26 августа 1918 года Предгорья Трансильванских Альп
Блуждать по тракту в поисках прохода вглубь гор нам приходится весь день. Очевидно, Линденфельд особым образом скрыл свое логово от посторонних глаз, так, что, не зная секрета, можно пытаться попасть туда хоть целую вечность. Наконец мы замечаем, что тени становятся все длиннее, а, подняв головы, видим, что солнце висит уже почти над самым горизонтом. — Придется возвращаться в деревню, — вздыхает Трускар. — В ночной тьме тварям будет проще всего нас сожрать. — Ну да, разумеется, — не без яда в голосе замечает Риддлстон. — А завтра с утра продолжим поиски как ни в чем не бывало. Когда эта дорога будет кишеть новыми, куда более опасными тварями. Не говоря уже о том, что в гостинице нас, скорее всего, уже ждет отряд австрийской контрразведки, которой теперь известно о нашей истинной миссии. — Да? И что же вы предлагаете, сэр? — язвительно упирая на последнее слово, спрашивает лейтенант. Без лишних слов британец опускает на землю походную сумку, извлекает из нее туго свернутый кулек, который оказывается обычной армейской палаткой. — Все как в военном походе, лейтенант, — с чуть заметной улыбкой разводит руками полковник. — Заночуем здесь и будем караулить по очереди. Кстати, вы и займетесь составлением реестра караулов. А капитан и штабс-капитан помогут мне в обустройстве места для ночлега. На лице Трускара появляется недовольная гримаса, но он, как и мы с Юревичем, не решается возразить. Как ни крути, а мы все-таки на войне и обязаны подчиняться старшему по званию. Пока мы втроем возимся с палаткой, Трускар все с той же недовольной гримасой стоит неподалеку, словно даже не думая выполнять поручение Риддлстона. Затем Юревич начинает выставлять вокруг палатки силки и капканы на нечисть. Англичанин присоединяется к нему, а Трускар подходит ко мне, отзывает в сторонку. — Не нравится мне этот тролле-молдаванин, — угрюмо кивая на Димериу, сидящего на обочине дороги и перекусывающего черствым хлебом, говорит он. — Уж больно подозрителен. — Ты думаешь, что он… — я не договариваю, боясь произнести ужасное слово вслух. — Нет, ну посуди сам! — горячо шепчет Трускар. — Он спокойно расхаживает по вражеской территории, расспрашивает крестьян об опасном месте, а потом заводит нас туда, где никакого ущелья и в помине нет, зато тварями все вокруг так и кишит! А ведь мы даже проверить не можем, сказали ли ему про это местные или он сам все придумал! — Но… зачем ему предавать нас? — недоумеваю я. — Не зачем, а за что. За то же, за что предал Христа Иуда. — Деньги? — Ну подумай, Аллан! Он ведь даже не военный, а обычный наемник! Почему в теории немцы не могли заплатить ему больше, чем мы? — А подземные черви? — не сдаюсь я. — Он же шел впереди нас всех! И мог потерять ногу так же спокойно, как и мы! — Откуда ты знаешь, может, эти черви его бы не тронули! Может, на нем был специальный защитный амулет или метка, что он свой! Тебя, кстати, не смутило, что немцы поставили «живую ловушку» вместо обычных мин? — Это все домыслы, не более того, — качаю я головой. — Доказательств у нас все равно нет. — А вот сейчас мы это и узнаем, — заявляет Трускар и, прежде чем я успеваю что-либо возразить, направляется прямо к Охотнику-громиле. — Здравствуй, Кос, — произносит он на ломаном румынском, так что мне с большим трудом удается его понять. — Ты ничего не хочешь нам сказать? «Тролле-молдаванин» удивленно поворачивается к французу, смотрит на него исподлобья. — Что сказать? — переспрашивает наконец он. — Ну например, почему вышло так, что мы застряли тут на целый день и даже не знаем теперь, где искать Линденфельда и его берлогу? (На самом деле половину этой фразы понять было невозможно, поэтому я додумал ее сам). — Откуда мне знать? — угрюмо бросает в ответ Кос. — А