлом, которая поможет найти убийцу. Сейчас, вспоминая эту картину, смертельно напуганную Валю и рвущегося к компьютеру Ваню, Белая была готова расплакаться, а тогда просто стояла, недоумённо хлопая ресницами. Девушка пришла в себя только после четырёх часов ожидания, наконец, оказавшись в палате Вани, найдя себе бессмысленное занятие – изучение самых обычных предметов. Вещи казались незнакомыми и крайне чужими, - по одному Танечка ощупывала каждый. Но в голове бесконечно вертелись цифры - три минуты сорок четыре секунды. Что-то было не так. А был ли вообще связующий элемент в этой цепи жизни и смерти? Нет, не было. Или по-другому – его не хватало. ...Лара любила лето не только за цветные платья и лёгкий бег босиком. Девушка по-детски продолжала радоваться бабочкам каждое тёплое время года. Спустившимся с неба, цветным посланникам лёгкости и свободы. Этот день был пасмурным, и, как водится, не очень подходящим для наблюдения за порхающими, живыми листочками. А девушка заметила её издалека, ту единственную, яркую, пёструю, на плече юноши. Он не заметил, заметила она. Лёгкими движениями пальцев (бабочки её любили) сняла насекомое с футболки и, лучезарно улыбаясь, продемонстрировала её парню. А он только сжался в комок, подумав было, что его пришли «убирать» за долги сильные мира сего. Да, бабочки любили девушку за неуловимую схожесть с ними - чувство свободы до конца. До конца, стремительно меркнувшего дня, единственного их дня. И Лара... даже в последние секунды, задыхаясь от поступившего, подчинившего нервную систему вещества, во сне летала. Лёгкая и свободная... По нелепой случайности, разбирая вещи после похорон Лары, Тихонов наткнулся на таблетки. И... представляете, они были нелепо упакованы в красивую коробочку, на которой красовались бабочки. Её любимые - кусочек её свободы, кусочек только её мира. Тогда Ваня даже чувствовать что-либо перестал. Он смотрел на их пёстрые крылья, глупо распластанные по упаковке, смотрел на гадкие усики, которые тянулись к нему, заставляя вспоминать не сестру, а её свободу. Захлопнул упаковку. Опустил руку. Не сейчас, никогда. Так нельзя. Чёртовы условности. Он представил, что бы сказала Лара, увидев его сейчас, оплакивающего её свободы. Остановился. Бабочки... Он ещё долго смеялся сквозь слёзы, называл себя трусом, дураком, не решающимся выпить несколько таблеток. Да даже не выпить, заглотить, ничего не чувствуя отныне и навсегда! Он пытался поднять руку - рука не слушалась. Ваня кричал. Кричал отчаянным криком, иногда начиная шептать бессмысленные фразы-уговоры: «Жить не для кого и не зачем. Не для кого...». Стиснув зубы пытался успокоиться. И даже когда выкинул наконец злосчастные таблетки неделю спустя в мусоропровод, зло усмехнулся. Слабак. Он оставался в этом мире. Не для кого и даже не для себя. Просто потому, что не смог уйти. Самовольно. Если бы его застрелили или он бы упал с лестницы, скрутив шею, открутив голову, - абсурд: был бы счастлив, и жизнь бы была прекрасна. Но этого не случилось через девять и сорок дней после того, как не стало Лары, в то время, когда этого особенно хотелось. Не случилось в следующие три года, когда он переводил деньги. Не случилось во время работы в ФЭС, когда он уже забыл о своём этом «тайном желании». А тут… Лара пришла. Живая в другой реальности. Лёгкая и свободная, как бабочка, которых она любила. Смешно, всё было бы премного смешно, если бы не было так грустно. Пока его откачивали, он почувствовал лёгкость, самую настоящую свободу! Правда, дальше – едкая жидкость через кровь, в мозг. Я дурь не потребляю... После первой капельницы стало лучше в отношении возвращения и хуже в отношении потерь. Белая знала, что наверняка не должна бесконечно приглаживать волосы Тихонова, чтобы потом их растрепать, но не могла… Не могла ни на секунду отойти от него, прервать контакт, рискуя очнуться и не увидеть его рядом. Таня очень долго молчала, стараясь успокоиться, стараясь найти свой спокойный, размеренный голос. А потом тихо, чтобы не разбудить Ванечку (как хотелось сказать: от работы), прошептала: - С тобой бы всё равно ничего не случилось… Но он услышал. Услышал и дёрнулся. Был настолько внезапно вырван из мира воспоминаний, полных потерь. Что-то зацепило его в этом голосе – заставило вернуться. Какие-то непривычные Танины и родные сестринские интонации. Парень поймал её трясущуюся руку, когда она в очередной раз хотела погладить его по волосам. Тихонов открыл глаза и с любопытством, удивлением посмотрел на напарницу. Плачет… или показалось? - Тань, не плачь. Ты чего? Этот вопрос был даже не глупый, просто такой странный, такой нереальный. Будто он просто прикорнул на часок на рабочем месте, и нет ничего необычного в его передозе и клинической смерти на четыре минуты. Такое каждый день случается, подумаешь не с каждым. Ваня спросил это с таким искренним удивлением, непониманием. И действительно, чего это она, Танечка Белая убивается? Одним Тихоновым больше, одним меньше. - Тихонов, ну почему ты такой странный, а? – прошептала она, бессмысленно силясь улыбнуться. И вот именно в этот момент Ване захотелось расшибиться о стенку, от его ненаглядной, ненавистной тупости, от странных попыток покончить с собой, убивая не только себя. Ему захотелось сгореть от стыда на месте... Она боялась его потерять! - Конечно, ничего бы не случилось. Ничего бы не случилось, слышишь? Мир перевернулся на сто восемьдесят градусов. Ему никогда не представлялось, что он кому-то нужен. Тихонов зажал её ручку между своими ладонями и неслышно попросил: - Прости меня, Тань. Прости... «Эффектом бабочки» он был возвращён в реальность, где одно без другого не существует, где Лара не была замыкающим звеном, а была связующим.