15 июля 1918 года Западный фронт, позиции Шестой армии
— До войны, у себя в Провансе, я работал на винограднике, — откусывая большими белыми зубами кусок плитки трофейного шоколада и запивая его коньяком из посылки, рассказывает капрал Трускар. — Какое мы там давили вино, вы никогда такого не пробовали! Серьезно, капитан, как закончится война, приезжайте ко мне, я вас им угощу. У меня в погребе как раз на такой случай припасен бочонок. Ламелин Трускар — простой парень тридцати лет, но выглядит он гораздо моложе — должно быть, действительно много времени провел на природе. Он служит на этом участке фронта всего полгода, но уже освоился так, будто бы всю жизнь здесь прожил. Поэтому капитан Брюль, не желая возиться со мной самолично, приставил ко мне этого пройдоху, который теперь должен сопровождать меня повсюду и выполнять функции помощника и переводчика одновременно. К слову сказать, Трускар говорит по-английски почти без акцента, в шутку уверяя меня, что у них в Провансе все рождаются со знанием многих языков. Однако что-то мне подсказывает, что это его знание тут явно не случайно и, быть может, он приставлен ко мне разведкой с более серьезной целью. За эти три дня, что я на фронте, мы побывали во всех наиболее опасных местах, где сгустки темной материи были особенно плотны. Однако ничего серьезного я там не увидел. Трускар, разумеется, был осведомлен об истинной цели моего визита сюда и в обмен на это поведал мне кое-какую свою тайну, о которой, по его словам, не знал здесь никто. Оказывается, он был в числе солдат, в октябре прошлого года вызванных на расстрел Маты Хари. А ведь с недавних пор стали ходить слухи, что знаменитая шпионка была не суккубом, а настоящей ведьмой, и ее прощальный воздушный поцелуй расстрельной команде был ничем иным как страшным проклятием. Поэтому-то с солдатами, расстреливавшими Мату, старались лишний раз не пересекаться и вообще держаться от них подальше, чтобы ненароком не попасть под действие проклятия. Я же в эти сказки не верил и потому находился рядом с Трускаром безбоязненно. А сейчас раннее утро, солнце еще только выглянуло, прострелив своими лучами туманный сумрак. Мы сидим возле бруствера и уничтожаем съестные припасы из большой коробки, присланной капралу из дома. Остальные солдаты недобро косятся на нас, должно быть, понимая, что французский капрал и американский капитан панибратствуют не просто так. Кое-кто даже сплевывает сквозь зубы. Меня в который раз охватывает тоска: если бы только мог, я бы крикнул всем этим изморенным войной людям и нелюдям, что же на самом деле привело меня сюда. Стиснув изо всех сил зубы, я обмакиваю в чай печенье домашней выпечки. — Да, чуть не забыл, — спохватывается вдруг Трускар. Он как будто не замечает направленных на нас гнетущих взглядов сослуживцев, по-прежнему выглядя беззаботно. Из-под шинели он вынимает фотокарточку, протягивает мне: — Это мой сынишка, Пьер, ему тут всего годик. А вот моя драгоценная Люсиль. Это в четырнадцатом году, незадолго до начала войны… Я смотрю на мирную семейную идиллию на фоне пасторального пейзажа, напоминающего открытку, и думаю, как, должно быть, тяжело было этой семье через некоторое время осознавать, что началась война и что им придется расстаться со своим кормильцем. — А у вас, капитан, есть семья? — спрашивает вдруг Трускар. Не успеваю я ответить, как по траншее разносится тревожный крик. Обернувшись, мы видим солдата, который несется, придерживая каску, и лицо его перекошено от ужаса. — Что случилось? — бросаюсь я ему навстречу. Солдат что-то лепечет по-французски, и Трускар, вслушиваясь в его речь, резко вскакивает и хватает винтовку. — Бежим скорее, капитан! — восклицает