27 августа 1918 года Перевал в Трансильванских Альпах
— Давайте-ка, парни, навалитесь еще разок! Ну, раз, два, взяли!.. Втроем с Трускаром и Димериу мы упираемся в кузов пятитонного грузовика, изо всех сил толкаем его вперед. Юревич жмет на газ, и немецкая машина медленно, но верно продвигается вверх по крутой горной дороге. Полковник Риддлстон стоит в сторонке, безмятежно покуривая сигару. Впрочем, у него тоже своя миссия — смотреть, не появятся ли на дороге спереди или сзади немцы. Димериу изо всех сил кряхтит, его лицо наливается кровью, а на лбу вздуваются жилы. Даже его недюжинной силы едва хватает, чтобы удерживать «Даймлер» с привинченными к кузову бочками с топливом на таком крутом склоне. Мы с Трускаром стараемся как можем, но тоже дышим из последних сил. Штабс-капитан в кабине переводит дух, утирает пот со лба и изо всей силы вдавливает акселератор. С ревом раненого зверя грузовик рвется вперед и наконец-то достигает вершины перевала, а затем уже легко катится вниз с другой стороны. Мы бежим следом и, оказавшись на вершине, замираем со смесью тревоги и восхищения. У подножья перевала на широком уступе раскинулся великолепный замок из тех, что часто любили изображать на картинках в книгах сказок. Величественные стены из потемневшего от времени кирпича, башенки со шпилями, глубокая пропасть вокруг с перекинутым через нее подъемным мостом — словно бы среди этих гор ожило средневековье. Туман, окутавший в этот предзакатный час замок, придает ему особенно волшебный вид. И все же мы здесь не чтобы любоваться этим архитектурным чудом. Мы пришли уничтожить «дьявольское логово» вместе с засевшим внутри «злым гением» по фамилии Линденфельд.***
С поиском «объекта» нам крупно повезло. Продвигаясь вперед по ущелью, мы услышали позади шум мотора, а через несколько мгновений, разрывая темноту фарами, на нас выскочил грузовик с двумя большими жестяными бочками в кузове. Сидевшие рядом с бочками двое немцев окликнули нас, вскинув винтовки, но мы оказались проворнее и, выхватив револьверы, изрешетили солдат кайзера пулями. Водитель-ефрейтор пытался бежать, но Денис Юревич, применив свой знаменитый хлыст, поймал в петлю его ноги. Вскоре после этого мы, оттащив оглушенного и связанного немца в пещеру рядом с дорогой, сидели на его руках и ногах, прижимая к земле, а полковник Риддлстон, водя перед его лицом огоньком зажигалки, вкрадчивым голосом вел допрос. Юревич вполголоса переводил нам с Трускаром ответы пленного. Оказывается, Линденфельд прятался в каком-то древнем замке посреди гор, под охраной целого гарнизона немцев и австрийцев. Карл, как звали ефрейтора, вез в этот замок одну из последних партий дизельного топлива. Зачем это топливо понадобилось ученому, он не знал. Затем полковник расспросил немца о расположении замка (у того, к счастью, нашлась в кармане карта с подробным описанием дороги к этому месту) и о том, сколько человек его охраняют, и, получив ответы, выругался сквозь зубы. По всему выходило, что подобраться к Линденфельду было практически невозможно, — он никогда не выходил из своей лаборатории в замке, — а для полного уничтожения его логова потребовались бы две эскадрильи самолетов либо парк тяжелой артиллерии, которые в горах, естественно, взять было неоткуда. — Но ведь мы можем действовать скрытно, — предложил вдруг Юревич. — Если, например, переодеться во вражескую форму и попробовать проникнуть в замок… — С кем, с вами? — перебил его Риддлстон. — Не смешите меня, сэр. Начнем хотя бы с того, что двое членов нашего отряда вообще не знают немецкого, а еще двое говорят на нем с таким кошмарным акцентом, что любой солдат в замке