подумать ты не хочешь? — произносит Трускар, и в голосе его звучат угрожающие нотки. — Как звали того крестьянина, что указал тебе дорогу сюда? Как он выглядел? — Как звали — не помню, — все так же хмуро отвечает Димериу. — То ли Антон, то ли Анкур. Выглядел обычно. — Что тут происходит? — Заслышав разговор, к нам приближаются Риддлстон и Юревич. Я вполголоса объясняю им ситуацию, и штабс-капитан, внезапно повернувшись к Косу, что-то быстро говорит ему по-немецки. Молдаванин резко встает на ноги, и лицо его багровеет от злости. — Предатель?! — нависнув над Трускаром, шипит он с высоты своего огромного роста. — Я?! Да как ты посмел?.. — Спокойно, парни, спокойно. — Я встаю между ними, примиряюще подняв ладони. — Не время для вражды. Враг у нас сейчас один, и именно его мы ищем. Мы не контрразведчики, чтобы искать чужих среди своих. Кос, ușor! Спорящие расходятся в разные стороны, не глядя друг на друга. Риддлстон наблюдает за ними с едва заметной усмешкой. — Вот что бывает, когда набираешь в одну команду представителей столь разных наций, — саркастически замечает он.***
Список ночной вахты был-таки составлен самим полковником. Согласно ему, Димериу выпало караулить первым, а Трускару — последним. Наверное, Риддлстон надеялся, что они таким образом смогут поостыть и забыть о ссоре. Забравшись в тесную палатку и пристроившись между Трускаром и Юревичем, я погружаюсь в дрему, которая быстро переходит в сладкий сон. Дежурить мне предстоит лишь третьим, поэтому выспаться я еще успею. В который раз за последнее время я вижу себя рядом с Хелен. На этот раз мы с ней якобы плывем в свадебный круиз на большом корабле вроде «Титаника». Естественно, случается авария, пароход начинает тонуть, и я, оказавшись в воде, быстро плыву к берегу, гребя одной рукой, а второй обнимая Хелен. На мое удивление, берег оказывается довольно близко, а вода становится мне чуть ли не по колено. «Аллан! — стонет внезапно Хелен. — Я больше не могу!» Я пытаюсь поскорее вытолкнуть ее на берег, но она вдруг вцепляется мне в плечо так сильно, что я не могу разжать ее руки, и изо всех сил тянет на дно. Понимая, что утонуть в таком месте будет безумно глупо, я в то же время погружаюсь с головой в воду и начинаю задыхаться… — …Аллан! Эй, дружище, ты чего? Разлепив глаза, я вижу Трускара, который в полумраке палатки склоняется надо мной с взволнованным лицом. — Ты уже минут пять подряд стонешь как раненый! Что случилось? — Так, ерунда, кошмар. Спи, — отмахиваюсь я, поворачиваясь набок. — Ага. Только скоро твоя очередь караулить, так что не особенно-то засыпай. Я прислушиваюсь к звукам в палатке и явно различаю тяжелый, похожий на звериный рык храп Коса Димериу. Выходит, он уже вернулся из караула, и следующая вахта действительно моя. «Ладно, чего уж еще ждать и снова мучиться во сне», — решаю я и, как только над моим левым ухом раздается тихое сопение Трускара, потихоньку выползаю из палатки на свежий воздух. Августовская ночь темна, но на небе мерцают густой россыпью звезды. Горы словно бы мрачно насупились надо мной, а из темноты воют и хохочут линденфельдовские призраки, не в силах проникнуть за ограждение из ловушек. Возле теплого костерка, закутавшись в плащ и держа на коленях арбалет, сидит Денис Юревич. На меня он смотрит совсем без удивления. — А-а, капитан… Что, не спится? — Как видите. — Я присаживаюсь рядом, протягиваю руки к костру. Штабс-капитан достает пачку французских папирос, закуривает и угощает меня. — Я тоже последнее время плохо сплю, знаете ли, — говорит он. — Все вижу родные места, отцовскую усадьбу, речку, румяные щечки Оленьки, моей невесты… Эх, куда это все делось?.. — И вы не хотите вернуться в Россию? — Упаси Господи! — Он мелко и быстро крестится. — Там сейчас война идет похуже чем здесь. И даже