12 июля 1918 года Западный фронт, близ Марны
Разместившийся в доме на окраине одного из предместий Парижа штаб союзных войск предсказуемо встречает нас простотой и строгостью. Вслед за адъютантом генерала Першинга* поднимаюсь на второй этаж, встречные военные козыряют нам, я, еще не привыкший к этому жесту, неловко отвечаю им. Наконец адъютант, вертлявый сухопарый человечек (прославленный генерал терпеть не может нелюдей рядом с собой) останавливается у одной из дверей, и после короткого стука и приглашения войти мы оказываемся в просторной комнате, где у стола с картами толпятся навощенные усы, блестящие погоны и аксельбанты. Звучит незнакомая речь, в воздухе вместе с пылью витает смесь запахов дорогих одеколонов, от которой мне сразу хочется чихать. При нашем появлении все разговоры разом стихают, и офицеры поворачиваются, окидывая меня высокомерными взглядами. — Господа, позвольте представить, — выходя вперед, докладывает адъютант. — Капитан Аллан Гелленберг, из Департамента Охоты Соединенных Штатов. Прибыл по вашему вызову для истребления вражеской темной магии. Одергивая на себе мешковатый мундир, вытягиваюсь в струнку, отдаю по-военному честь. Капитан из меня никакой, и все присутствующие это прекрасно понимают, пряча усмешку в усы. Всего лишь год нахождения в запасе — и вот я уже здесь, в наскоро присвоенном офицерском звании. Появись я тут как гражданское лицо, это подорвало бы моральный дух солдат, которым надо думать о победе, а не о темной магии. Поэтому для них я всего лишь очередной офицер, прибывший на фронт. Один из французских генералов, должно быть, сам Фош**, смотрит на меня суровым взглядом из-под кустистых седых бровей. — Что ж, мистер Гелленберг, если молва о вас не лжет, вы должны немедленно отправиться на передовую, выявить место скопления темных сил противника и как можно скорее уничтожить их. Как вы сами понимаете, они только затрудняют наш прорыв линии фронта. И, будто бы тут же забыв обо мне, он вместе с другими офицерами вновь склоняется к карте, о чем-то переговариваясь с ними по-французски. Этим мне как бы дают понять, что посвящать меня в планы грядущего наступления никто не собирается, я для них что-то вроде скальпеля, срезающего гнойный нарыв, пешка в большой военной игре, человек, что никогда не попадет в учебники истории…***
Из штаба рассыльный-гном на новеньком блестящем «Харлее» с коляской везет меня в расположение Шестой армии, где в последний раз была замечена активность темных сил. Всю дорогу мотоцикл трясется и подпрыгивает на ухабах, и я с тоской вспоминаю дорогу от Северного вокзала в Париже, когда меня везли в удобном открытом четырехместном ландо с рессорной подвеской. Очевидно, чем ближе к линии фронта, тем меньше удобств. Двигатель «Харлея» тарахтит так, что практически ничего не слышно, и потому с водителем поговорить невозможно. А жаль — мне ведь так интересно узнать поподробнее о положении дел. Если верить газетам, фронт сейчас укрепился где-то в районе Реймса, но, по словам адъютанта Першинга, немцы явно готовят наступление, иначе зачем им высылать вперед темномагических существ? Насмотревшись на профиль гнома в кожаном шлеме, защитных очках и с развевающейся по ветру бородой, я перевожу взгляд на мелькающие по сторонам пасторальные пейзажи. Погода, еще совсем недавно ясная и солнечная, по мере приближения к передовой все больше портится, небо затягивается тучами, дует пронизывающий ветер. Миновав колонну санитарных фургонов и артиллерийский парк, мы наконец-то оказываемся возле длинной сети траншей. Там нас встречает угрюмый небритый человек в неглаженом мундире. Приняв у рассыльного пакет насчет меня, вскрыв его и бегло прочтя послание, он окидывает презрительным взглядом мою чистую, с иголочки форму и хмуро представляется капитаном Брюлем, командиром полевой разведки, при этом начисто игнорируя мою протянутую для пожатия руку. Охотников здесь, на передовой, особенно не любят, презрительно называя нас «падальщиками» и «золотарями». Гном на «Харлее» скрывается в облаке дыма и пыли, а я вслед за капитаном