Лазурь небес и порожденье ада

— Привет, Гелленберг!.. — Здорово, Аллан!.. — О, Гелленберг, старый волк, как поживаешь?..       Все здороваются со мной в коридорах управления, кивают, пожимают мне руку, так, словно ничего и не произошло, как будто бы меня не выгнали с позором из отдела. Меня это слегка напрягает и, поспешно кивая всем в ответ и уходя от расспросов, я направляюсь прямо к кабинету Катсона. Застыв на пару мгновений у двери и резко постучавшись, распахиваю дверь и шагаю внутрь. Комиссар не один — напротив него за столом сидит детектив Морринг, которому доверили дело о Садоводе после моего ухода. Морринг — дешевый франт, который всегда носит ярко-оранжевый пиджак с голубой жилеткой и соломенное канотье, не расставаясь с ним даже в помещении. Нужно ли говорить, что детектив из него так себе и что мне совсем еще недавно приходилось учить его, словно желторотого птенца? А теперь гляди-ка, уже доволен, что занял мое место!       Бывший шеф вскидывает на меня взгляд, который тут же наполняется яростью, и шерсть на его загривке мгновенно топорщится во все стороны. — Гелленберг!.. — шипит он. — Какого хрена?.. — Простите, шеф, — развожу руками, и на лице моем, похоже, ни капли смущения. — Я, наверное, не вовремя… — Нет-нет, мы уже закончили, — вскакивает внезапно Морринг, указывая мне на стул: — Пожалуйста, детектив, садитесь. Шеф, буду работать, как вы и сказали. Проверить все случаи, говорите? Ладно, еще заскочу позже.       Он делает мне одобрительный жест и быстро выходит из кабинета. Странно. Морринг же вроде бы на хорошем счету у шефа и продолжает делать все, чтобы ему понравиться. С чего бы это ему так демонстративно выслуживаться передо мной? Не иначе как он действительно полный профан в расследовании, и ему нужно поскорее спихнуть на кого-нибудь это дело. Наступает минутная тишина. Я не решаюсь сесть, поскольку Катсон так и сверлит меня взглядом желтых глаз. — Я же тебе ясно сказал, Гелленберг, — произносит он наконец с расстановкой, — чтобы ты даже не смел переступать порог этого кабинета. Так какого же ты?.. — Я по поводу рапорта, шеф, — отвечаю я не моргнув глазом. — Просто когда я писал его, неправильно указал число… — Да мне плевать, что ты там указал! — Он резко вскакивает из-за стола, и глаза его оказываются почти на одном уровне с моими. — Ты просто нашел предлог, чтобы еще раз сюда припереться, не так ли? Что будет в следующий раз — скажешь, что забыл смыть за собой в сортире? — Спасибо, что подал мне идею, — усмехаюсь я и складываю руки на груди, — только ведь у вас без меня все равно расследование ни на йоту не сдвинется — то-то я вижу, как Морринг отсюда сбежал, едва я вошел.       Шеф грузно опускается обратно на стул, и его вставшие торчком усы поникают. С преувеличенным усердием он начинает копаться в отчетах. — Мне нечего тебе сказать, Аллан, — глухо произносит он. — Да, с твоего ухода расследование почти не продвинулось, но это не значит, что мы не можем раскрыть эти убийства. Морринг пока неплохо справляется, а если что, я могу передать дело кому-нибудь другому. На твоем месте я бы сейчас озаботился прежде всего поиском хорошего адвоката — день суда-то все ближе. Усмехнувшись, перевожу взгляд на его мятый галстук и рубашку, всю в масляных пятнах. — Что, с Минни совсем дела плохи? — решаюсь спросить я. — Иначе ты не обедал бы в дешевых забегаловках. Он вновь смотрит на меня со злобой. Похоже, имя его жены сейчас лучше даже не упоминать вслух. — Следи лучше за собой, Гелленберг, — цедит он сквозь зубы. — Где обедаю я, это мое дело. Ты сам с твоим заработком наверняка не брезгуешь уличной едой. — Вот тут ты ошибаешься, — усмехаюсь я. — Я последнее время вообще не ем, только пью. И, не слушая его ответ, разворачиваюсь и выхожу из кабинета. В коридоре встречаюсь с Оггерлифом. — Ого, сэр, вы здесь? — Лицо гнома сияет неподдельной радостью. — Какими судьбами? Неужто вернулись? — Если бы, — машу рукой. — После случившегося Катсон скорее сам поймает убийцу, чем снова доверит это мне. — А, так вам, наверное, интересно узнать, как сейчас двигается расследование? — Тим