когда она закончится, ничего уже не будет прежним. Вы вообще представляете, каково это, когда сын воюет против отца, брат — против брата, а вчерашний булочник или мастеровой режет на куски офицера? — Представляю, — усмехаюсь я. — Оба моих деда сражались на Гражданской войне, под Геттисбергом, но на разных сторонах. Они погибли в один день, в один час и даже в одну минуту. И знаете как они погибли? Застрелили друг друга прямо в упор. Когда мои родители узнали об этом, уже после свадьбы, долго не могли отойти от шока. Денис некоторое время молчит, глядя в огонь, а потом вдруг придвигается ко мне ближе и наклоняется почти что к самому моему уху. — Вам я расскажу то, чего не стал бы рассказывать ни лейтенанту, ни полковнику, ни господину Димериу, — произносит он таинственным шепотом. — Потому что вы из всей нашей команды выглядите наиболее разумным и понимающим. Только прошу вас, отнеситесь к моим словам правильно и не кидайтесь на меня сразу же с обвинениями, договорились? Помедлив, я осторожно киваю, и Юревич, тревожно оглянувшись на палатку, начинает: — Вы помните, что вчера, как только мы прибыли в гостиницу, полковник отправил меня на почту, передать сообщение нашим, что мы благополучно добрались? Я снова киваю. Да, Риддлстон действительно отправлял русского на разведку, найти в округе телеграф или телефон. Как самый расторопный, а также знающий язык, он идеально годился на эту роль. — Так вот, я действительно нашел почту, — продолжает Юревич. — Но ни телефона, ни телеграфа там не было, вообще! Не знаю, была ли это вражеская диверсия или нет, но факт остается фактом… — И вы?.. — так невольно и вздрагиваю я. — Отправил обычное письмо, — вздыхает штабс-капитан. — Ну посудите, что мне еще оставалось делать? Рыскать дальше по окрестностям? С моим-то знанием румынского! Или возвращаться в гостиницу с новостью, что нам нужно срочно менять место дислокации? — Погодите-ка! Что вы написали в этом письме? — Увы, совсем не то, что должен был передать в телеграмме или по телефону. Я указал на конверте адрес румынского консульства в Алба-Юлии. Написал, что мы оказались в затруднительном положении, без средств к существованию, просил выслать денег. В консульстве наверняка знают о нашей миссии и поймут, что нужно делать. Я решил, что пересылать письмо через границу слишком опасно: могут что-то заподозрить. — Это правильно, — облегченно выдохнув, киваю я. — Вы все сделали так, как и должны были. Но почему тогда вы сообщаете мне об этом по секрету? Денис тяжело вздыхает, бросает окурок в костер. — Я рассчитал, что сообщение, по меркам военного времени, дойдет до нашего командного пункта за несколько дней, если не за неделю. Если за это время мы не сумеем обнаружить логово этого безумного профессора… ну, вы помните, командование высылает подмогу. А прочитав мое письмо, вышлют ее тем более. Но что если я ошибся и послание дойдет раньше, чем следовало? Мы тогда подвергнем группу подмоги лишнему риску. Я задумываюсь. С военной точки зрения Юревич, пожалуй, действительно допустил просчет и должен понести наказание. Но с чисто человеческой… — Разумеется, все мы ошибаемся, — говорю я, положив штабс-капитану руку на плечо. — Не переживайте так сильно. Я все понимаю. — Конечно, я это знал, — невесело улыбается Юревич в ответ. — Вот только поймут ли меня остальные? Ладно, не буду брать в голову. Некоторое время мы сидим молча. Затем Юревич кидает взгляд на часы и поднимается. — Похоже, моя вахта закончилась. Спасибо, что не пришлось будить вас, капитан. Удачной смены. Папиросы оставляю вам, должно хватить. Он, потягиваясь, уходит в палатку, а я поудобнее устраиваюсь у костра, держа наготове арбалет и пристально вглядываясь в темноту. Ночь выглядит безмятежной настолько, насколько это возможно в нынешней