А у него тёплые ладони

Не знаю сколько я спала — как долго, но просыпаюсь от того, что не могу дышать: что-то тяжёлое навалилось сверху и мешает, сдавливает грудь, не позволяя кислороду поступать в лёгкие. А ещё было жарко, очень жарко. Душно. Я зашевелилась, пытаясь выбраться. Резко распахиваю глаза, чтобы увидеть, как сильная и загорелая рука обхватывает меня поперек талии. Он лежит на боку, прижимая меня к своей груди, я тоже на боку. Только вот его одна нога закинута поверх моего бедра, а руки держат мою грудь в крепком захвате, не давая шевелиться. — Может ты перестанешь ёрзать? — его хриплый ото сна голос будто громом звучит в тишине комнаты. Я вздрагиваю в его руках, которые он всё так же не спешит разжимать. — Не перестану, — бурчу я недовольно, — перестану, когда ты, наконец-то отпустишь меня, и я смогу нормально дышать. — Да? — насмешливо так, язвительно. — Да, — передразниваю и снова мурашки, когда чувствую, как его тёплое дыхание касается шеи и заставляет волоски на макушке подняться строго вертикально вверх. Он, наконец, размыкает объятия, и мне кажется, что очень нехотя. Я судорожно сглатываю, чуть приподнявшись на локте, смотря на него, хлопая немного сонными глазами. Он тоже смотрит сонно, с растёкшимися внутри чёрными зрачками, превращающие его глаза в нечто необыкновенное, красивое, завораживающее прямо-таки зрелище. И я не могу заставить себя не полюбоваться им таким несколько секунд, прежде чем отворачиваюсь и негромко фыркаю. Он слышит, тоже смешливо кривит губы, смотрит всё ещё несколько секунд на меня. Встаёт, я чувствую, как прогибается под его весом кровать. Уходит, оставляя меня одну. Я поворачиваю голову, замечаю всё ещё стоящую на тумбочке кружку, тянусь к ней, совершенно не рассчитав немного расстояния, отделявшее нас, и падаю с кровати. — Тебе помочь? — Костя появляется как нельзя «кстати», когда я, кряхтя и матерясь тихонько сквозь зубы, пытаюсь подняться, всё больше при этом запутываясь в одеяле. — Нет, не надо, мне и так хорошо, — ворчу я, пытаясь скрыть за словами смущение, снова накрывшее меня так некстати. — Да? — Да, ну конечно, — вздыхаю я, но он всё же помогает мне подняться и тихонько, но не обидно посмеиваясь, выпутывает из одеяла. Я стою перед ним в тоненькой футболке и облегающих домашних штанах. Он смотрит, на несколько секунд замерев взглядом на моей груди и неторопливо поднимаясь выше. Я судорожно выдыхаю. Взгляд беспомощно скользит по предметам вокруг, чтобы ненароком не столкнуться с его глазами. — Карин, — его тёплые пальцы оказываются на моём подбородке и заставляют перевести немного испуганный взгляд на него, — нам нужно поговорить. «О чём?» — я не успеваю задать этот весьма логичный вопрос, как наше уединение нарушается весьма безобразно: звонит мой телефон. Я скашиваю взгляд в ту сторону, где он лежит, и делаю один малюсенький шажочек в его сторону. Костя оказывается расторопнее: он быстро берёт мой телефон и протягивает мне. «Тома», — высвечивается на дисплее, и я не могу скрыть негромкий, но разочарованный вздох, сорвавшийся с губ. Но всё же, спустя несколько гудков, подношу трубку к уху: — Да, Том. — Ты как, сестрёнка? Костя пришёл? — раздаётся её весёлый, расслабленный голос. — Да, спасибо, всё хорошо, — мой голос всё ещё немного сиплый, но говорить я могу уже на порядок лучше и без прежней каркающей хрипоты. — Ты всё приняла, что я Косте сказала? — Ну да, наверное, — я неуверенно смотрю на него, пожимаю плечами, — это у него лучше надо спросить, я не знаю. — Дай ему трубку, пожалуйста, — просит она и я послушно исполняю, протягиваю мужчине, стоящему напротив, телефон. Он берёт, уходит в другую комнату, скорее всего в кухню, потому