Брюлем иду по траншее, каждый раз вздрагивая от далеких взрывов и в то же время стараясь выглядеть бодрым и бесстрашным. — Когда произошло последнее нападение? — спрашиваю я у Брюля, чтобы отвлечься. — Вчера утром, часов около пяти, — не оборачиваясь, бросает тот. — А сколько их всего было? — Пять или шесть за последний месяц, точно уже не помню. — Но они, должно быть, были какими-то особенными, необычными, — размышляю я вслух, — иначе я бы тут не понадобился. Капитан лишь пожимает плечами: — Понятия не имею. Я в нечисти не особо разбираюсь. И уж точно не я вас сюда позвал. Понимая, что дальше спрашивать его бесполезно, — он так и будет отвечать короткими фразами, — я оглядываюсь вокруг. Обедающие у бруствера солдаты в грязных шинелях смотрят на меня угрюмо и подозрительно. Мой провожатый внезапно разворачивается ко мне, и в его безразличном ко всему взгляде вспыхивает какой-то странный огонь. — Вы не похожи на «падальщика», — произносит он. — Увы, но не все Охотники носят длинные плащи, широкополые шляпы и ботфорты, как можно судить по картинкам и кинолентам, — усмехаюсь я. — Я не об этом. — Он указывает на чемодан в моей руке. — Что у вас там? — Арбалет, набор стрел, пара флаконов с зельями и еще несколько штучек, о которых я предпочту умолчать. — И это все? — удивляется капитан. — Мне этого вполне хватает, — пожимаю я плечами. — В Аризоне я охотился на троллей именно с этим набором. А местность там, хочу заметить, скалистая, труднопроходимая, не то, что здесь. — А вы понимаете, что тут вам не мирные Штаты, а, мать ее, Европа и гребаная континентальная война? — заводясь все больше, говорит Брюль. — Вы знаете, что двое ваших уже пропали, когда охотились за этой немецкой заразой? А если и вы облажаетесь… Дьявол, да прекратите вы уже ухмыляться!.. Он срывается на крик и, покраснев от бешенства, идет дальше. Я про себя только вздыхаю. Без юмора, пусть даже и черного, в моем деле никуда. Но, действительно, здесь лучше держать усмешку при себе. Нервы у солдат измотаны войной, все готовы в любой момент сорваться на кого угодно. — Тогда прошу отвести меня к жертвам нападения, чтобы сразу начать разбираться во всем, — дабы успокоить капитана, говорю я.***
В полевом госпитале пахнет отвратительной смесью крови, пота и различных лекарств. Как раненые, так и больные дизентерией и тифом лежат все вместе, словно в изоляторе закончились свободные койки. Усталые и злые сестры милосердия, ни одну из которых я бы не пожелал на роль Флоренс Найтингейл***, снуют между пациентами, меняя им бинты, вкалывая морфий и терпя похабные замечания и шлепки ниже спины. Капитан Брюль проводит меня через помещение в особый отсек для пораженных темной магией. Предъявив пропуск застывшему у входа солдату с винтовкой, вхожу в низкое темное помещение, зажигаю керосиновый фонарь. По левую сторону от меня — несколько клеток. В первой из них, скуля и отчаянно цепляясь ногтями за решетку, сидит волосатый грязный человек. Тут, скорее всего, укус оборотня. Вколоть ему пару ампул с противоядием и подождать до полнолуния. Во второй клетке гном с остекленевшим взглядом и струйкой слюны, стекающей по бороде. Здесь тоже ясно: ловец душ либо энергетический вампир. Тут уже ничем не поможешь. А вот дальше мой взгляд натыкается на странного вида труп, лежащий на мраморном столе и укрытый до подбородка черной простыней. Поднеся фонарь поближе, вижу вместо глаз пустые провалы, свернутые в трубочку и покрытые запекшейся кровью уши… — Мать моя женщина! Это кто ж его так? — поворачиваюсь я к Брюлю, застывшему у порога. Тот пожимает плечами: — Мы сами не знаем. Нашли его как раз вчера, не вернулся из караула. Это рядовой Артен из второй роты. Его товарищ говорит, спал и ничего не видел. Да, я первый раз встречаю такое. Наверное, какой-то особенный вид темной магии. Что ж, мне еще предстоит его изучить. Позже, в отведенной мне казарме, расстелив на дощатой кровати чистое белье и разложив вещи по углам, сажусь за выскобленный стол и, достав из чемодана листок бумаги, авторучкой вывожу на нем: «Милая Хелен…»