он. — Похоже, в госпиталь проникла какая-то темномагическая зараза, один человек уже убит! Надо спешить! Завтрак мгновенно забыт и, схватив саквояж, я мчусь вслед за капралом и рядовым к зданию госпиталя. Встречные солдаты провожают нас недоуменными взглядами. И вновь госпиталь встречает меня могильной затхлостью и холодом, пробирающим до костей. Посреди коридора, ведущего в «темномагическое» отделение, валяется труп солдата-охранника. Возле входа в обычные палаты выстроилась цепочка парней из похоронной команды, видимо, чтобы не подпускать персонал и больных к месту происшествия. Склонившись с электрическим фонарем над трупом, я вижу разодранное в клочья горло, остекленевшие глаза, застывший в немом крике рот. — Как думаете, это оборотень, капитан? — присаживается рядом Трускар. — Не похоже. Зубы скорее человеческие. — Что же это, выходит, кто-то из больных спятил и загрыз этого парня? — криво усмехается капрал. — Тогда я скажу, чтобы допросили всех… — Не надо, — останавливаю я его жестом руки. — Это сделала тварь. И в здании ее сейчас нет, иначе я почуял бы запах. — Но как она проникла внутрь? — Трускар по-настоящему ошарашен, чего я еще ни разу не наблюдал. — Госпиталь же под усиленной охраной! — Значит, она никуда не проникала. — И на изумленный взгляд напарника я поясняю: — Она уже была внутри. Распахнув дверь отделения, я пробегаюсь лучом фонаря по его внутренностям. Ну так и есть — стол, где прежде лежал странного вида труп, теперь пустует. — Теперь понял? — поворачиваюсь я к побледневшему Трускару. — Этот парень воскрес и напал на охранника, а потом попросту вышел из госпиталя. Охрана наверняка приняла его за обычного раненого и потому ничего не заподозрила. А я идиот! — Со злостью швыряю на пол скомканный черный саван, пинаю стол. — Даже не додумался до такого! — И… и где же нам теперь его искать? — охрипшим от ужаса голосом спрашивает Трускар, как только мы выходим из госпиталя. Новость о том, что где-то поблизости бродит оживший мертвец, способна кого угодно напугать до чертиков. — Думаю, среди своих, в окопах. Если бы он двинулся в тыл, то давно бы уже нарвался на патрули. А за линией фронта нам его не достать. Мне стоит невероятных усилий не раскричаться и не начать бить себя кулаком по лицу. И как я мог не раскусить такую простую уловку! А ведь теперь по моей вине этот ходячий труп может запросто напасть на своих бывших товарищей и обратить их в себе подобных! — Прежде всего нужно вызвать сюда солдат из его роты, — с трудом совладав с собой, произношу я. — Тех, кто лучше всего знал его в лицо. Пусть они ищут. А еще пусть достанут его фотографию и разошлют телетайпом по всем участкам фронта. Черт, надо спешить, иначе будет поздно! Трускар бросается раздавать приказания, переводя мои слова на французский. Я же в волнении иду к брустверу, как вдруг солнце резко меркнет и все вокруг покрывается странной тяжелой мглой. Я еще даже не успеваю сообразить, откуда она взялась, как внутри у меня все будто бы схватывает льдом, а в глазах мутнеет. Прислонившись к стене траншеи, чтобы не упасть, я хочу достать укрепляющее зелье и внезапно понимаю, что свой чемодан я оставил в госпитале… Мгла резко надвигается на окопы живой стеной, и из нее внезапно появляются существа. Их страшные нечеловеческие лица напоминают карнавальные маски и, если бы не тела, висящие в воздухе подобно призракам, можно было бы подумать, что это какое-нибудь праздничное шествие. А вслед за ними появляются люди. Одетые в мундиры кайзеровской армии, они двигаются к окопам нестройными рядами, и из их страшных, подобных черным провалам ртов вырывается дикий нечеловеческий вой, который только