понижает голос, потому как мимо нас проходят многие сотрудники отдела убийств. — Так слушайте, что удалось узнать. Оказывается, тот парень, которого нашли на дне озера, был обычным мошенником по имени Фред Бэггинс. Он втирался в доверие к богато выглядящим дамочкам, прикидываясь то таким же богачом, то известным импресарио. А потом опаивал их вином со снотворным и грабил потихоньку. У него в карманах нашли с полдюжины фальшивых визитных карточек. Говорят, он таким образом колесил по всему Среднему Западу, и вот наконец добрался до Чикаго, где, хе-хе, ему и воздалось за все грехи его. — Интересно, — киваю я. — Бэггинс, говоришь? Если он проходил по делам о краже, я могу поднять архивы и что-нибудь на него найти. — Так-то оно так, но его убийцу вы все равно искать не можете, — с искренним сожалением вздыхает Оггерлиф. — Кстати, как вы там сейчас, в отделе краж? Я слышал, ведете охоту на самого Салли Финча?       Салли Финч — знаменитый мошенник, почти что легенда, который во главе своей шайки ездит по всей Америке и безжалостно обманывает всех кого можно, присваивая себе их деньги и каждый раз ускользая от правосудия. Говорят, сейчас он плотно обосновался в Чикаго, и потому с самого перевода в отдел краж меня направили на его поимку. Да только по сравнению с опасным и неизвестным маньяком какой-то мошенник выглядит ничтожеством, и потому я всеми силами стремлюсь вернуться к расследованию убийств Садовода. — Кстати, хорошо, что вы пришли, — говорит вдруг Огги и, наклонившись совсем близко ко мне, продолжает уже почти что шепотом: — Я тут поменялся с Роджерсом ради допроса одного старого бутлегера. Понимаете, я очень хочу понять психологию этих парней — что их вообще толкает на такое неблагородное занятие? Ладно там оружие или предметы искусства, но выпивка… Нет, я конечно понимаю, на каждый закон найдутся свои нарушители, но разве затем наше правительство запретило спиртное, чтобы плодить преступников? — Ты еще слишком наивен и идеалистичен, Тим, — усмехаюсь я. — Иногда преступники бывают даже выгодны правительству… Но я-то тебе зачем тут нужен? — Понимаете, у меня ведь в допросах еще мало опыта… Вы не могли бы пойти со мной и поприсутствовать там, а если что, и помочь? — Катсон это не одобрит, ты ведь знаешь. И мое начальство тоже. — Знаю, с моей стороны подло вас в это втягивать, но ведь я и сам, считайте, уже пошел на преступление, незаконно вызвавшись на допрос. Ну так что, поддержите? Вдвоем, быть может, нас не так сильно накажут.       А паренек-то, похоже, начинает учиться! Мне ничего не остается кроме как развести руками и последовать за ним на первый этаж, в допросную.       В холодной камере без окон за столом сидит пожилой бладхаунд в огромной кепке и болотно-зеленой рабочей фуфайке и угрюмым взглядом смотрит на нас. Тим садится напротив него за стол, раскрывает папку с делом, я же остаюсь стоять у двери, сложив на груди руки и сверля суровым взглядом задержанного. Тот, не выдержав, опускает глаза в пол. — Мистер Дриглби Смитиуайт, верно? — строго начинает гном. — Я детектив Оггерлиф, и я пришел задать вам несколько вопросов. Смитиуайт вскидывает красные глаза на «детектива». — Зови меня просто дядюшкой Дриглби, — хрипло рычит он. — Меня все так уже давно зовут. — Хорошо, мистер… Дриглби, — сглотнув, заминается Тим, но тут же твердо продолжает: — Вы обвиняетесь в хранении, транспортировке и продаже большого количества спиртного. При задержании у вас были изъяты несколько бутылок виски, но это, разумеется, не вся ваша партия. Если вы добровольно пойдете на сотрудничество со следствием и расскажете, где прячете остальное, срок вашего наказания может быть существенно уменьшен. Бладхаунд усмехается, так что щеки его противно трясутся. — Не смешите меня, детектив, — отвечает он. — Я вам свои нычки, а вы мне еще больший срок, ведь так? Знаю я эти ваши штучки! — Послушайте, мистер Дриглби, — Тим откладывает в сторону папку, наклоняется ближе к допрашиваемому, пристально глядя ему в глаза, — зачем оно вам вообще надо? Я ведь читал ваше досье и знаю, что попадаетесь вы уже не первый раз. Сейчас ваши друзья внесут за вас залог, и вы выйдете на свободу с тем, чтобы через месяц-другой снова попасться на чем-нибудь. И снова вы здесь, на допросе, и опять все по новой. Не лучше ли будет сразу все рассказать и отсидеть честно свой срок, а потом, выйдя на свободу, заняться каким-нибудь более полезным делом?       