что я слышу как отдалённо немного гремят кастрюли. Я устало, обессиленно как-то опускаюсь на кровать, тру ладонью лоб. Снова нахожу глазами чашку и делаю небольшой глоток уже остывшего чая, просто для того, чтобы смочить горло. Мне бы радоваться, что мне уже значительно лучше, но я думаю о том, что как только мне станет лучше — Костя уйдёт. И это единственное, что меня сейчас беспокоит. Я снова закутываюсь в одеяло, тащу его за собой на кухню, и оно волочится следом. Захожу, чтобы опереться спиной о дверной проем и замереть, смотря как Костя что-то помешивает в стоящей на плите кастрюле. Он замечает меня, приветливо улыбается. Улыбка-то дружелюбная, но глаз не касается: они остаются совершенно серьёзными, не в пример губам, что сейчас ещё и ухмыляются немного. Я поджимаю губы, всё ещё оставаясь стоять. — Как себя чувствуешь? — светским тоном интересуется, словно и не было ничего несколькими минутами ранее. А в принципе что было-то? Ну посмотрел на меня полуголую, но так не впервые же, блин! Я коротко и быстро вздыхаю, прежде чем разомкнуть губы и ответить. Правду. — Спасибо, уже лучше. — Я рад, — ухмыляется, бросает на меня короткий взгляд через плечо, не переставая что-то помешивать в кипящей кастрюльке. — Что готовишь? — всё же интересуюсь, придвигая к себе стул и опускаясь на него, подтянув на себя и под себя волочащееся за мной следом одеяло. — Да ничего такого, молоко тебе кипячу. Будешь пить. — Нет, — сразу же быстро отказываюсь, с нескрываемым неудовольствием закатывая глаза. — Да. — Нет. — Да, и не спорь со мной, — непререкаемым тоном заявляет, доставая новую кружку и переливая туда молоко, наполняя им до краёв кружку. Я недовольно надуваю губы, но всё же не сдаюсь: — Я не люблю горячее молоко. — Раньше надо было думать, когда заболевала, — произнесённые им слова, заставляют меня удивлённо вскинуть на него глаза и изумлённо воззриться с немым вопросом в них же. — Ты чего? — немного удивлённо и растерянно отзывается, с некоторой толикой смущения и непонимания. — Да ничего, — говорю, но всё же поясняю, — как, интересно, я должна думать, когда заболею? — Ты прям как маленький ребёнок, — фыркает он, — зимой ведь так легко заболеть. Он отворачивается, чтобы достать из шкафчика мёд и ложку. Когда приподнимается за банкой с мёдом, я успеваю заметить мелькнувшую загорелую полоску кожи между его свитером и тёмными облегающими джинсами. Смущённо отвожу взгляд в сторону, чтобы потом, через секунду, вновь устремить его обратно и, что ожидаемо, ничего больше такого не заметить. Он уже повернулся и сосредоточенно занимается тем, что отмывает уже остывшую кастрюлю из-под молока. — Ух ты, хозяюшка какая, — закусив губу, выдаю, даже неожиданно для самой себя. Он резко оборачивается, смеряет меня возмущённо-гневным взглядом и так же быстро отворачивается, продолжая прерванное занятие. Я кусаю губы, чтобы не засмеяться уже громко и совершенно некстати. И совсем кстати всплывает в голове запоздалая, но так удачно сейчас пришедшая в голову мысль, которую я и спешу озвучить, слегка усмехнувшись уголком губ: — Кость, может ты мне всё-таки объяснишь, как оказался в моей постели? Он резко оборачивается, чтобы несколько секунд молчаливо и пристально поизучать меня слегка прищуренными глазами, потом разворачивается и, как ни в чём не бывало, продолжает выкладывать варенье в розетку. Придвигает его мне вместе с маленькой чайной ложкой и ставит на стол две кружки чая. Я медленно приближаюсь, пересаживаюсь к столу, не переставая внимательно изучать его лицо, чтобы увидеть хоть малейшее изменение в его выражении. Но нет. Он спокоен, я бы даже сказала, сверхспокоен. Он кивает головой на кружку и зачерпывает