ситуации. Звезды помигивают с небес холодным колючим светом. Прохладный, но несильный ветер слегка колеблет языки жаркого пламени у моих ног. Первородные монстры уже не вопят истерично из мрака, а лишь тихонько постанывают и иногда шепотом пытаются выманить меня из освещенного пространства. Некоторые из них все еще пробуют прорваться через ловушки, которые с утробным чавканьем затягивают их внутрь себя. Где-то за вершинами гор, невидимая отсюда, разливает свой свет луна… Все мы ошибаемся, повторяю я про себя, машинально поглаживая рукоятку арбалета. И кто знает, чего нам в дальнейшем могут стоить эти ошибки? Но одно то, что штабс-капитан открылся передо мной, не стал умалчивать, уже обнадеживает. По крайней мере, еще хоть на кого-то в отряде теперь можно положиться.***
— …Проснитесь! Проснитесь, господа! Тревога! Разбуженный резким голосом Трускара, я мгновенно вскакиваю. Остальные члены отряда уже на ногах и поспешно отлаживают оружие. По-видимому, уже раннее утро, и лучи солнца осторожно заглядывают в палатку. Трускар, что стоял в карауле последним, бледен как смерть и дрожит. — Что случилось, лейтенант? — резко делает шаг к нему Риддлстон. — Доложите по уставу! Но испуганный парень лишь машет рукой куда-то в сторону и беззвучно открывает рот. — П-пойдемте со мной, — выговаривает наконец он. — Сами все увидите… и услышите. Беспокойно озираясь, мы выходим из палатки наружу. У подножья гор расстилается серой пеленой туман, сквозь который едва пробиваются лучи восходящего солнца. Дотлевают отсыревшие угли костра. Твари Линденфельда с наступлением утра, должно быть, скрылись — ни спереди, ни сзади страшной стены не видно. — Вон там… Идемте, — Трускар указывает в сторону, откуда сквозь туман доносится какой-то странный вой. Мы двигаемся со всей осторожностью, держа арбалеты наготове. Вскоре туман поглощает нас, затягивая, словно спрут, в свои щупальца. Сквозь его плотную стену по-прежнему доносится страшный звук, только теперь превращаясь в осмысленные слова, от которых мурашки так и бегут по моей коже.Проезжал тут Воробей, Славный боевой еврей, И сказал он: «Хуй забей На ничтожных ты людей».
Этот дикий нечеловеческий голос похож более всего на утробный рык какого-нибудь доисторического монстра. Ему вторит громкое звериное урчанье или, быть может, хрюканье. Услышав все это, мои товарищи вслед за Трускаром мгновенно бледнеют. — Господи, что такое этот голос говорит? — отчаянно крестясь, шепчет Юревич. — Похоже, это на идише, — поясняю я, — языке германских евреев. Я его немного понимаю. Теперь все смотрят на меня с некоторым уважением, и мне даже становится лестно: еще бы, наконец-то я могу дать всем остальным фору в знании языка! — И что означают эти слова? — понемногу отходя от шока, спрашивает Трускар. — Это какое-то стихотворение, но смысл его на английском я вам вряд ли смогу точно передать. Мы двигаемся дальше, а хриплый голос меж тем повторяет страшные мантры снова и снова. Только к ним прибавляется еще один звук — жуткое бряцанье чего-то костяного. Теперь все внутри у меня действительно сжимается от страха. Наконец из тумана впереди выступает продольный каменистый холм с редкой порослью кустов. Страшные звуки доносятся именно из-за него. Мы залегаем на склоне холма, и я ползу по нему наверх. Осторожно выглядываю из-за гребня, и мне тут же начинает казаться, будто я еще сплю или, быть может, каким-то образом умер и попал в ад, настолько невероятно все это выглядит. А ведь мне казалось, что после нашествия тварей Линденфельда на Марне ничто уже не способно удивить или напугать меня сильнее. У подножья холма верхом на огромной свинье разъезжает странное существо. Около шести футов ростом, оно облачено в покрытые грязью стальные латы, а на голове его сверкает остроконечная каска кайзеровской