Невольно я подношу ладонь к глазам. Дьявол, Тим, ну зачем же так? И верно, губы дядюшки Дриглби растягиваются в подобии насмешливой улыбки, и он, нагнувшись еще ближе к Огги, начинает протяжно лаять: — Да ты хоть понимаешь, сынок, кто я такой? Я этим, как ты сказал, бесполезным делом занимаюсь с одиннадцатого года, уже скоро двадцать лет как! Тогда этого вашего «сухого закона» еще и в помине не было, а я уже гонял из Канады через озера плоты с зашитыми между бревнами бутылями самогонного виски! Ты, парень, тогда еще у мамки титьку сосал, а я уже гнал и во всем штате был известен! Все мои дети были тогда еще щенками, а теперь, смотри-ка, уже выросли и продолжают мое дело! Так что говорю тебе, сынок: попадался и буду попадаться, а от дела не отступлюсь! Хоть сажайте в тюрьму, буду и там гнать и продавать!       Оггерлиф, опешив, отодвигается от стола. Да уж, явно не на того напал. А пес к тому же, видимо, сразу раскусил, что Тим никакой не детектив, а стажер, и теперь сидит, довольно облизываясь. Решившись, шагаю вперед и облокачиваюсь на стол. — Я вам предлагаю, дядюшка Дриглби, такую сделку, — вкрадчиво начинаю я, — мы вас отсюда выпускаем, а вы взамен будете регулярно поставлять нам выпивку из своих схронов. Ну что, идет? Тим едва не подскакивает на стуле от неожиданности, но я вовремя успеваю наступить ему на ногу, и он успокаивается. — Вы за кого меня держите? — ухмыляется дядюшка Дриглби, и в его глазах горит вызов. — Я с копами никогда дел не имел и не буду иметь! — А с чего вы взяли, — усмехаюсь и перевожу взгляд с пса на гнома, — что мы вообще копы? Мы что, свои жетоны вам показали? Вот теперь опешивает уже сам Дриглби. Затравленно хлопая глазами, он озирает нас с Огги. — Но как же… Вы же… — непонимающе лепечет он. — Ты нарушил правила торговли в этом городе, приятель, — добавив в голос чуток металла, продолжаю я. — Нашему боссу это ой как не понравится... — Послушайте, я готов все сделать, как вы скажете, — вскакивая с места и едва ли не бросаясь мне в ноги, скулит Дриглби. — Хотите, войду с вами в долю, хотите — поделюсь частью товара… — Да расслабься, приятель, — улыбаюсь я, дружески похлопывая бутлегера по плечу. — Мы тебя просто проверяли. Теперь видим, что ты честный бизнесмен, но и силу, когда надо, чувствуешь. Давай сделаем так: как выйдешь отсюда, позвони по этому номеру. — Вырываю из блокнота Тима листок, записываю на нем несколько цифр. — Спросишь Аллана Гелленберга. А дальше уже решим, что да как.       Дядюшка Дриглби смущенно кивает, прячет листок с номером под кепку. Мы с Тимом выходим из допросной, и он тут же резко поворачивается ко мне. В глазах потомка древней династии горит бешеный огонь. — И что это было, детектив? — Таким разозленным молодого гнома я еще никогда не видел. — А что такого? — пожимаю плечами. — Ты просил тебе помочь, вот я и пришел на помощь, когда ты уже было расклеился. Н-да, не по зубам тебе оказался этот орешек. Надеюсь, хоть ошибку свою понял? — Что такого? — повторяет Оггерлиф, как будто бы не слыша моих последних фраз. — Вы мало того что обманули задержанного, так еще и нагло воспользовались им!.. — Поверь, Тим, это был такой психологический прием, — пытаюсь объяснить я. — Теперь этот Дриглби у нас на крючке, и мы будем знать про все его схроны, а в обмен на молчание можно будет пользоваться его товаром. А если он начнет хитрить, пытаться нас надуть или откроет новый тайник, тут-то его можно будет и прижать как следует. — И все равно это неправильно. — Тим качает головой. — Полицейский должен чтить закон, а не использовать его. Иначе чем он вообще отличается от преступника?       