безумец назвал бы походным маршем. И у всех, как у одного, лица перекошены в отвратительной гримасе, такой же, какая была на лице у сбежавшего трупа Артена. Армия воскрешенных мертвецов!.. Мгла давит на меня со всех сторон, ушные раковины, кажется, вот-вот вопьются в мозг, а череп лопнет… Задыхаясь, падаю на четвереньки и ползу вперед, шепча под нос заклинания и нащупывая рукой защитные амулеты на груди. Вдалеке слышатся взрывы, и земля подо мной содрогается. Чувствуя некоторое облегчение, я поднимаю голову и мне тут же хочется упасть на землю, зарыться в нее лицом и лежать вот так, не вставая… Страшные твари-призраки, нападая на солдат, рвут их на куски и высасывают души, а армия живых мертвецов, невзирая на пули, врывается в окопы, и завязывается драка. Воздух наполняется стонами раненых, запахом крови и могильным смрадом. «Только бы доползти… До чемодана, только бы добраться…» Прямо передо мной с края бруствера падает труп солдата в грязной порванной шинели. Я отшатываюсь назад, едва вижу его бледное, с бессмысленным выражением лицо. Прислоняюсь спиной к брустверу, чтобы передохнуть, и тут же на меня сверху валится тяжелое тело, дышащее прямо мне в лицо гнилью и холодом. Но на этот раз тело живое, оно придавливает меня к земле, впиваясь в грудь длинными пальцами с кривыми ногтями. Лицо перекошено гримасой, красные глаза так и дышат ненавистью, синяя гимнастерка заляпана потемневшей кровью. Рядовой Артен!.. Из оружия у меня с собой только пистолет с заговоренной серебряной пулей, но он спрятан в кобуре на поясе, а труп наваливается на меня всей тяжестью так, что я никак не могу туда дотянуться. Да еще и приходится сдерживать его обеими руками, потому как сгнившие зубы тянутся к моей шее, чтобы перегрызть ее так же, как до этого перегрызали шею охранника. Изо всех сил упираясь в грудь мертвеца правой рукой, левой я начинаю шарить поблизости, надеясь найти что-нибудь острое или увесистое. Но как назло, под пальцами лишь земля… Артен наваливается на меня еще сильнее, и я чувствую, как мускулы на моей правой руке вздуваются, едва сдерживая его. Еще один рывок — и моя рука медленно, но верно начинает сгибаться. Страшный рот мертвеца все ближе… В этот момент левая рука наконец-то натыкается на что-то твердое. Труп с бруствера! Пальцы машинально бегут по сукну шинели, нащупывают что-то холодное и металлическое — должно быть, флягу. Крепко сжав ее в кулаке, изо всех сил бью Артена в висок еще и еще раз. Вряд ли эти удары способны ему по-настоящему навредить, но они вынуждают его отвлечься, выпустить меня из рук. Пользуясь моментом, выхватываю из кобуры пистолет и, направив его в лицо мертвеца, спускаю курок… Разлетевшаяся на куски голова Артена брызгает на меня протухшими мозгами, и, оттолкнув уже окончательного мертвеца в сторону, я переворачиваюсь на живот и с наслаждением извергаю на землю свой недавний завтрак. Приятный холодок охватывает все мое тело и, сжав в руке пистолет, я проваливаюсь в черную пустоту…***
Прихожу в себя я от похлопываний по щекам. Сквозь пелену тумана перед глазами замечаю склонившегося надо мной Трускара, и его голос долетает до моего сознания не сразу, врываясь в него только на середины фразы. — …думал, придется побегать за этим мертвяком, повозиться, а тут вон вишь как… Это вы его, кстати? Твердая у вас рука! Я бы не смог… Простоватая, с акцентом, речь капрала окончательно приводит меня в себя и успокаивает. Я приподнимаюсь, и губ моих касается горлышко фляги. В ней коньяк, от которого все внутри у меня так и теплеет. — Трускар… — Голос мой сипл и едва слышен даже мне самому. — Ты жив?.. Он так же просто улыбается. Совсем непривычно здесь, среди хаоса, смерти