армии. В руке этот воин сжимает огромную жуткого вида дубину, которая вся утыкана черепами людей и других различных существ. Именно они, задевая друг друга, и издают то страшное костяное бряцанье, которое было слышно издалека. Кроме того, с пояса «боевого еврея» свисает ничем вроде бы не примечательная, но на фоне всего его облика также выглядящая устрашающей стальная цепь. Как только существо, сделав по равнине круг, оказывается ко мне передом, я вижу жуткую морду с торчащими наружу желтыми клыками, маленькими красными глазками и огромными, закрученными в кольцо ушами. Похожий на рваную дыру рот раскрывается, и вместе с облаком пара оттуда вылетают страшные куплеты песенки. — Матерь Божья! — раздается слева от меня шепот, и я вижу рядом с собой Юревича. Остальные Охотники, видимо, не в силах больше ждать, также подползают ближе. — Что оно такое? — Не что, а кто, — поправляю я. — Судя по всему, голем. Боевой, уровень опасности не меньше семи единиц. — Кажется, слышал о таких, — кивает русский. — Немцы использовали их на Восточном фронте еще в пятнадцатом году. А ведь Гаагской конвенцией они явно запрещены. Вот же твари! — Объясните мне, что это за голем такой? — шепчет Трускар, по-прежнему белее мела. — Чем он вообще опасен? — Если вкратце, то этот монстр — еврей, — поясняю я. — А как сам видишь, он сидит на свинье, запретном для нас животном. Это значит, что в бою он не признает никаких правил и что законы войны для него пустой звук. Этих бойцов обычно используют для устрашения противника или для зачистки отдельной местности, когда отдается приказ «Пленных не брать». Трускар переводит взгляд со страшной морды голема и гремящих черепов на дубине на доспехи, усеянные пулевыми отверстиями, и дрожит так, что я различаю постукивание его зубов. — Это все, разумеется, познавательно, — замечает Риддлстон спокойным голосом, однако и к его лицу не приливает кровь, — но как мы будем поступать с этим големом? Каков план его ликвидации? Внезапно монстр останавливает свою свинью, вертит по сторонам маленькой башкой, и из его пасти вырывается хриплый рык, на этот раз складывающийся в новые строчки:Слышит, слышит Воробей, Врага чует меж камней И летит к нему скорей, Дать дубиной пиздюлей.
И, резко повернув свинью, он поднимается по склону холма прямо к тому месту, где засели мы. — А вот теперь план простой. — Я распрямляюсь во весь рост, вскидываю арбалет. — Огонь! Четверо соратников присоединяются ко мне, осыпая Воробья градом стрел, но он легко взмахивает своей дубиной, и стрелы втыкаются в нее либо, сбитые, падают на землю. — Ишь, ловок, шельма! — почти с восхищением замечает штабс-капитан. — А вот теперь пусть попробует это отбить! Он выхватывает из кобуры револьвер с серебряной насечкой, стреляет от бедра. Пулю голем не успевает отбить, она ударяет ему в нагрудник, но он, совсем не обращая на это внимания, продолжает, словно танк, переть на нас. — Чего смотрите?! — срывается вдруг полковник. Я даже не мог представить его в такой ярости. — Стреляйте в него! Мы также выхватываем пистолеты, и серебряные пули свистят вокруг Воробья, звенят о его доспехи. Тот продолжает двигаться вперед, и я наконец-то понимаю, почему на его латах так много пулевых отверстий и при этом ни одной заметной раны… «Боевой еврей» уже в нескольких ярдах от нас. Вскинув гигантскую дубину, он со страшным ревом опускает ее на землю. Волна от удара проходит по моему телу от пяток до самой макушки, а в следующий миг нас пятерых швыряет с вершины холма вниз. Ударившись лбом о камень, я проваливаюсь в черноту, но через несколько мгновений невероятным усилием воли выныриваю оттуда. Все перед глазами у меня дрожит и расплывается, а в голове будто бы вспыхивают сотни фейерверков.Врага видит Воробей И кричит: «Убей, убей»!..