Я лишь пожимаю плечами. И правда, Огги еще слишком молод и неотесан для таких дел. С убийцами, конечно, все выходит намного проще. — Ладно, извините меня, что втянул вас во все это. И правда, дело совсем мне не по зубам. — Тим останавливается, подает мне руку. — Мне надо идти работать, детектив. Удачного дня. — И тебе всего доброго, — улыбаюсь я. Что ни говори, а Огги умеет поднять настроение, когда надо.       Гном скрывается за углом коридора, а я уже собираюсь идти по своим делам, как вдруг позади раздается громкое «Ограбили! Помогите!» Развернувшись, я вижу высокого крупного человека в меховой шубе и с густой бородой, который бежит по коридору, размахивая нескладно длинными руками, и орет с явно русским акцентом: — Помогите! Ограбили!!! — Что случилось? — Преграждаю ему путь, беру за рукав. — Успокойтесь, объясните без крика. Кто вас ограбил? — Вы уж простите, — бородач останавливается, тяжело дыша, достает платок и утирает со лба пот, — но тут такое стряслось… Я, видите ли, приехал сюда, в Чикаго… Торговлю здесь хотел открыть… А тут, прямо в гостинице, едва я на порог ступил… Такое, прости меня Господи… — Он крестится справа налево, что-то шепчет по-русски. — Если вас ограбили, то вам нужно в отдел краж, — говорю я, беря его под локоть. — Пойдемте, я вас туда провожу… — Так был я уже там! — Русский отталкивает мою руку. — Мне сказали, искать Гелленберга, он поможет. Вы ведь Гелленберг? А я Данила Пересветов, купец первой гильдии, эмигрировал из России в восемнадцатом году. — Он сжимает мою ладонь в своей, огромной и жилистой, крепко сдавливает. — Пойдемте со мной в гостиницу, я все покажу... — Постойте-ка, — останавливаю я его, начиная догадываться, — вас ограбил Салли Финч? — Он самый, — подтверждает Данила Пересветов, энергично кивая большой лохматой головой. — Я что, я ведь газеты читал и знаю, как он умеет народ дурить! А сразу, прости Господи, и не догадался! Да вы пойдемте ко мне в номер, тут недалеко совсем, два квартала пешком. Я вам по дороге все и расскажу.       Я про себя вздыхаю. Ну вот и еще один случай наклевывается. И отказаться не имею права — теперь дело этого мошенника целиком на моей совести. Купец первой гильдии нависает надо мной, с присвистом дыша мне в лицо водкой и луком и сверкая из-под шубы золотым крестом на шее. И почему его облик так карикатурен? Я знал русских из Экспедиционного корпуса во время войны, и все они были нормальными веселыми парнями, никакой взбалмошности и вечного пьянства. — Пойдемте, — говорю я вслух.

***

      В гостиницу я направляюсь неспешным шагом, но русский бежит почти вприпрыжку, то и дело останавливаясь и поджидая меня. На ходу он успевает рассказывать свою историю: — Я, значит, приехал сюда из Нью-Йорка. Я ведь, вы знаете, торгую пушниной, соболями там… А еще фарфоровый завод у меня был до революции, я, слава тебе Господи, успел его за границу вывезти, пока большевики не отняли… — Ближе к делу, — сухо обрываю его я. — Рассказывайте об ограблении. — Ага, так вот, приехал я сегодня утром, заселился в номер. И часу не прошло, как стучится ко мне какой-то хлыщ. Весь такой франт, богато одетый, в шляпе, с тросточкой. Я, говорит, известный миллиардер и коллекционер редких вещей, еще и визитку мне какую-то золоченую сунул. Только, говорит, узнал, что вы приехали, тут же к вам и кинулся. Осмотрел он, значит, мой номер и видит на подоконнике мою коллекцию фарфоровых кукол, я ее десять лет собирал. А еще, говорит, я слышал, что у вас есть яйца Фаберже, прямиком из России. Я киваю: а то как же. А он мне: продайте, мол, и то, и другое, я деньги солидные заплачу. Я головой качаю: нет, не могу, они мне дороже жизни. А он тут же чемоданчик свой открывает, и из него доллары свежие так и смотрят на меня, так и подмигивают. Вот он мне и говорит: тут, мол, ровно три миллиона, прямо сейчас в руки вам готов отдать. А я, знаете, как раз хотел новый завод в Нью-Йорке открывать, мне бы начальный капитал в такую сумму ой как не помешал. Но я для виду все-таки помедлил. Взял пачку купюр, рассмотрел на свет: вроде не фальшивые. Да и махнул на все рукой, забрал чемоданчик, а обе коллекции, свет очей моих, отдал этому проходимцу, чтоб ему пусто было! А уж потом заглянул в чемодан, смотрю: а под верхними купюрами лежат одни газетные нарезки, и все, как одна, об этом Финче, чтоб его! Умоляю, отыщите мерзавца!       