А у него тёплые ладони

С утра наваливается ужасная слабость. А просыпаюсь я потому, что не могу дышать: нос был совершенно забит, да ещё и горло саднит, словно внутри наждаком прошлись. «Зашибись, умудрилась всё-таки простудиться», — не без печали констатирую я, когда вылезаю с кровати. Только начались выходные, скоро Новый Год, а тут вот это. Я растерянно закусываю губу, мотаю головой. Отчего делаю себе только хуже: голова закружилась больше прежнего, и я тихонько стону. Чувствую я себя препаршиво, да ещё, как оказалось, дома никого не было — это я успеваю заметить, когда медленно прохаживаюсь по комнатам. Делаю себе горячего чая в огромной кружке, достаю мёд, и уже хочу было заняться ими непосредственно, как звонит телефон. И я радуюсь своей предусмотрительности, что не забыла его взять с собой на кухню. Значит, мозги не совсем поплыли, ещё кое-что соображаю — это радовало. — Алло, — а голос-то совсем сиплый и больше похож на хрип. — Карин, ты? — по ту сторону трубки удивляется сестра. Очень сильно удивляется. — Я, кто ещё, — у меня не было сил язвить, я делаю большой глоток чая и блаженно зажмуриваюсь, чувствуя, как теплая волна проезжается вниз и падает в желудок, согревая его. — … Сестра что-то говорит, что я успешно прослушала, пришлось откашляться и попросить повторения её слов. — Я приеду, — говорит. — Не надо, Том, я справлюсь сама, — кашляю, но всё равно отказываюсь, и не могу дальше не поддеть её следующим замечанием, — ты ж так хотела увидеть свою подругу. Не буду вам мешать. Говорю, а сама улыбаюсь. Сестра совсем не умеет врать, и все её попытки заканчиваются, так и не начавшись: слишком уж у неё выразительная мимика на лице. Я вчера не стала выспрашивать, но сегодня даю знать, что догадываюсь о том, что это не совсем подруга. И мне интересно кто. — Карин, я… — она совершенно растеряна и, чувствую, что сбита с толку. — Лучше скажи мне, что нужно выпить там или съесть, чтобы стало лучше, и можешь не приезжать, — милостиво разрешаю, снова закашливаясь. Пью маленькими глоточками всё ещё теплый чай, не забывая внимательно вслушиваться в то, что она говорит. Горло всё ещё саднит, но уже полегче, о чём я и сообщаю сестре. Но та неумолима, всё ещё настаивает: — Я к тебе всё-таки приеду, мне не нравится твой кашель. — И мне тоже он не нравится, но что поделать? — я хмыкаю насмешливо, говорю, стараясь добавить больше уверенности в своём хриплом голосе, — правда, не стоит. Я сама справлюсь. Уже взрослая девочка, как никак. — Точно? — подозрительно интересуется сестра. — Точно, — не сдерживаю вздоха, а потом ещё раз повторяю, но уже более твёрдо, — точно, правда. Сама справлюсь. Спасибо. — Если что — звони, поняла? Я буду тебе звонить часто, так что держи телефон рядом, поняла? — назидательным тоном произносит. — Хорошо, — я вздыхаю, — только родителям не говори, ладно? А то мама примчится, шума наведёт, не хочу. Хорошо? — Хорошо, Кариш, только я всё равно не понимаю, почему ты не хочешь, чтобы я приехала, или мама, в крайнем случае. Ну ладно, не забудь, что я тебе сказала. Будь умничкой. Звони. Поняла? Мы прощаемся и я кладу трубку на стол. Опускаю голову на скрещенные руки. Как ей объяснить, что я просто устала, что надо мной все носятся, бегают и подтирают нос? Что я устала от постоянной заботы? Что меня не покидает чувство, что меня всё ещё считают ребёнком, хотя мне уже давно не восемнадцать? И у меня есть своя голова на плечах? И, если бы я согласилась, чтобы сестра приехала — это означало бы и другое: она бы снова меняла свои планы в угоду мне или маме. Потому что в детстве я часто болела, и со мной оставалась сестра. Мне жалко