ложечкой немного моего любимого малинового варенья и отправляет себе в рот. Маленькая капелька остаётся на его губе, и он неспешно облизывает её. Усмехается, делает небольшой глоток чая. И подавшись немного вперёд (мы сидим напротив друг друга) и пристально посмотрев на меня, неожиданно громко смеётся. И я совершенно сбита с толку его смехом, не понимаю его причины. И сижу немного пришибленная и совсем не понимающая, что происходит. — Ты бы ещё через два года догадалась спросить, почему я оказался у тебя, — отсмеявшись, насмешливо отвечает. Встаёт, берёт кружку в руки и уходит к подоконнику, чтобы там встать и облокотится на него спиной. Я обиженно сжимаю губы, делаю большой глоток чая и едва сдерживаюсь, чтобы сразу же не выплюнуть: обожгла язык. Блин, блин, блин!.. Я гневно смотрю на него, возмущённо пыхчу, но делаю глубокий вздох, мысленно приказывая себе успокоиться и взять себя в руки. Снова большой и глубокий вздох. На этот раз я уже более осторожна: пью маленькими глоточками, не спеша, неторопливо и через раз отправляя в рот небольшие порции моего любимого варенья. Выдыхаю. — Может, ты всё-таки расскажешь? — делаю ещё раз попытку прояснить для себе всё ещё остававшийся неясным момент. — А ты не помнишь? — насмешливо, ещё и издевательски кривит губы. Но только вот я всё-таки замечаю, как он немного подаётся вперёд и делает маленький глоток со своей кружки, прежде чем ответить. — Может, ты прекратишь отвечать вопросом на вопрос, и всё-таки ответишь, а, Кость? Надеюсь, ты понимаешь, что если бы я знала — я бы не спрашивала. Это же очевидно, не так ли? — Да, пожалуй, ты права, — всё же нехотя соглашается, признавая мою правоту, — значит, хочешь правду, — тихонько произносит вслух. И я не пойму, кому адресуется эта фраза: он говорит это самому себе или мне? Но молчу, жду терпеливо, отставив в сторону кружку, напряжённо жду. Он на мгновение поджимает губы, выдыхает, прежде чем ответить, взлохмачивает волосы на макушке и кидает на меня задумчивый взгляд. — Ты прости меня, наверное, за это вот всё представление. Объяснение очень простое: ночью ты проснулась и долго не могла согреться, и я вот согревал тебя. Я давал тебе жаропонижающее, чтобы сбить температуру. По рецепту нужно каждые два часа это делать. Он договаривает и вздыхает, отворачивается от меня и смотрит в окно. Я кусаю губы. Подхожу к нему, медленно ступая. — Спасибо тебе, Кость, — я, решившись, опускаю руку на его плечо, и он вздрагивает, переводит на меня вопросительно-удивлённый взгляд, — спасибо за всё. Я, правда, плохо помню, что было этой ночью. Смутно только. Спасибо, что прояснил и вообще. Я неловко топчусь рядом, всё также удерживая руку на его плече. Глаза в глаза. Пристально, прямо, в упор, на долгие-долгие несколько секунд-минут. Но вот его ресницы опускаются, скрывая глаза и улыбка: лёгкая и радушная появляется на губах. Появляется и также быстро исчезает. — Не за что. Знаешь… Он приподнимается с подоконника и я вынужденно опускаю руку и отхожу немного в сторону. Я стою рядом, терпеливо жду продолжения его незаконченной фразы. — Я просто хотел спросить насчёт этой ночи и той, прошлой, когда ты оказалась у меня дома. Помнишь? — быстро спрашивает и цепко ловит мои глаза своими и, дождавшись моего кивка, продолжает после небольшого выдоха, — ты, правда, ничего не помнишь, что было? — Правда, — выдыхаю, — и сама не знаю, почему так происходит, — приходиться признаться, — как будто мозг отключается на время, и я будто бы помню, а будто бы и нет. Понимаешь? И почему только с этими случаями — не понимаю. Понимаешь? — Понимаю, — негромко бормочет, не спуская с меня испытующего взгляда своих серых, пронзительных, задумчивых