И он даже хватает меня за руку и тянет за собой, отчего мне приходится вырваться и урезонить его. Тогда Пересветов бежит впереди меня, выкрикивая во весь голос: «Скорее, скорее! Мы должны найти его по горячим следам!» Прохожие смотрят на него с изумлением.       К тому времени, как мы подходим к гостинице «Кэпитэл», солнце прячется за тучи и все вокруг подергивается легким сумраком. Мы поднимаемся на третий этаж, Пересветов открывает дверь номера. Никаких матрешек с балалайками повсюду, как ни странно, нет, наоборот, убранство выглядит цивильно и даже скромно. О происхождении хозяина напоминает лишь большой медный самовар со связкой баранок в углу. — Вы проходите, а я сейчас разденусь, — говорит мне Пересветов, захлопывая дверь и поворачиваясь к гардеробу в углу. Рассматривая разложенный на кровати чемодан с газетными вырезками, краем глаза замечаю какое-то странное движение. Все бы ничего, но последовавший за этим звериный рык никак нельзя проигнорировать. Резко повернувшись, я застываю в ужасе.       Одежда на русском с треском лопается, и на моих глазах он превращается в огромного и косматого бурого медведя. Стоя на задних лапах, зверь поворачивается ко мне и исторгает утробный рев, от которого дрожат стекла в окнах номера. «Что?.. Какого хрена?..»       Не успеваю я додумать мысль до конца, как оборотень прыгает на меня, выбрасывая вперед лапы с длинными и острыми как бритва когтями. Я едва успеваю отскочить в сторону, и страшные когти лишь задевают мое правое плечо и распарывают бок. Не медля, я выхватываю из кобуры револьвер и нацеливаюсь на зверя, но тот с невероятной прытью разворачивается задом, сбивая меня с ног. Чувствую спиной что-то твердое — должно быть, журнальный столик — и в следующую секунду оказываюсь на полу. Слышен звон, в спину больно впиваются осколки. Проклятье, стеклянный графин!       Вид и запах крови, должно быть, еще сильнее раззадоривают медведя, и он с ревом поднимается на задние лапы, готовясь к новому броску. Только теперь я чувствую пронзившую руку нестерпимую боль от раны в плече. Изо всех сил стиснув зубы, тянусь к «кольту» левой рукой, но в этот момент зверь обрушивается на меня всей своей массой. Тяжелые лапы прижимают меня к полу, не давая сдвинуться ни на дюйм. От шерсти зверя несет чем-то противно-паленым. Страшная морда с налитыми кровью глазами неумолимо приближается к моему лицу, а пасть открывается, готовая вот-вот сомкнуть зубы на моей шее. На свой человеческий облик, купца Пересветова, это чудовище сейчас мало похоже, хотя кое-какое сходство, пожалуй, есть.       Оттолкнуть морду медведя у меня совсем нет сил, поэтому я попросту запускаю руку прямо в его разинутую пасть. Ни секунды не медля, проталкиваю ее дальше в глотку, чтобы он не смог откусить. Оборотень злобно рычит, но я засовываю руку уже по самый локоть. Нащупываю пятерней что-то мягкое и склизкое — должно быть, корень языка — и изо всех сил его сжимаю. Медведь стонет, орошая шкуру слезами, выпускает меня из лап и откатывается в сторону. Со всей скоростью, на которую способен при таких ранениях, я вскакиваю и озираюсь, ища взглядом револьвер. Сквозь подступающий к глазам туман мне удается увидеть его лишь через несколько секунд: он отлетел в дальний угол, за кресло. Схватив оружие здоровой рукой, поворачиваюсь, но уже поздно. Оклемавшись, медведь вскакивает на все четыре лапы и несется прямо к окну номера. Я успеваю-таки всадить ему в спину две пули, но в следующий миг он выламывает собой оконную раму и, оставив в проеме содранные куски кожи с шерстью, вываливается наружу.       Превозмогая боль и слабость во всем теле, я на ватных ногах подхожу к окну. Зверь галопом мчится по улице, оставляя за собой цепочку кровавых следов. Прохожие с визгом шарахаются в стороны, автомобили сигналят и резко съезжают с дороги. За стенами номера слышится встревоженный шум постояльцев и прислуги. Покачнувшись, я сажусь на пол возле стены и все более туманящимся взором окидываю страшный разгром в номере.