было и сейчас такое с ней делать, и снова рушить запланированное, поэтому решила справиться собственными силами. Посмотрим, что выйдет. Тем более, сестра сама обещала приехать сегодня вечером или завтра утром. А сейчас только утро. Что я, сама не справлюсь? …«Не справилась», — с печалью думаю, когда очередной приступ кашля буквально раздирает мою грудь. Я лежу на своей кровати, закутавшись в тёплое зимнее одеяло. Но меня всё равно трясёт. Холодно. Морозит не на шутку. Вокруг меня гора платков, что нарастает, с каждым разом становясь всё больше и внушительнее. С носа капает, и мне всё также тяжело дышать. И мне уже хочется позорно плюнуть на свою самостоятельность и позвонить сестре, но делать я этого не могу по другой простой причине — на всё тело навалилась прямо-таки сшибающая с ног слабость и сковала всё тело тяжестью, а ещё и апатия навалилась неслышно. Так что я только и могу, что шмыгать носом и несильно высовывать руки из тёплого укрытия одеяла, когда они выныривают, чтобы вытереть покрасневший, сопливый нос. Фоном доносятся какие-то звуки, когда я чувствую, что погружаюсь в сон, проваливаюсь в него. Я закутываюсь плотнее и крепко засыпаю. Просыпаюсь я долго, нехотя выныривая из объятий Морфея. Веки словно налились свинцом, и было их тяжело открыть. Да и опять дышать было нечем. Но ничего не оставалось, кроме того, чтобы встать и идти открывать настырному гостю, что всё также упорно, на редкость настойчиво, трезвонил во входную дверь моей квартиры, и что так не вовремя нарушил мой сон. Одеяло, накинутое на плечи, волочилось следом, как шлейф от платья какой-то знатной дамы. На знатную я сейчас не походила, а уж на даму — не знаю. В одеяле, с красным носом и глазами — что я успеваю заметить в зеркале, мимо которого прохожу — мало чем меня порадовало. А вот посетитель, что оказывается на пороге моей квартиры, откровенно говоря удивляет. И это мягко сказано. С двумя огромными пакетами и недовольно нахмуренными бровями на меня смотрит Костя. Константин — мой шеф и, по совместительству, жених моей старшей сестры. Как мило. Но что он здесь делает? Что я и спрашиваю, не перестав удивлённо таращится на него: — Зачем ты здесь? — Я знаю, Карин, позволь пройти, — он пытается продвинуться вперёд, смотря на меня недовольно, ещё и щурит глаза нехорошо. — А я тебя в гости не приглашала. Сестры нет, — говорю и прикусываю себе язык. А что, если он не знает, а вот тут я оказываюсь, такая находка для шпионов? — Я знаю, Тома звонила. Попросила прийти к тебе, помочь. — Тома? — ну да, кто ещё. — Так ты разрешишь мне пройти или мы так и будем стоять на пороге? — язвительно интересуется он. Я молча сторонюсь, пропуская его внутрь. Закрываю дверь. И на мгновение закрываю глаза, прислоняясь к дверь спиной. — Эй, ты чего? Тебе плохо? — Костин голос так и сочится беспокойством. Я открываю глаза, чтобы тут же оказаться под прицелом серых глаз, внимательно и серьёзно смотревших на меня. Он так близко. Я выдыхаю. — Тебе плохо? — тихонько повторяет, заглядывая мне в глаза. Неожиданно поднимает руку и пальцами заправляет прядь моих волос, проходится по скуле, щеке, и осторожно заводит прядь за ухо. Я задерживаю дыхание. Его губы так близко. Он сам так близко. Невозможно. И я судорожно закашливаюсь, разрывая контакт между глазами, опускаю голову вниз. — Пойдем, отведу тебя в комнату. Будем лечится, — мягко приказывает он, берёт меня за рукав и тянет за собой. — Может не надо? — всё же робко интересуюсь. Страшно мне отчего-то становится, видя его энтузиазм. Он останавливается и медленно поворачивает голову. Встречаемся глазами, насмешливые и мои растерянные. — Хорошо. Тогда