сейчас глаз, — понимаю, — повторяет снова зачем-то, усмехается краешком губ, — что, в прошлый раз ты была пьяна, а сегодня, точнее вчера — просто напросто переутомилась. Такое бывает со всеми, расслабься, — он улыбается уже более широко, — всё просто, Карин, не парься. А то я вижу, что уже себя, наверное, накрутила, да? — усмехнувшись, с издёвкой поддевает меня, окидывая насмешливым взглядом серых глаз. Всё так привычно, что несколькими минутами ранее происшедшее кажется мне сном. За то, как он извинился, за то, как он объяснял, каким тоном. Не понимаю я его. Совершенно, ну. Не понимаю. Не успеваю следить за сменой его настроений. — Будешь ещё чаю? — тем временем спокойно интересуется. — Буду, — негромко подтверждаю. Вздыхаю, смотря в окно: метёт снег, кружатся в разнообразных танцах белые пушистые снежинки. Красиво. Вот так вот смотреть находясь в теплоте квартиры, а не снаружи. И я в очередной раз радуюсь, что сейчас выходные, и я могу себе позволить не идти на работу и, вообще, выходить на улицу, ведь есть Костя. Кстати, о нём. Он сноровисто вновь наполняет кружки горячим чаем. — Спасибо, — тихонько благодарю, обхватываю, точнее пытаюсь обхватить кружку пальцами, но она предсказуемо обжигает и я сдавленно чертыхаюсь сквозь зубы. Слышу негромкий смешок и поспешно поднимаю голову: он и не пытается скрыть улыбки, слабой, но всё же имеющейся у него на губах. И сама улыбаюсь в ответ, не сдерживаясь, и поспешно прячу улыбку, заглядывая в кружку, сосредоточенно помешивая мёд в ней. Он растворяется, чтобы осесть там на дне и немного подсластить несладкий чай. Сюда ещё очень кстати подошёл бы уютно потрескивающий камин. И я прикрываю глаза, вновь обхватывая пальцами уже подостывшую кружку, мысленно представляя перед глазами эту картину. Делаю большой глоток, с удовольствием чувствуя, как тепло приятно обжигает и падает в желудок, согревая. — Давай, если ты не против, переместимся поближе к телевизору? — спустя несколько секунд предлагает. Я окидываю его задумчивым взглядом из-под полуопущенных ресниц. Смотрю так несколько секунд, потом выдаю ёмкий, но чрезвычайно лаконичный ответ: — Пойдём. И первая выхожу из комнаты, направляясь к себе. Костя идёт следом, с подносом в руках, на котором высятся сладости. За чаем он возвращается со вторым заходом на кухню. Я уже удобно располагаюсь на кровати, включаю телевизор, изо всех сил делая вид, что увлечена транслирующейся передачей, моля Богов, чтобы он забыл о оставшемся горячем молоке. Но нет. Он приносит ещё одну кружку, в которой плещется молоко и я обречённо выдыхаю, смотрю на него жалостливо. Не срабатывает. Он только улыбается, отодвигает кружку с чаем и кивает мне на кружку с молоком. Я тяжко вздыхаю, покоряясь судьбе и Косте. Забираю её в руки, она греет руки и я, чуть поморщившись, принимаюсь пить маленькими глоточками, периодически морщась. Ну не люблю я тёплое молоко, ну не люблю ещё с детства. Костя расслабленно лежит рядом, развалившись на кровати и спокойно наблюдает за моими мучениями, только иногда быстро улыбается, когда я в очередной раз прискорбно вздыхаю. Делаю последний большой глоток, с усилием проглатываю и с нескрываемым облегчением отставляю кружку в сторону, перевожу взгляд на своего мучителя: — Всё, я выпила. — Умничка, — с улыбкой отзывается и даже не ленится, чтобы привстать и заглянуть в кружку, одобрительно кивнуть мне и снова улечься, падая на подушки. — Будешь? — кивает он на конфеты. Я перевожу на него скептический взгляд и то ли от злости, то ли из-за природной вредности сгребаю все конфеты, оставляя ему одну-единственную. Он хмыкает, смеряет меня удивлённым взглядом, но ничем не комментирует. Я быстро