С трудом повернув голову, я вижу, как голем верхом на боевой свинье приближается к нам. Остальные лежат без движения, Трускар стонет, держась за разбитое колено. Вот Димериу рывком поднимается, и тут же цепь на поясе Воробья, вскинувшись сама по себе, обвивает молдаванина за грудь, прижав его руки к бокам. Лицо Коса наливается кровью, он хрипит, пытаясь высвободиться, но магическая цепь легко, словно пушинку, отрывает его от земли и продолжает сдавливать все сильнее. Тем временем свинья голема с громогласным хрюканьем тянется к беспомощному Трускару, разевая страшную пасть. Похоже, дела хуже некуда… «Свинья!» — молнией вдруг проносится в моей голове мысль, и я тут же вскидываю магический фотоаппарат из тех, что есть с собой у каждого из нас для первичной защиты от нечисти. К великой удаче, при падении он нисколько не повредился. Вспышка — и ослепленная свинья, мотая головой, с визгом отступает назад. — Свинья! Вся сила в ней! — кричу я очнувшемуся Риддлстону. К счастью, он понимает меня сразу и тут же вскидывает игломет. Целится, прищуривая один глаз, и игла со свистом рассекает воздух. Пораженная прямо в глаз, свинья заваливается набок, хрюкнув в последний раз, а ее хозяин со стоном катится по земле, выронив свое грозное оружие. Похоже, без своего питомца его сила действительно ничтожна. Вскочив на ноги, я бегу по склону разыскивать выроненное при падении оружие. Англичанин и русский уже стоят по обе стороны от оглушенного Воробья, держа его на прицеле арбалетов. Димериу, освободившись от цепи, сидит на земле и жадно хватает воздух ртом. Разыскав пистолет, я подбегаю к Трускару. Он по-прежнему бледен, но уже пришел в себя и выглядит довольно бодро. — Ты как? — киваю я на его окровавленную штанину. — Порядок, — отвечает парень и, оторвав от рубахи кусок, перетягивает колено. — Бывало и хуже. Я помогаю ему подняться, отвожу к нашему лагерю, а сам возвращаюсь к Воробью. Тот полусидит на земле и злобно сверкает на нас своими поросячьими глазками. — Wo ist Lindenfeld? — склонившись над ним, грозно вопрошает Риддлстон. Голем что-то злобно шипит в ответ и сплевывает. Британец, прищурившись, смотрит на меня: — Попробуйте вы, капитан. Быть может, у вас получится. Я наклоняюсь к голему, доверительно гляжу ему прямо в глаза. Он, должно быть, что-то во мне распознав, притихает и посылает выжидающий взгляд в ответ. — Шолом, братишка, — перехожу я на идиш. — Я Гелленберг из Чикаго. Слушай, зачем нам все эти распри, недопонимания? Мы же единый народ, в конце концов. Давай так: ты нам говоришь, где спрятался этот швейцарский выскочка с ученой степенью, а мы тебе взамен статус военнопленного со всеми вытекающими. А хочешь Америку повидать? Я могу и это устроить. Воробей молча смотрит на меня, и во взгляде его проскальзывает нечто вроде понимания. Однако уже в следующую секунду он внезапно хватает с земли свою стальную каску и, нацелив ее острием прямо мне в лицо, с ревом бросается вперед… Еще не успев толком ничего сообразить, я слышу над ухом выстрел, и в тот же миг Воробей с дыркой посередине лба опускается на землю. Глаза его вспыхивают яростью и тут же навеки гаснут. Я поднимаю взгляд на полковника Риддлстона, который, держа в руке наградной длинноствольный револьвер, небрежно сдувает с его дула дымок. Такой скорости реакции я от него совсем не ожидал. — Вряд ли бы он что-то нам сказал, — говорит он, убирая оружие в кобуру. — Таких вообще опасно оставлять в живых. — И все же он был пока нашей единственной зацепкой, — вздыхаю я, отворачиваясь от мертвого голема. — Что будем делать дальше? — Похоже, этот любитель свиней все-таки поможет нам. — Юревич внимательно разглядывает землю вокруг места сражения. — Взгляните, господа, на эти следы от свиных копыт. По ним можно будет определить, откуда приехал наш друг. А