я пойду, ладно? — и он действительно, оставляет мою руку в покое и идёт к двери. На полном таком серьёзе. Решительный такой. Что у меня не возникает мысли, что он действительно так и поступит. И тогда я останусь одна. Блин. — Не уходи… пожалуйста, — шепчу сухими губами. Голос уже практически совсем пропал. Остаётся только шептать, на большее не хватает. Он возвращается, одаривает меня многозначительным, красноречивым взглядом серых глаз, но ничем не комментирует мои слова, и снова тянет ко мне в комнату. И на этот раз я послушно иду вслед за ним, на окраине сознания успевая мельком удивится, откуда он знает расположение наших комнат. Но потом тут же понимаю глупость своей же мысли и вопроса. Наверняка ведь был у нас, просто я не знала об этом. К сожалению. Он укладывает меня на кровать, поправляет одеяло. Присаживается рядом, протягивает ладонь к моему лбу. И я дёргаюсь немного, отодвигаюсь от него. — Холодная, — поясняю в ответ на его вопросительно-непонимающий взгляд. Он поджимает губы и уходит, и я остаюсь одна. Ну как одна? Вместе с непослушными мыслями, что разбегаются в моей голове, и бешено колотящимся сердцем при виде него. Симпатию-то мою никто не отменял, верно? И все попытки это опровергнуть, скрывая за насмешливостью моей, не стоят ровным счётом ничего. Глупо было надеяться, что раз, и всё — выключатся чувства. Но попытаться-то стоило, правда? Я закрываю глаза, краем уха слыша его негромкий голос. Кровать слегка прогибается под чужим весом, и я нехотя распахиваю глаза. — Выпей-выпей, — властно приказывает, видя, как я морщу нос и закатываю глаза, — давай-давай. Или и дальше хочешь болеть? Я отрицательно качаю головой, и тут же морщусь от неприятной резкой боли, прострелившей виски. — Болит? — сочувственно интересуется, помогает мне приподняться и прикладывает к губам чашку с какой-то не очень приятно пахнущей жидкостью. — А не боишься заразится? — спрашиваю сипло, когда отрываюсь от кружки и опускаюсь назад на кровать. — Благодарю за беспокойство о моём здоровье, но сейчас тебе нужно думать о себе. Тебе так не кажется? — смешливо щуря глаза, спрашивает, отставляя на тумбочку опустевшую кружку, и поправляя одеяло на мне. — Или в больницу хочется? — Нет-нет, только не в больницу, — мне сразу вспоминается тот специфический запах, и то общее ощущение угнетённости и… ну нет, уж лучше так. — Вот и умница, — он одобрительно качает головой, садясь рядом, — я позвонил Томе, и она всё рассказала, что и когда тебе принимать. Полежи ещё чуть-чуть, и будем горчичники ставить, — сообщает он мне, встаёт и выходит из моей комнаты. Я только выдыхаю, глядя вслед ему. Хорошо, что Томе позвонил, она знает все мои болячки. А что это обычная простуда, я ничуть не сомневаюсь. Просто так не вовремя, а впрочем, когда она бывает вовремя? Тома — мед.сестра, и ей можно верить. Но вот теперь мне почему-то интересно, как они познакомились. Она об этом не рассказывала. Да и я, почему-то, забыла спросить. Ну да, очень кстати вот такие вот мысли приходят в голову, ничего не скажешь. Возвращается он скоро, неся в руках пиалу и ложку. — Кушать подано, ваше величество, — хмыкает он насмешливо, оставляет всё это добро, принесённое с собой, на прикроватной тумбочке, садится рядом, помогая мне приподняться, подкладывает под спину лежащую рядом подушку, чтобы я сидела повыше. Снова забирает пиалу, запускает туда ложку, зачерпывая немного жидкости и подносит ложку ко мне. — Что это? — хриплю я, отворачивая нос. Кушать совсем не хочется. Больше пить. О чём я и сообщаю. — И пить и кушать. Два в одном. Куриный бульон это. Полезная штука такая, знаешь. Давай, будь