Лазурь небес и порожденье ада

      — …А после этого я вырубился и очнулся только в больнице, где надо мной нависали огромные сиськи медсестры, — заканчиваю я и делаю большой глоток виски, специально для меня выбитого Катсоном у мэра. — Ради такого я был бы даже не прочь пережить еще чье-нибудь нападение. Если бы только не этот гребаный медицинский спирт…       По кабинету для совещаний разносятся натужные смешки. Здесь сегодня собрались все лучшие офицеры чикагской полиции. Катсон же, сидящий за главным столом, угрюм как никогда. — Ну, что скажете, господа? — вопрошает он присутствующих. — Зачем, по-вашему, этот оборотень мог атаковать детектива Гелленберга? Лично я склоняюсь к мнению, что это вышло случайно. Незапланированное превращение, такое ведь бывает из-за вспышек гнева, например, верно? В обличье медведя этот русский почуял человека рядом и не раздумывая напал — звериный инстинкт взял верх. — А мне кажется, тут Гелленберг сам виноват, — подает голос лейтенант Гузза, здоровенный хомяк, сидящий прямо перед комиссаром. — Скольким он успел насолить за годы службы? А еще прибавьте к этому его прошлое Охотника, которое вообще окутано сплошным мраком!       Я молча смеряю ледяным взглядом Гуззу, который упорно избегает смотреть в мою сторону, словно бы меня и нет в этой комнате. Если бы этот кабинетный грызун только представлял, через что мне пришлось в свое время пройти, он бы сейчас сидел и помалкивал. — Постойте-ка, я что-то так и не понял, — вступает в разговор седой человек Дербин, самый пожилой коп в управлении. — Куда делся этот медведь? Если он несся по оживленной улице на глазах у кучи народа, почему никто не видел, куда он потом побежал?       Катсон кидает вопросительный взгляд на Морринга, который всегда прибывает на громкие происшествия раньше всех и который вел расследование нападения по горячим следам. Заметно смутившись под множеством взглядов бывалых полицейских чинов, он поднимается с места и, откашлявшись, заглядывает в блокнот: — Как удалось выяснить, раненый зверь забежал в один из небольших переулков рядом с гостиницей. Там его следы обрываются, но на асфальте обнаружились отпечатки автомобильных шин. Также рядом были обнаружены следы уже человеческой крови — похоже на то, что он успел принять свой нормальный облик. — Так что же получается? — потирает лоб Дербин. — Выходит, машина уже ждала его в том переулке? — Совсем не факт, — тут же вступает Катсон, не желающий, видимо, расставаться со своей версией о случайном нападении. — Он мог и угнать ее, тем более когда превратился в человека. — Тогда нужно просто проверить заявления об угоне из того переулка, и все сразу станет ясно, — разводит руками опытный Дербин.       Вконец смущенный Морринг, понимая, что его помощь более не требуется, садится на место и съеживается, словно стараясь затеряться среди остальных. Криво зашитый правый бок снова начинает дико саднить и, стиснув зубами горлышко бутылки, я с наслаждением опрокидываю в рот новую порцию приятно обжигающего виски. Воцарившуюся тишину внезапно прерывает робкий стук в дверь, и на пороге показывается высокая тощая мышь в белой рубашке — Кикстер из справочного отдела. — Простите, что прерываю, сэр, но… вы просили найти информацию об этом русском, Пересветове. Вот, только что пришел ответ на запрос из Нью-Йорка.       Он с некоторой боязнью, какую всегда испытывают представители его вида в присутствии котов, кладет перед комиссаром лист бумаги. Катсон с долей неприязни на морде благодарит его кивком, и Кикстер поскорее скрывается за дверью. Пробежав листок глазами, Катсон вдруг усмехается и разглаживает усы. — Интересное дело, — произносит он. — Оказывается, этот, как сказал детектив, «купец первой гильдии» никаким владельцем заводов не был! И эмигрировал он, как указано в записях таможенной службы, не десять лет назад, а совсем недавно, по причине того, что Сталин «решил свернуть НЭП», что бы это ни значило. Никаких фарфоровых коллекций у него при себе также не было. — Так что же это выходит? — не выдерживаю я. — Все это ограбление было сымитировано, чтобы заманить меня в номер, а