вмиг раскусит нас. — Вы хотите сказать, что я плохо говорю по-немецки? — возмутился русский. Впервые я видел его оскорбленным. — Отвратительно, — кивнул англичанин. — И не спорьте, я лучше вас это вижу. Вы ведь, смею предположить, учили язык у себя в России, с гувернером? Ну вот, а я до войны жил в Германии несколько лет. Нет, решено — возвращаемся назад и запрашиваем у командования подкрепление. Тут-то штабс-капитану и пришлось раскрыть всем тайну — что, мол, никакого телефона с телеграфом в округе нет, а наше письмо союзникам придется ждать еще долго. Риддлстон был в гневе, орал на Юревича, обещал отдать его под трибунал по возвращении. Если бы не вмешались мы с Трускаром, дело вообще могло дойти до драки. — Полно вам, сэр, — сказал я тогда полковнику, — если уж отдавать штабс-капитана под суд, то и я пойду вместе с ним, потому как тоже знал про это и никому не сказал. Но неужели теперь, когда мы проделали столь долгий путь и уже почти у самого входа в адское логово, вы готовы так просто все бросить и повернуть назад, где нас к тому же ждут полчища новых тварей и вражеских войск? — Кроме того, — добавил Трускар, — я ведь правильно понял, этот немец сказал что-то про последнюю партию топлива? Вас не смущает это «последнюю»? Кажется, Линденфельд готовится к чему-то серьезному и, быть может, пока мы будем бегать за помощью, он осуществит свой план? Решающий аргумент предъявил сам штабс-капитан, справедливо рассудив, что в замке может найтись радиостанция или иное средство связи. Джонас Риддлстон помолчал, поджав тонкие губы и глядя на нас строгим взглядом прищуренных синих глаз, а затем вздохнул. — Похоже, все мы, и я в том числе, совершаем таким образом измену своему долгу, — произнес он скорбно, — но ведь на кону и правда судьба всего мира… Ладно, мистер Юревич, излагайте ваш план. Русский что-то сказал Косу Димериу, и тот принялся доставать из своего огромного рюкзака какие-то свертки. Как оказалось, это была немецкая униформа — ровно пять комплектов, на каждого из нас, сшитая точно по нашим меркам. Риддлстону, как самому опытному и старшему по званию, досталась офицерская форма, Юревич надел ефрейторский мундир, а я, Трускар и Димериу довольствовались солдатскими. После этого осталось решить, что делать с пленным водителем Карлом. Тащить его с собой было опасно, а отпускать — тем более. Убивать же безоружного никто из нас не решался: все-таки война еще не вытравила из нас все человеческое. Наконец, посовещавшись, мы приняли решение. Заткнув парню рот мокрой тряпкой (чтобы не умер от жажды), мы засунули его в дальний угол пещеры, в расселину между двумя камнями, откуда он в связанном состоянии точно не смог бы выбраться. После этого, закопав трупы двух охранявших топливо солдат, мы сели в грузовик — Юревич за руль, Риддлстон рядом с ним в кабину, мы втроем примостились в кузове — и направились по указанным на карте водителя координатам.***
Таинственный замок приближается, заполняя собой уже все пространство впереди нас и словно бы грозя своим величием и неприступностью. Сердце мое начинает биться все сильнее и сильнее: вот-вот, мы уже на пороге страшного логова... Скрипя тормозами, «Даймлер» останавливается у шлагбаума перед поднятым мостом. От полосатой будки слева отделяется фигура немецкого солдата с винтовкой на плече. Он подходит к кабине, на своем рокочущем наречии спрашивает что-то, должно быть, пропуск. Риддлстон протягивает ему через окно бумагу с печатью, найденную в кармане у ефрейтора Карла. Охранник, шевеля губами, читает бумагу, Риддлстон меж тем перебрасывается с ним короткими фразами. Закончив чтение, солдат смотрит в