хорошей девочкой. Покушай. Я всё равно кривлю губы, машу легонько головой. — Карин, правда, нужно, — усталые нотки в его голосе заставляют меня поднять голову и более внимательно посмотреть на него. Он встречает мой взгляд без привычной иронии в глазах и насмешливой улыбки на губах. И я смиряюсь. Послушно приоткрываю губы, чтобы тут же получить порцию чуть более тёплого, нежели горячего, бульона. Смирилась, потому что, по сути, он — совершенно мне чужой человек, и не должен возится со мной. Кто он мне? Только жених моей сестры. Как там правильно называется — я не знаю. А о большем мечтать сейчас не приходится. Раньше. Но не сейчас. Не сейчас. Я не могу скрыть тоненький вздох, вырвавшийся из груди. И он, если и замечает мою перемену в состоянии  — никак это не комментирует, и дальше продолжая кормить меня. Приятно было, но одновременно чувствую себя маленькой девочкой, которую кормит мама с ложечки, не обращая внимание на недовольно отвёрнутый носик и капризно поджатые губы. Я вновь выдыхаю. Отворачиваюсь. — Покушала? Умница, — и он так широко улыбается и довольно, что меня вновь накрывает волна смущения. Он ведь не должен возится со мной и вообще приезжать, но возится, и приехал тоже. Не проигнорировал просьбу сестры, несмотря на наши с ним весьма неопределённые отношения. — Тогда поспи. А мы потом поставим тебе горчичники, — улыбается он всё так же ласково, всё так же заботливо. Я вздыхаю и даю себе мысленный подзатыльник, заставляя собраться, чтобы мысли перестали уводить меня в совершенно другую, не нужную сейчас, сторону. — Может, не надо? — откашлявшись, спрашиваю, зарываюсь ещё больше в одеяло. — Спать или горчичники? — ухмыляется он. — Второе, — поджимаю губы, демонстрируя всем своим видом недовольство от данного предложения. — Надо, Карина, надо, — смеётся он, — спи. Снова улыбка, снова поправляет одеяло и смотрит на меня с весёлым прищуром глаз. Я прикрываю веки, совершенно уверенная, что не засну больше. Засыпаю, правда, ненадолго. М-да, хороший у меня отдых: сплю почти всё время и ем. Красота, блин. Если бы ещё не болела, то вообще здоровски бы было. А ещё и красивый мужчина рядом. Не мой. Я снова вдыхаю. Вытираю нос салфеткой. Кашляю. С соседней комнаты уже слышу шаги и на пороге появляется Костя. — Проснулась? — спрашивает очевидное. — Пить хочешь? Я коротко киваю. Он уходит, чтобы принести большую кружку с тёплым чаем и мёдом. Я медленно пью небольшими глоточками, пока он сидит рядом и внимательно наблюдает за мной. И мне немного неуютно под таким вот пристальным взглядом серых глаз, пронзительным взглядом, где-то даже изучающим. А учесть в каком я ещё виде… так вообще. Но я молчу. Только утыкаюсь глазами в кружку, не поднимая голову в его сторону. Молчим. Негромко в соседней комнате что-то бормочет телевизор. Я не слышу что, не разберу. Но пытаюсь зачем-то прислушаться. Не знаю зачем. Правда, не знаю. — Спасибо, — тихонько благодарю я, всё же на секунду поднимая глаза, чтобы посмотреть на него. — Не за что, Карин, — также тихо отзывается. Смотрит. И я понимаю, что тону в его глазах, пропадаю, падаю в его омут, откуда не выбраться, не выплыть, а пропасть так легко, и сейчас кажется таким возможным… Я с усилием отрываю от него взгляд, облизываю пересохшие губы. «Что же ты со мной творишь, Костя? Никто и никогда раньше не действовал на меня так… гипнотически, искушающе, волнующе, так… заставляя просто тонны мурашек бегать беспрерывно по телу от одного лишь взгляда». Я тихонько выдыхаю, всё ещё чувствуя его взгляд. Он всё также смотрит, в отличие от меня. Трусиха? Ну и пусть. Ну не могу я сейчас по-другому, может быть