потом напасть? Катсон на это только разводит лапами. — К сожалению, здесь больше ничего не сказано. Дипломатических связей с Советским Союзом у нас нет, и выяснить что-либо еще об этом Пересветове мы не можем. — Так выходит, тот, кто стоял за нападением, знал, что Аллан занимается делом Финча, раз использовал это как предлог заманить его в укромное место, — рассуждает вслух Дербин. — Вопрос только в том, откуда он мог об этом знать. — Да вариантов полно, — снова вмешивается Гузза. — Хотя бы среди тех, кто работает вместе с Гелленбергом, полно «темных». Да что там говорить, в последнее время даже в бульварных газетенках об этом пишут! — Простите, лейтенант, — перебивает его степенный эльф Вернорт, начальник отдела краж, — но на что это вы намекаете? Уж не на то ли, что в нашем отделе завелись «черви»? — Я намекаю на то, — спокойно отвечает Гузза, не желая, видимо, ссориться с эльфом, — что недовольных Гелленбергом довольно много и в вашем отделе тоже. Учитывая все то, что он наворотил за последние годы, это неудивительно. — Кто бы говорил, Гузза. — Голос мой настолько полон ледяного яда, что все с изумлением оборачиваются в мою сторону. — Тебе напомнить, сколько народу я в свое время спас от отправки в резервацию? Или, может, вспомнишь своего брата? Как ты приползал ко мне весь в слезах и на коленях умолял сделать что-нибудь?..       Щеки лейтенанта вспыхивают, и он наконец-то смотрит на меня злобным взглядом, но так и не решается ничего сказать в ответ. — Господа, господа, прошу вас, не ссорьтесь, — примирительно поднимая вверх лапы, вмешивается Катсон. — Несомненно, нападение на детектива — дело очень важное. Но давайте же не забывать и о более важных вещах, таких как принятие закона Маккалума или, к примеру, до сих пор не раскрытое дело Садовода. Кстати, у кого-то есть по этому поводу идеи?       Я окидываю взглядом все это убого выглядящее сборище людей и нелюдей. Да что это я, по сути, тут перед ними распинаюсь? Будто бы им и вправду есть какое-то дело до того, кто едва не оставил меня калекой на всю жизнь! — Думаю, комиссар прав, — говорю я, не в силах сдержать сарказм. — Эти дела безусловно куда важнее, чем моя несерьезная рана. Поэтому не стоит заниматься расследованием такого глупого нападения. Я как-нибудь сам с этим разберусь. И, поднявшись, я засовываю бутылку за пояс и с легким прихрамыванием, ни на кого не глядя, покидаю кабинет.

***

      На этот раз я иду к Пэтти не затем, чтобы напиться. За несколько дней почти непрерывного «лечения» на больничной койке алкоголь уже успел вызвать у меня отвращение. Нет, мне нужно лишь получить от нее некоторую информацию.       В зале галантереи как всегда полусумрачно и пусто, лишь в дальнем углу за столиком сидят двое посетителей — огромный кабан и маленький тщедушный человек — и уплетают какую-то гадость из тарелок. Едва я вхожу, как они вскидывают головы и смотрят на меня неприязненными взглядами. Должно быть, как и Гузза, когда-то получили от меня помощь, а теперь благополучно об этом забыли. Не обращая на них внимания, подхожу к стойке, за которой Пэтти лениво покуривает сигарету. — А-а, давно не виделись, Аллан, — протягивает она, как только я сажусь перед ней на стул. — Тебе как обычно? — Не сегодня, Пэтти, — мотаю я головой и тоже закуриваю. — Я пришел кое-что разузнать. Она смотрит на мою забинтованную справа шею и внезапно отшатывается. — Господи, как я могла об этом забыть! — восклицает она. — До меня ведь доходили слухи, а я и навестить тебя не подумала! Ну как, скажи мне, как можно было так нелепо подставиться?! — Слышала пословицу: «Даже Охотник ошибается, особенно когда занимается не своим делом»? — Нет, не слышала, — качает головой Пэтти. — И правильно, — усмехаюсь я, — потому что я только что ее придумал. — Тебе бы все шуточки шутить, Аллан. — Она обиженно поворачивается, хочет уйти, но я удерживаю ее: — Ну подожди, я ведь правда пришел по важному делу. — Я подробно описываю ей случай с оборотнем и в конце спрашиваю, знает ли она что-нибудь об этом. Пэтти задумывается. — Нет, пожалуй, про русских оборотней ничего тебе не могу сказать, — звучит наконец ответ. — Я знаю только, что у них силен стайный инстинкт и что их превращения действительно могут быть непредсказуемыми. Но, судя по тому, что ты рассказал, это совсем не тот случай. — Жаль. — И я хочу уже уйти, но Пэтти вдруг наклоняется ко мне и почти что шепотом произносит: — Аллан… Я все боялась тебе говорить, но сейчас… В общем, тебя тут искали. — Кто? — настораживаюсь я. — Какие-то двое. Сказали, что из Охотников. Один такой высокий, крепкий и белобрысый, второй — худой, лысый и очень бледный. Мне даже показалось, что он чем-то покрасил свою кожу, так странно она выглядела.       