разворачиваю одну и с наслаждением опускаю в рот, стараясь побыстрее забить вкус молока. Шоколад приятно растекается на языке и я довольно жмурюсь, ловлю его насмешливый взгляд. — Что? — Может поделишься? — спокойно спрашивает, рассматривая меня изучающе. — Не-а, — я по-детски показываю язык и быстро отворачиваюсь. — А если заберу? — задаёт вполне резонный вопрос. — Не получится, — фыркаю я, всё крепче прижимая к себе конфеты. — Да ладно? — его голос так и сочится сарказмом, но он всё ещё остаётся на месте, не делая никаких попыток изменить своё местоположение и повлиять на меня физической силой: попросту забрать. Но, видимо, я слишком хорошо о нём думаю, потому что в следующую секунду он наваливается сверху, щекочет меня, и я хохочу, но не отпускаю конфет, поворачиваюсь на живот, накрывая сладости собой. На несколько секунд он прекращает свою «экзекуцию», и я не успеваю облегчённо выдохнуть, как он набрасывается на меня с удвоенной силой. Я громко смеюсь. Мне так легко сейчас и просто, как давно не было ни с кем из мужчин. Если бы отбросить тот факт, что этот один конкретный мужчина является женихом моей сестры — было бы всё просто замечательно, а так… Но в следующую секунду смех буквально застревает у меня в груди. Он перестаёт щекотать меня, вместо этого его губы оказываются у меня на шее, целуют легонько, и у меня от этого простого, такого малейшего и быстрого касания его губ — дыхание сбивается, теряется в лёгких. Я застываю, чтобы в следующую секунду почувствовать, как его руки опускаются на мою талию и начинают медленно, неторопливо подниматься выше, скользить вверх. Его едва слышное дыхание и моё хриплое — это всё, что мне слышно сейчас, и телевизор не мешает совсем. Отходит в сторону. Я всё также лежу к нему спиной, а его руки всё поднимаются и поднимаются выше. Губы скользят по плечам поверх лёгкой, тонкой футболки. И мне бы сделать что-то: прервать его, потребовать прекратить, но тело предательски отзывается на все его движения, и сладкая нега растекается по мышцам, ослабляя его, делая таким уязвимым и чувственным для его рук и губ. Он медленно переворачивает меня, заглядывает в глаза своими потемневшими. И у меня уже в который раз дыхание застревает в лёгких. Его лицо приближается, так близко, его глаза сосредоточенны на моих губах, и я невольно их облизываю. Застываю, вся напряжённая в его руках. Но не судьба. Не суждено видимо. Его губы останавливаются всего в нескольких сантиметрах от моих. Но зазвонивший телефон всё рушит. Он резко отодвигается от меня, садится рядом на кровать. Я несколько секунд растерянно моргаю прежде чем встать на слабеющих ногах и подойти и взять трубку. — Да, Том? — со вздохом отвечаю, падая на кровать, прикрываю глаза. Костя сидит рядом, только слышу как звук телевизора становится тише. — Привет, как ты? Как себя чувствуешь? — её голос до ужасающего бодр и так и лучится довольством, но обеспокоенные нотки всё же мелькают, когда она спрашивает о моём здоровье. — Получше, чем вчера, — я улыбаюсь. — Да? Я рада, Карин, я рада, — с облегчением отзывается. — Слушай, тут такое дело… Она замолкает, не закончив фразу, и я мгновенно настораживаюсь, вся подобравшись и распахнув глаза. Чтобы успеть заметить, как Костя, кинув на меня торжествующий взгляд, заграбастывает все конфеты и подмигивает мне. Я закатываю глаза, но улыбка всё же прорывается, трогает губы, когда я вижу это. — Ну, в чём дело? — поторапливаю я её. — Карин, ты не обижайся, но не получится приехать ни сегодня ни завтра. Она говорит, и по мере продолжения её фразы у меня всё больше и больше отвисает челюсть. Ну, здрасте, приехали. Но задаю я только один вопрос: — Почему? Сестра по ту сторону