и разрушений видеть его, веселого, как ни в чем не бывало. — А то как же, — отвечает Трускар. — А вы думали, что проклятье… А, так я вам не говорил? Я же когда шел на расстрел этой ведьмы, все время про себя читал одну присказку, мне ее еще бабка в детстве рассказывала — с ней ни одно проклятье, даже самое опасное, не страшно. Потому и жив до сих пор. С трудом заставив себя улыбнуться, я поворачиваю голову, решаясь наконец-то взглянуть на то, что творится вокруг. Вся та же траншея, тот же сумрак, но слишком уж кругом тихо — как будто все куда-то исчезли. Лишь изредка слышны вдалеке раскаты взрывов и пулеметные очереди. — Что?.. Что это было?.. — спрашиваю я то ли Трускара, то ли самого себя, то ли вообще пустое пространство. — Наступление, не иначе, — помрачнев, отвечает капрал. — А этих тварей они специально первыми пустили, для устрашения. Ну и путь всей армии расчистить, конечно. Опираясь руками о бруствер, я поднимаюсь. Видя, что я едва стою на ногах, Трускар придерживает меня за плечо и подвигает мой родной, столь горячо любимый саквояж из блестящей драконьей кожи. — А я что, я все понимаю, — улыбается он. — Я ж видел, что вы без него выходили из госпиталя. Вот, как заварушка началась, я сразу туда и кинулся… — Спасибо, — от всей души улыбаюсь ему я и, достав из чемодана склянку с зельем, окончательно прихожу с помощью нее в норму. — Нужно выбираться отсюда, — произношу достаточно твердым голосом. — Если немцы прорвали фронт, то значит, нам нужно спешить, чтобы догнать отступающую армию. — Оно-то что, оно правильно, — задумчиво отвечает Трускар. — Только сначала нужно проверить, нет ли тут чего серьезного. Или, может, живой кто остался? Он неспешным шагом двигается по траншее, а я, в который раз поражаясь его выдержке и в то же время простоте, иду следом. Кругом трупы, обломки укреплений, белеющие в сумраке письма, ящики с книгами и бельем… Все это свалено в кучу, покрыто липким мраком и так и дышит разрухой и гибелью… Проходя мимо одного из трупов, я случайно смотрю ему в лицо. Темные усы, щетина, суровый взгляд — покойся с миром, капитан Брюль. Далеко впереди слышится какое-то движение, и поперек траншеи стремглав пролетает какое-то странное существо на двух ногах и с чешуйчатым хвостом, похожее на динозавров из древних легенд. Мы с Трускаром замираем на месте, и я изо всех сил вслушиваюсь в наступившую тишину. В ней вдруг становится отчетливо слышно чье-то всхлипывание, доносящееся из разрушенного блиндажа справа от нас. — Кто здесь? — взводя курок пистолета и направляясь туда, спрашиваю я. Трускар, повторив то же самое по-французски, осторожно отодвигает в сторону доски, загораживающие вход в блиндаж. Сначала внутри никого не видно, но затем, включив фонарь, я обнаруживаю в углу рядом с печкой крупного жаба в голубой французской униформе. Он съеживается под лучом света, прикрывается лапами, неразборчиво квакает. Похоже, с ним случился шок. Трускар что-то ему говорит — кажется, успокаивает его и спрашивает, может ли тот идти. Жаб кивает и выползает из блиндажа, весь трясясь. Его четырехфутовой длины язык волочится за ним по земле, покрываясь мурашками. — Как тебя зовут, боец? — произношу я единственную фразу на французском, которую выучил за время пребывания здесь. Удивительно, но тот меня понимает, вытягиваясь в струнку и браво отдавая лапой честь: — Рядовой Кьенкор, сэр! Я невольно улыбаюсь. Теперь, когда нас трое, становится уже не так страшно идти дальше. Взбираюсь на бруствер и через бинокль озираю ведущую в тыл дорогу. Она утопает в густом сумраке, которому, казалось бы, нет конца и края. — Похоже, путь и в самом деле предстоит долгий, — произношу я вслух.