кузов, задерживая на нас подозрительный взгляд. Мы отвечаем ему искренними улыбками и подмигиванием: не дрейфь, мол, брат, мы свои. Лицо солдата, однако, остается хмурым, и он о чем-то спрашивает британца. Должно быть, почему задержались в пути, догадываюсь я. Риддлстон что-то произносит в ответ скороговоркой и, насупив брови, протягивает руку в лайковой перчатке за пропуском. Охранник возвращает ему документ, отдав честь, поднимает шлагбаум и машет сигнальным флажком своему товарищу на той стороне пропасти. Мост со скрежетом опускается, и грузовик, подпрыгивая на мощеном булыжником покрытии, направляется к воротам замка. Я осторожно выдыхаю: кажется, первый этап позади. Чувствую легкое похлопывание Трускара по руке и успокаиваюсь еще больше. Сквозь огромные, украшенные «орлиными» гербами ворота мы въезжаем в широкий двор замка. Несколько грузовиков, один в один похожих на наш, стоят неподалеку, и солдаты выгружают из них деревянные ящики с железными бочками. Похоже, тут действительно идет подготовка к чему-то масштабному. Юревич подруливает на свободное место в углу двора, останавливается. Мы откидываем задний борт кузова, внутрь залезает солдат с ключом и начинает отвинчивать гайки, которыми закреплены бочки с топливом. Штабс-капитан вылезает из кабины, присоединяется к стоящей неподалеку кучке шоферов, осторожно вступает в разговор. Британец также вылезает наружу, закуривает, но проходящий мимо офицер что-то говорит ему, и он поспешно тушит сигару. Должно быть, в ящиках что-то взрывоопасное, если рядом с ними даже нельзя курить. Мы вчетвером — я, Трускар, Димериу и неизвестный немецкий солдат — выкатываем обе бочки наружу из кузова. — Hellenberg! Trusk! — раздается вдруг позади нас знакомый голос, и мы резко оборачиваемся. Полковник Риддлстон уже стоит рядом со мной и Трускаром. — Komm mit mir! — приказывает он, взмахивая рукой в сторону замка, и мы понимаем, что нужно двигаться за ним. Едва не забыв козырнуть в ответ, мы оставляем бочку и идем за полковником. Он подзывает к себе «ефрейтора»-русского и что-то говорит ему, указывая на возящихся с бочкой Димериу и немца — должно быть, просит им помочь. Юревич также козыряет в ответ и посылает Риддлстону обнадеживающий взгляд. — Я велел ему остаться здесь и вместе с Косом проследить за тем, куда отправляют весь этот груз, — шепотом поясняет нам англичанин, как только мы отходим на достаточное расстояние от немцев. — Сдается мне, они решили не иначе как взорвать всю эту красоту. — Он обводит взглядом своды замка над нами и усмехается в усы. — А мы с вами тем временем попробуем разыскать герра Линденфельда и Скрижали. Поскольку вы не говорите по-немецки, я взял вас с собой, чтобы подстраховать. Рта не открывайте и не отходите от меня ни на шаг. Мы согласно киваем и ускоряемся. Вскоре оказываемся в холле замка, выдержанном в типично средневековом стиле: с рыцарскими доспехами по углам, стенами резного дуба и пыльными портретами на них. Повсюду снуют пехотинцы, артиллеристы, связисты — словом, всякая военная и полувоенная братия. Охрана здесь, к слову сказать, вооружена до одного пулеметами MP18 новейшей сборки (подобные я видел на Марне лишь у нескольких немцев) и двумя пистолетами в придачу. Серьезные меры, нечего сказать. Мы со всей осторожностью начинаем обходить замок, чтобы хотя бы примерно выяснить расположение покоев профессора. На нижних этажах и в подвалах, судя по всему, располагаются склады, кухня, технические помещения и казармы для солдат и обслуги. В комнатах выше разместились офицеры, а на самых верхних этажах, куда, если нет желания плестись по лестницам, можно подняться на