Я задумываюсь, припоминая. Никого с такой внешностью среди моих бывших коллег вроде бы не было. И правда, подозрительно. — И что они спрашивали? — Да так, сперва по мелочам. Как давно я открыла свое заведение, сколько приходит посетителей. Потом вдруг резко стали спрашивать о тебе. Вернее, говорил только один, белобрысый, а второй все время молчал. Он спросил меня, часто ли ты здесь бываешь, какие отношения нас с тобой связывают. Я отвечала осторожно, но старалась не врать. А потом этот белобрысый наклонился ко мне, посмотрел пристально в глаза и так вкрадчиво спросил: «А вы знаете, что Гелленберг на самом деле преступник? И что вы запросто можете оказаться его соучастницей?» И потом он начал мне угрожать, говорил, что закроет мое заведение и еще что-то, я совсем испугалась и даже не слышала его. Потом они ушли, а я даже бежать к тебе боялась, думала, они будут за мной следить и тебя найдут… — Когда они приходили? — резко перебиваю я. — Около недели назад. Да, точно в прошлый вторник!       Прошлый вторник… Как раз перед нападением оборотня… Возможно ли, что эти два события связаны? Очень вероятно. — Сможешь мне их подробно нарисовать? — спрашиваю я. — Постараюсь, — кивает Пэтти и вдруг спохватывается: — Да, и вот еще что, Аллан: белобрысый говорил с явным немецким акцентом. Тогда я этого особо не заметила, а сейчас поняла… — Немецким? Ты уверена? — Ну конечно. — Она даже выглядит обиженной. — Я долгое время жила в Германии и просто не могла ошибиться. Немец, вроде бы с баварским выговором.       Это еще интереснее. Быть может, кто-то из моего военного прошлого? Тогда при чем здесь русский? Мысли мои внезапно прерывает облокотившийся на стойку посетитель-кабан. — Плесни-ка нам еще кетчупа, Пэтти, — хрипло рычит он. Я недоуменно окидываю взглядом обоих. — Эй, что за дела, Пэтти? — не выдерживаю наконец. — С каких это пор ты позволяешь кому-то кроме меня спокойно пить прямо здесь? — А с каких это пор ты тут командуешь, Гелленберг? — резко поворачивается ко мне кабан, и его маленькие глазки наливаются кровью. — Ты вроде бы здесь такой же клиент, как и я, или нет? — С таких, что я страж порядка. — Лениво оттопыриваю лацкан куртки с прикрепленным к нему полицейским значком. — И поэтому могу арестовать вас за распитие спиртного. — Нарываешься, значит? — Его морда багровеет уже целиком, и он засучивает рукава. — А слабо без пушки и жетона, один на один, а?       Я окидываю быстрым взглядом фигуру кабана, которая по сравнению с медвежьей кажется совсем невзрачной. Если бы не постоянно ноющее правое плечо, я бы несомненно проучил наглеца давно известным способом. А так, увы, придется действовать по-другому. — Аллан, Дэн, хватит! — прерывает вдруг нас резкий голос Пэтти, и я вижу, как ее лицо наливается яростью, превращаясь в звериное. — В моем заведении никаких разборок, слышите?! Не хватало еще, чтобы толпа копов сюда нагрянула!       Я резко выдыхаю и убираю руку из кармана. Действительно, незачем наживать себе еще врагов. И похоже, сейчас лучшим вариантом будет просто убраться отсюда. Повернувшись, иду к выходу, и уже у самой двери меня настигает крик второго клиента, который все это время смирно сидел за столиком и даже не пытался вмешаться в конфликт. — Крысолов! — тоненьким голоском бросает мне в спину он.       Я застываю на миг, усмехаясь про себя. Уже, значит, «падальщик» вышел из моды, теперь меня кличут древним ловцом помойных крыс? И тут меня словно осеняет: крысы! Ну конечно же, теперь понятно, где искать!..