трубки тяжело вздыхает: — Кариш, посмотри в окно — всё заметает. Даже при большом желании я не смогу выехать раньше, чем через несколько дней. — Но через несколько дней уже Новый Год, — жалобно говорю, разом погрустнев. — Я знаю, малышка, я знаю, — тон сестры становится мягче, и виноватым, — ах да, родители вчера звонили. Просили их не беспокоить. Хихикает она. — Не беспокоить? — я зачем-то перевожу удивлённый взгляд на Костю. Тот старательно делает вид, что не слушает и ему всё по барабану, но вот только напряжение выдают сцепленные пальцы и то и дело поджимающиеся губы. И я не понимаю причин. Но спрашивать, естественно, не буду. — Ага, — по голосу слышу, что она улыбается, заговорщически понижает голос, — представляешь, мама вчера позвонила и сказала, чтобы им не трезвонили. Они решили устроить себе медовый месяц, — она не сдерживается и тихонько хихикает, а я думаю, что у моих родителей интимная жизнь и то активней чем у меня, — представляешь? Так что, не трезвонь пожалуйста. Ага? — Ага, — автоматически подтверждаю, но тут же меня интересует другое, — а почему они тебе сказали, а не мне? — А потому, — принимается терпеливо и словно малому ребёнку разъяснять она, — что я, якобы у тебя. И пришлось соврать, что ты ванную принимаешь, понимаешь, чтобы… Ну ты понимаешь. В её голосе снова звучат виноватые нотки. Ну, конечно, я понимаю. Пришлось соврать, чтобы они не узнали, что я сама осталась дома, а любящая старшая сестра сейчас находится чёрт знает где… и, кстати, насчёт «где». — А ты далеко от города? Успеешь вернуться до их приезда? Судя по наступившему молчанию, сестра напряжённо думает, спустя несколько томительных секунд я всё же дожидаюсь от неё ответа: — Да, пожалуй да. Я постараюсь, — уже более уверенно заявляет. — Подожди, я сейчас, — я прикрываю трубку ладонью и перевожу непонимающий взгляд на Костю, который и окликнул меня негромко, заставляя оторваться от разговора. Мой взгляд ясно выражает моё мнение по этому поводу, но он вместо ответа просто забирает у меня телефон и преспокойненько выходит вместе с ним в другую комнату, оставляя меня в недоумении и растерянности, а ещё и чуточку злости: как эту выходку вот сейчас воспринимать? Но я остаюсь сидеть и терпеливо жду его возвращения. И не проходит много времени прежде чем он возвращается и так же, как и до этого, протягивает мне обратно мой телефон. Я смеряю его недовольным взглядом, но телефон беру и прикладываю к уху, не спуская с него непонимающего взгляда. Он чему-то усмехается и отходит подальше, усаживаясь в кресло напротив, я пожимаю плечами и возвращаюсь к прерванному разговору. Тома, как ни странно молчит. Возможно уже и повесила трубку? — Том, ты тут? — всё же зову её. — Да, — тихонько подтверждает, — Карин, — начинает неуверенно, и меня уже в который раз за время этого разговора начинает брать в тиски напряжение, но я просто терпеливо жду продолжения, больше не тороплю её, — Карин. Нам нужно было раньше об этом поговорить, но я не знала как. Но раз уж так получилось, давай сейчас, — снова вздох, — Кариш, Костя не мой жених. Он… он… Она замолкает, а я поднимаю глаза на Костю. Тот сидит в кресле, как и прежде, только теперь он видно, что не на шутку напряжён и так же напряжённо следит за мной, моими глазами, выражением моего лица. А я…, а я не знаю, что и думать, что говорить. Не знаю, что сейчас нужно сказать и, видимо, этого не требуется, так как сестра продолжает: — Я попытаюсь объяснить. А ты не перебивай пожалуйста, ладно? И, не дожидаясь от меня согласия, тут же быстро продолжает, видимо, боясь, что я её всё-таки перебью, куда уж мне. Столько мыслей и эмоций в голове, что вычленить одну составляет огромнейшего