новейшем, судя по всему, недавно оборудованном лифте, находятся огромные пустые залы. Также на самом верху есть еще несколько маленьких башенок под охраной, но, в которой из них спрятался Линденфельд, неизвестно. Не станешь же специально соваться в каждую! Так, в наших блужданиях по замку проходит около часа. Спрашивать у кого-то из гарнизона про лабораторию Риддлстон не решился, — слишком подозрительно, — а искать наугад, похоже, можно до бесконечности. — Ну, какие будут предложения, господа? — спрашивает британец. Мы стоим у перил полукруглой галереи, выходящей прямо на горную гряду. Вокруг уже сгустилась тьма, и лишь где-то далеко внизу видны огни во дворе замка. Галерея полностью пуста, а тревожно стонущий в скалах ветер заглушает слова, поэтому здесь мы можем спокойно говорить по-английски. Мы с Трускаром лишь пожимаем плечами. И правда, что тут еще можно предложить? Полковник, задумчиво щурясь, глядит куда-то вдаль. — Есть один план, — произносит вдруг он, — только слишком рискованный. Мы тут же превращаемся в слух, подаваясь к нему. Помедлив немного, Риддлстон наклоняется к нам и почти шепотом начинает рассказывать: — Когда я проходил мимо двух солдат, то слышал обрывок их разговора. Оказывается, прошлой ночью один из поваров пытался сбежать из замка, но его поймали и в качестве наказания отправили к Линденфельду, для опытов. — Мы невольно вздрагиваем, но Риддлстон, будто бы не замечая этого, продолжает: — Похоже, они здесь поступают так с каждым провинившимся. Я тут подумал. — Он сглатывает, а затем продолжает: — Что если выдать одного из вас за диверсанта и под этим предлогом выяснить, где находится лаборатория? Мы молчим. Разумеется, предложение стать подопытной мышкой ученого-психа, пусть даже и ради спасения всего мира, ничем хорошим не пахнет. Хотя с другой стороны, разве у нас есть еще выход? — Похоже, выбора у нас нет, — вздохнув, озвучивает мою мысль Трускар. — Осталось только решить, кто из нас с тобой, Аллан, лучше подходит на роль диверсанта. — Не сочтите за обиду, лейтенант, но, по-моему, вы как раз идеально подходите на эту роль, — пряча улыбку в усы, вмешивается полковник. — Вы довольно вспыльчивы, темпераментны, что совсем не похоже на типичного немца. К тому же вы хромаете, а это можно списать на ранение при сопротивлении аресту. Трускар смотрит на меня и со страдальческой улыбкой разводит руками. — Уж прости, Аллан, но раз полковник говорит, я должен пожертвовать собой ради победы. Что ж, я готов. — И еще один нюанс, — добавляет полковник. — Для правдоподобия вы, капитан, должны ударить лейтенанта по лицу. Мне, как офицеру, этого не подобает делать. Трускар снова вздыхает и выставляет вперед щеку. — Давай, Аллан, бей. Ради правого дела я готов и это вытерпеть. Я сжимаю кулак, вглядываюсь в лицо друга. Пытаюсь припомнить все самое плохое, что я о нем знаю, но на ум почему-то не приходит совсем ничего. Хочу представить на его месте своего злейшего врага — и снова румяное улыбчивое лицо разбивает все иллюзии. — Ну давай же, чего ждешь? — подначивает меня лейтенант. — Или сдрейфил? В голове у меня внезапно всплывает один давний случай на Марне, настолько мерзкий, что я до сих пор стараюсь не вспоминать о нем. Кулак мой сам собой вскидывается, со всей силы ударяясь в челюсть Трускара. Тот, вскрикивая, падает на холодный грязный пол. Похоже, с ударом я малость переборщил. — Отлично, — констатирует Риддлстон, с тревогой наблюдая за выходами из галереи. — Теперь вяжите ему руки. Я рывком переворачиваю Трускара на живот, шарфом полковника связываю ему запястья за спиной, за шиворот поднимаю на ноги. Парень стонет и сплевывает