позже, гораздо позже, я смогу взять себя в руки и перестать так реагировать на него. Но будет ли это когда-нибудь? Не знаю. — Ну что, больная, пора ставить горчичники, — немного хриплым голосом спрашивает, и я резко вскидываю глаза на него. Вздыхаю. Кривлю губы, но молчу, не пытаясь возражать. Он усмехается. Выходит, забирая собой кружку и пиалу с ложкой. Возвращается спустя минут десять примерно, с миской. — Поворачивайся. Давай, Карин, не будь ребёнком. Давай-давай, — поторапливает он меня, видя мою медлительность и нежелание ему быстро и спешно подчиняться. Я выпутываюсь, наконец, из одеяла и ложусь на спину. — Футболку приподними, — приказывает он негромко. Я кидаю на него быстрый взгляд через плечо, но послушно делаю, что велено. — Так? — голос всё ещё хрипловат, но уже не так дерёт и говорится немного легче, чем раньше. Уже радует. — Так, — я не вижу, но слышу по голосу, что он улыбается. Спустя несколько томительных секунд ожидания, горячее касается моей спины. Я инстинктивно вздрагиваю. — Вот и умница, хорошая девочка, — приговаривает он, продолжая класть горчичники мне на спину, — тебе обязательно скоро полегчает, я уверен. — Ага, — скептически фыркаю я, просто для того, чтобы поспорить, внутренне же признавая его правоту. — Ну, вот и всё, полежи немного, потом сниму. — Угу, — бурчу я. Печь уже начинает. Не очень приятное, надо сказать, ощущение. Но пока терпимое. И я молчу, только упираюсь глазами в стену. «А он заботливый такой, повезёт же кому-то, — снова проникает непрошеная в сознание мысль, — а, ну да, простите, сестре моей повезёт». Я вздыхаю. — Не печёт? — тут же спрашивает. Он всё ещё здесь. — Подпекает, — отвечаю негромко. — Ещё пару минут потерпи, ладно? — Хорошо, господин доктор, как скажете, — насмешливо отзываюсь. Улавливаю его негромкий смешок и сама фыркаю. Спустя ещё несколько долгих и томительным минут, моя спина освобождается от посторонних предметов и я облегчённо выдыхаю. И, совершенно не думая о последствиях, переворачиваюсь обратно на спину, как раньше и лежала. Чтобы сразу же наткнутся, буквально напороться, на немного растерянный и удивлённый взгляд округлившихся серых глаз. Блин, опять, попала в неудобное положение. Лифчик-то я с утра не надела, а футболка так и осталась лежать задранной, приоткрывая рёбра и немного груди. Блин, блин, блин!.. Его потемневшие разом глаза и судорожный вздох, особенно громко прозвучавший в тишине комнаты, заставляет и меня тревожно взглянуть на него. — Я… я пойду принесу тебе ещё чаю, наверное, пойду, да, — немного растерянно отвечает и быстро уходит. А я, наконец, догадываюсь опустить футболку вниз и сокрушённо закрыть глаза. Боже, даже не знаю, что он обо мне сейчас думает. Я уже в который раз, будто нарочно, предстаю перед ним полуобнажённая. И такие постоянно пикантные ситуации, что не грех подумать, что я пытаюсь его соблазнить, но блин!.. Я плотно зажмуриваю веки и накрываюсь одеялом так, что только нос торчит наружу. Мне стыдно, а ещё меня все ещё волнует взгляд, что не перестаёт стоять перед глазами, даже когда я их закрыла. Я выдыхаю. — Карин, я принёс тебе чаю. Если что-нибудь понадобиться — я в другой комнате. Если что зови, ладно? — его голос негромкий и совершенно спокойный. И я немного выбираюсь из своего укрытия, чтобы быстро взглянуть на него и коротко кивнуть в знак согласия. Он стоит ещё несколько минут и уходит. Я кидаю быстрый взгляд на кружку, с которой поднимается горячий пар. Смотрю несколько секунд, наблюдая за его причудливыми изгибами. Поджимаю губы и отворачиваюсь, вновь прикрывая глаза. Оставшийся день будет долгим — тут не приходиться гадать.