там, думаю, до логова безумного профессора уже недалеко. — Хорошая мысль, — задумчиво кивает Риддлстон. — Тогда чего нам ждать, собираемся и в путь! Рассматривая вслед за Юревичем землю, я внезапно замечаю на ней что-то серое и блестящее. Это что-то оказывается небольшой зажигалкой, сделанной из ружейного патрона, с вырезанными на ней инициалами «J. R.» Я наклоняюсь и поднимаю ее, как вдруг полковник, в мгновение ока оказавшись рядом, резко и даже грубо вырывает зажигалку у меня из рук. — Простите, сэр, но это моя вещь, — не надменно, а как-то даже злобно произносит он и смеряет меня ледяным взглядом. — И почему вы, собственно, еще здесь? Я, кажется, велел идти в лагерь и собираться! Пожав плечами, я иду выполнять приказ. Теперь, по крайней мере, ясно, каким образом Риддлстон тогда высекал огонь «из кулака». И чего это он так завелся из-за одной зажигалки? Должно быть, это из-за присущего всем англичанам обостренного чувства собственности. А впрочем, какая мне разница?***
Солнце наконец-то полностью выходит из-за гор, окончательно рассеивая туман. Мы двигаемся по цепочке следов Воробья, уже не спуская пальцев с курков оружия. Трускар, прихрамывая, идет последним, но даже не думает жаловаться или отставать. Глядя, как он морщится от боли, стискивает зубы, но продолжает идти, я понимаю, что с таким товарищем мне по-настоящему повезло. Внезапно русский, идущий впереди, замирает на месте. Машинально останавливаемся и мы. — Опять что-то почуяли? — осведомляюсь я. — Да нет, просто следов уже не различить, — отвечает он, указывая на дорогу. — Да вы сами взгляните. Земля перед нами выглядит так, словно по ней недавно маршировал целый полк солдат и проезжала колонна автомобилей. Впрочем, приглядевшись, я действительно различаю отпечатки сапог и следы шин. — Мы уже явно близко к цели, — замечает Юревич. — Ага, вот ты где, родимое! Мы следим за направлением взгляда штабс-капитана и замечаем темнеющий среди скал проход. Очевидно, что ответвление дороги, по которому ехали машины и шла пехота, ведет как раз туда. — Что ж, господа, теперь предельная осторожность, — указывая длинным стволом револьвера в сторону ущелья, произносит Риддлстон. — При малейшем шорохе стрелять на поражение. И никакого огнестрела, использовать только арбалеты. Враг не должен знать, что мы обнаружили его убежище. Мы двигаемся к ущелью, и сердце мое все больше замирает от страшного предчувствия. Сейчас, вот-вот, мы уже на пороге раскрытия величайшей тайны всего человечества… Даже холод и мрак, тянущиеся из глубины гор, не так сильно пугают… Впрочем, Трансильванские Альпы и тут преподносят нам сюрприз. Пристально вглядываясь в черноту горного тоннеля, все мы приходим в недоумение, когда откуда-то сверху доносится странный рокот. Снедаемые любопытством, мы замираем на месте, а через несколько секунд наши руки с оружием опускаются сами собой. Из-за вершины скалы выплывает огромный черный цеппелин. Лучи солнца высвечивают на его борту надпись «Шлиффен», и поджилки мои начинают трястись. Дирижабль с таким названием был подбит нашими войсками во время недавнего Марнского наступления. Объятый пламенем, он долетел до немецкой территории и там, как утверждали наблюдатели, взорвался. А теперь он здесь, прямо над нами. Или это другой дирижабль с тем же названием? Нет, не другой. Присмотревшись к черному как ночь покрытию корпуса цеппелина, я понимаю, что это — толстый слой сажи. Из гондолы выглядывают страшные, обтянутые обожженными лоскутами кожи лица с черными провалами вместо глаз. Дирижабль-призрак с мертвыми солдатами в нем! Один из них, разевая в страшной ухмылке рот, приникает к прицелу обгоревшего пулемета… — В укрытие! — раздается команда полковника, и мы, забыв обо всем, стремглав мчимся к ущелью. Но оттуда нам навстречу выдвигается