на пол кровью. — Вот же ты урод, Гелленберг, — шипит он. — Я тебе еще это припомню… Риддлстон быстрым шагом идет прочь, я толкаю Трускара вслед за ним. Тот идет, прихрамывая, и продолжает сквозь зубы тихо материться. Как только мы выходим в первый же оживленный коридор, Риддлстон властным жестом подзывает к себе охранника, что-то быстро и строго говорит ему, указывая взглядом на Трускара. Впрочем, смысл его слов понятен даже без перевода. Солдат в ответ кивает, переводит взгляд на «диверсанта», расплываясь в плотоядной улыбке и, сказав что-то британцу, идет вперед по коридору. Мы следуем за ним. Я толкаю лейтенанта в спину прикладом винтовки, а тот, войдя в роль, выкрикивает: «Не трогай меня, немчура поганая!», а затем принимается во все горло распевать «Марсельезу». Встречающиеся на нашем пути солдаты с изумлением смотрят на него. К моему удивлению, нас приводят совсем не в одну из башенок, а в просторный зал на верхнем этаже. Когда мы заглядывали туда раньше, он был пуст — то ли на нем лежала какая-то особенная охранная магия, то ли Линденфельд переместился сюда совсем недавно. Как бы то ни было, сейчас у широких медных дверей зала застыли как вкопанные два солдата с автоматами. Нас без проблем пропускают внутрь, и мы оказываемся в помещении без окон, освещенном лишь горящими на широком столе странного вида лампами. У стола спиной к нам стоит, согнувшись над какими-то непонятными приборами, человек в белом халате. Возле стен неподвижно застыли четверо охранников в противогазах. Вокруг всего этого царит какая-то особая тревожная атмосфера, которая, едва только двери зала захлопываются позади нас, становится еще более тревожной и гнетущей. Человек в халате наконец поворачивается к нам лицом, и сердце мое колотится уже как бешеное: ну вот, наконец-то, после стольких тяжелых испытаний мы видим перед собой того, ради кого нам пришлось пересечь пол-Европы, а мне к тому же еще и океан. Лицо Георга Линденфельда практически не отличается от того, что мы видели на фотографиях. Более того, вблизи оно выглядит каким-то совсем простым и ничуть не отталкивающим. Он не похож не то что на классического злодея, но даже на типичного ученого. В нем нет ровным счетом ничего выделяющегося. Встреть я его где-нибудь на улице, в толпе прохожих, не задумываясь прошел бы мимо и через секунду уже забыл бы, что его видел. Водянисто-голубые глаза, морщины на высоком лбу, чуть заметная улыбка в уголках рта. На нас он смотрит с каким-то странным прищуром. Риддлстон, сделав шаг вперед, прикладывает руку к козырьку и начинает что-то бодро рапортовать, бросая при этом косые взгляды на связанного Трускара. Ученый слушает полковника все с той же легкой улыбкой, как вдруг, остановив его жестом руки, обращается к нему на чистом английском: — Да ну, бросьте же изощряться, мистер Риддлстон, говорите на своем родном языке. Да и вашим приятелям лейтенанту и капитану, — он бросает взгляд в нашу с Трускаром сторону, — будет наверняка интересно знать, о чем мы тут с вами толкуем. Таким Риддлстона мне еще ни разу не доводилось видеть: он смертельно бледнеет, и его рука в перчатке сама собой безвольно повисает вдоль тела. Ко мне осознание провала приходит не сразу и, в гневе сжав винтовку, я машинально вскидываю ее. Но клацанье затворов опережает меня, а секунду спустя все четыре дула автоматов охранников уже смотрят в мою сторону. — Оружие на пол! — сделав несколько шагов назад, командует Линденфельд. — Иначе мои парни нашпигуют вас отборным немецким свинцом! Вздохнув, мы с полковником подчиняемся. Линденфельд что-то приказывает солдату, который привел нас сюда, и тот, подойдя ко