труда, поэтому и могу только молча переваривать её слова и попытаться понять. — Наши родители, а точнее наш папа и отец Кости договорились поженить нас для скрепления компаний. Понимаешь? Тут я не смогла смолчать: — Но это же попахивает древностью, тебе не кажется? Когда родители сами выбирали пару без согласия детей. Это бред, тебе не кажется? — Кажется, Карин, — голос сестры всё такой же тихий и спокойный, слишком спокойный для того, чтобы быть им действительно. — Но у папы пару месяцев назад были проблемы на фирме, а папа Кости помог. И я не знаю почему им в голову пришла такая «гениальная» идея. Веришь, нет? Меня просто поставили перед фактом, как и Костю. И мы не то, чтобы смирились, просто старались делать вид перед родителями, изо всех сил демонстрируя пару. И у нас, кажется, получилось. Просто, понимаешь, так одновременно и легче. Мама так хотела, чтобы я вышла замуж, и родители Кости — тоже, и мы поддерживали это, чтобы они прекратили нас сватать. Ты же помнишь, как мама приводила кавалеров, да? Я устала от этого, в конце-концов, я не маленький ребёнок, я сама в состоянии выбрать себе мужа. И кажется уже выбрала, — смешок, — и это не Костя. — Ты сейчас с ним? — тихонько спрашиваю. — Что? — Сейчас с предполагаемым мужем? — А… да, с ним. И ты его знаешь, — через паузу добавляет. — Юра что ли? — почему-то именно его имя первым всплывает в голове. — Да, — очень удивлённо отзывается сестра, — а ты разве знала о нас? — тут же подозрительно-потрясённо интересуется. — Нет. Просто догадалась, — спокойно отзываюсь, ловлю напряжённый взгляд Кости. Смотрю, не отрывая от него своего взгляда. — Главное, чтобы родители не догадались, — со вздохом отзывается сестра. Я издаю нервный смешок: — И долго вы собираетесь водить родителей за нос? — Не водить, — со вздохом поправляет сестра, — просто… — она замолкает. И да, я понимаю, но да, я ещё в шоке, — хотели сказать. Скоро. И Костя сейчас попросил сказать тебе. Да и я, в принципе, собиралась. Просто… — снова пауза, тяжёлый вздох, — так и не решилась. Прости. Прости, сестрёнка. — Ага, — более информативное не может сорваться с губ. Я сижу пришибленная целиком и полностью. Кажется, что действительно попахивает средневековьем и всё это бред, но оказывается, что нет, не бред и не средневековье, а вполне себе реальная жизнь. Наша жизнь. И мне нужно время, чтобы всё переварить. Не знаю сколько, но однозначно тут, в этом вопросе, нужно время. Я вздыхаю. — Ладно, Том, я поняла. Я поняла. — Кариш? — в её голосе появляются просительные, умоляющие нотки, — прости меня, ладно? И Костю тоже. — Я подумаю над этим, — спокойно отвечаю, вновь кидая сердитый, гневный взгляд на Костю. Тот спокойно его встречает, только губы поджимает, — пока, Том. Я прощаюсь и кладу трубку. Сестра, помолчав, тоже прощается. И мы остаёмся с Костей одни. Кручу в пальцах телефон, потом кладу на тумбочку возле кровати. Закрываю лицо ладонями, чувствуя, как слёзы зарождаются в уголках глаз и начинают их щипать. Мне чертовски обидно и больно. Потому что я столько изводила себя по поводу того, что Костя — жених Томы, и для меня он как запрет, а тут оказывается это всё ложью. И я не знаю, что с этой правдой делать. Я совершенно растеряна и разбита. Чувствую, как прогибается матрас под весом Кости, и ещё горше начинаю рыдать, слёзы, кажется, уже нескончаемо катятся из глаз, и я не могу остановить этот водный поток. Я давлюсь ими и своими рыданиями. — Прости меня, слышишь? — его руки притягивают меня к себе, прижимают к тёплому боку и начинают ласково, осторожно поглаживать по волосам. Я не отталкиваю его, у меня уже на это сил нет. Он что-то продолжает шептать, а я молчу, продолжая плакать.