плотная стена мрака с дико хохочущими тварями. Пока мы будем их разгонять, нас уже изрешетят пули… Мы едва успеваем укрыться за валунами возле дороги, как прямо над нами раздается очередь. Пули откалывают куски камня над нашими головами, и я понимаю, что конец близок. Мы оказались меж двух страшных огней. Твари продолжают визжать и хохотать, но нападать почему-то медлят… Прекратив стрельбу, «Шлиффен» медленно разворачивается и идет на второй заход. Теперь я понимаю, что нам точно пришел конец. Закрываю глаза и мысленно прощаюсь с Хелен. Жаль, что так и не написал ей последнее письмо, которое найдут рядом с моим трупом… — Стой! Ты куда! С ума сошел? — слышу вдруг я крик Трускара, а, обернувшись, вижу, как Димериу выпрямляется во весь свой немаленький рост и выходит из укрытия. Из его правого рукава выглядывает остро отточенное лезвие в виде полумесяца, а в левой руке он держит арбалет с заряженной в него альпинистской кошкой на веревке. Разбежавшись под приближающимся дирижаблем, Кос выстреливает из арбалета, и кошка, взвившись вверх, зацепляется за обшивку цеппелина. Молдаванин тут же хватается за веревку и с поистине обезьяньей ловкостью карабкается по ней наверх. Мы вчетвером наблюдаем за ним с открытыми от удивления ртами. На летящие в него пули Кос попросту не обращает внимания, лишь одна из них задевает его плечо, но он продолжает лезть дальше. Вскоре он, ухватившись за обшивку корпуса, поднимается на самый его верх, туда, где пули его точно не достанут. — Что он задумал? Безумец! — закусывая губу, восклицает Трускар, но Риддлстон на это лишь усмехается: — Он точно знает, что делает. Вот Димериу оказывается уже на самой «крыше» «Шлиффена». Мертвецы из гондолы, опомнившись, лезут за ним, да только уже поздно. Бритва-полумесяц Коса сверкает на солнце, и мы понимаем, каков его план — распороть оболочку цеппелина и выпустить затаившуюся внутри темную материю. — Он точно безумец! — качая головой, шепчет Трускар. — Но, черт возьми, как я его понимаю… С земли мы не видим Димериу из-за огромной туши цеппелина, но догадываемся о результате, когда из «крыши» в небо поднимается черный дым, который при дальнейшем рассмотрении оказывается наполнявшей оболочку живой сущностью. Тут же мы видим Коса: появившись на корме дирижабля, он прыгает вниз, хватается за привязанную к кошке веревку и легко соскальзывает по ней. «Шлиффен», дрожа словно в лихорадке и расплескивая вокруг себя темную материю, медленно снижается. Живые мертвецы с визгом сыплются из его гондолы. Вот дирижабль скрывается за горой, и секунду спустя оттуда доносится глухой взрыв. Мы выскакиваем из укрытия и стремглав мчимся к тому месту, где спрыгнул на землю Кос Димериу. Румынский Охотник с трудом стоит на ногах, но все же делает шаг нам навстречу и широко улыбается. Мы на радостях кидаемся к нему, обнимаем со всех сторон. Один лишь полковник Риддлстон сохраняет привычную невозмутимость. У Трускара же в буквальном смысле слезы текут из глаз. — Прости, Кос, что называл тебя предателем, но я даже не мог представить, на что ты способен! — восклицает он. Димериу так же улыбается всем нам, затем вдруг вытягивается в струнку и браво, совсем по-офицерски отдает честь. — Рад… стараться… сэр… — с трудом выговаривая непривычные английские слова, произносит он. Строгий Риддлстон, не выдержав, горячо жмет ему руку, а затем, вдруг сделавшись сосредоточенным, поворачивается к ущелью. Мы двигаемся за ним, навстречу стене тварей. Правда, теперь, после дирижабля, они кажутся уже совсем неопасными. «К дьяволу все, — думаю я, вскидывая арбалет и посылая в живую стену одну серебряную стрелу за другой. — Если мы уже на пороге ада, то почему бы не покуражиться напоследок?» Разгоряченные и веселые, мы прорываемся вглубь ущелья, и нам уже не страшны никакие враги.