мне, начинает обыскивать. Понимая, что с меня сняли серебряный нож, арбалет и пару надежных амулетов, я изо всех сил стискиваю зубы, чтобы не начать сопротивляться. Закончив со мной, немец проделывает такую же операцию с англичанином и, видимо, на всякий случай, с «диверсантом». После этого наши руки крепко связывают за спиной, и Линденфельд, будто бы совсем позабыв о своих пленных, поворачивается к столу и начинает складывать расставленные там приборы в деревянные ящики. — Один только вопрос, — чеканя каждый слог, злобно произносит Риддлстон. — Как вы узнали?.. — О, поверьте, полковник, с моими возможностями это было совсем несложно, — на минуту отрываясь от своего занятия, отвечает профессор. — Мои питомцы заприметили вас еще как только вы прибыли в гостиницу. А дальше все просто. Я вел вас сюда как телят на веревочке, проникая в ваш разум, выведывая все самые сокровенные желания… — Он усмехается, окидывая нас жадным взглядом, и мне становится действительно не по себе. — По правде говоря, я восхищен тем, как вы справились с Воробьем и «Шлиффеном», браво, друзья! Поэтому я не стал вас убивать, а наоборот, закинул вам наживку и был рад видеть, что вы успешно ее заглотили. Затем, когда вы долго не могли найти мою лабораторию, я устал ждать и подкинул вам идею со сбежавшим поваром и опытами. — Он теперь смеется уже в открытую, сверкая золотыми коронками зубов. — И вновь вы попались на мою удочку, как золотая рыбка! Конечно же, я мог просто велеть солдатам привести вас сюда, но испугался, что вы заподозрите неладное, откроете стрельбу, а мне потом еще отчитываться перед кайзером за его имущество… — Ученый притворно вздыхает и вновь обращает взгляд на стол. — Ну и, разумеется, мне пришлось разыграть перед вами этот маленький спектакль, устроив здесь временную лабораторию. Он одним махом сметает все приборы со стола в ящик. Я осторожно пробую разорвать путы на запястьях и убеждаюсь, что узел сплетен крепко, на совесть. Значит, с побегом придется повременить. Двери позади внезапно распахиваются, и я, обернувшись, не сдерживаю изумленного возгласа, хотя, казалось бы, меня не удивить уже ничем. В зал со связанными за спиной руками и разбитой губой входит штабс-капитан Юревич, а за ним с довольной ухмылкой на лице, направив ему в спину револьвер, следует Кос Димериу. — Ты!.. — срывается с места Трускар, но я успеваю заслонить ему грудью путь и не пустить к молдаванину, иначе это может обернуться серьезными последствиями. — Предатель!.. Как ты мог?! А я ведь говорил!.. Он внезапно отталкивает меня в сторону и бросается к Димериу, но тот резко вскидывает револьвер, направляя его лейтенанту в голову, и тот застывает на месте. Лицо его перекошено от ярости. — Вообразил себя всесильным, галльский пастушок? — произносит вдруг Димериу по-английски каким-то странным, будто бы металлическим голосом. — Ну давай, сделай еще один шаг, и я с удовольствием снесу твою башку… — Что?! — вытаращивает глаза Риддлстон, и я еще как понимаю его. — Так ты с самого начала?.. — О, не волнуйтесь, господа, — вступает вдруг в разговор Линденфельд, все это время наблюдавший за нами с ухмылкой. — Господин Димериу никогда бы и не подумал вас предавать. Он и теперь целиком и полностью на вашей стороне. А говорит с вами сейчас Джеззу, мой приятель из Колодца Силы. Он щелкает пальцами, и лицо Димериу внезапно меняется, приобретая свое прежнее угрюмое выражение. Быстро оглядевшись вокруг, он останавливает взгляд на нас и выкрикивает уже по-румынски: — Бегите, господа! Я вас спасу! Затем он переводит револьвер на Линденфельда, но тот вновь щелкает пальцами, и лицо Коса тут же превращается в надменную маску, а сам он заливается демоническим хохотом. — Так вы… вы подчинили его волю себе? — полным ужаса шепотом спрашивает британец. — Да, к счастью, это оказалось не так уж сложно, — улыбается профессор. — Одна давняя травма, полученная им во время Охоты, позволила Джеззу беспрепятственно проникнуть к нему в разум и контролировать его. К несчастью, сознание ни одного из вас четверых Джеззу одолеть не под силу, а так бы я посмотрел, как вы будете плясать под мою дудку. — Он хищно оскаливается. — Так чего же вы ждете, герр профессор? — сипло усмехается Юревич. — Решили нас прикончить, так уж не томите! — Не так быстро, господа, — качает головой швейцарец. — Сначала я хочу показать вам то, ради чего вы прибыли сюда. На тот случай, если бы у вас оказалась при себе взрывчатка, я хранил его в другом помещении. Он поворачивает какой-то рычаг на стене, и в полу открывается люк, через который наверх с жужжанием выезжает площадка. На ней под колпаком из толстого стекла лежат несколько каменных табличек с высеченными на них странного вида рунами. Когда до меня доходит, что это, холодок так и разливается от затылка по всему моему телу. — Скрижали Древних?.. — так и вырывается у Трускара. — Именно они, — подтверждает Линденфельд, глаза которого горят алчным блеском. — Я потратил на их поиски целых пятнадцать лет. Вы только можете представить, как я был в конце концов счастлив? Это не просто цель всей моей жизни, это сама история, колыбель цивилизации! — Его взгляд подергивается восторженным туманом, но тут же становится злобным. — И эту колыбель вы, необразованные варвары и солдафоны, хотели уничтожить! Да вас самих за такое убить мало! Внезапно слева от нас слышится скрип открываемой двери, и вслед за тем раздается высокий женский голос, мелодичный, словно хрустальный колокольчик: — Что ты так раскричался, милый? О, так у нас гости? Почему ты мне сразу их не представил? Повернув головы, мы с изумлением видим, как из незаметной прежде маленькой дверки в стене в зал входит женщина неописуемой красоты. Кожа ее лица бела, как первый снег, и видно, что цвет этот естественный, а не результат косметики или чего-то еще. Каштановые волосы, перехваченные у лба бриллиантовой диадемой, струятся по оголенным плечам роскошным водопадом, а оливкового цвета глаза с неприкрытой похотью пожирают нас четверых. На ней платье красивого нежно-изумрудного оттенка, все увешанное побрякушками, на руках — темные перчатки до локтей. — Ах, прости, конфетка моя, я совсем забыл предупредить, что собираюсь пригласить их в наши покои, — плотоядно улыбается ей в ответ Линденфельд и вновь обращается к нам: — Господа, позвольте представить вам истинную хозяйку этого замка, Кармиллу Стокер Ле Фаню, графиню фон Вальцбург. Мне это сложное имя ничего не говорит, да и моим товарищам-Охотникам тоже, судя по бесстрастному выражению их лиц. У одного лишь Риддлстона глаза выпучены, а лицо стремительно вытягивается. — Кармилла?.. — изумленным шепотом переспрашивает он. — Именно так, — с коварной улыбкой подтверждает хозяйка замка. — Вам, мистер английский Охотник, судя по всему, хорошо знакомо это имя? Что ж, если Георг не возражает, я расскажу вам мою историю. У нас ведь до полуночи еще есть время? Ученый кивает, и графиня, опустившись в любезно придвинутое ей кресло, удобно располагается в нем, закинув ногу на ногу, и начинает свой рассказ: — Я родилась в середине прошлого века в графстве Донегал*, в семье среднего класса. До шестнадцати лет я жила с родителями, посещала приходскую школу, собиралась даже уйти в монашки. А потом у меня начала проявляться истинная сущность… Она раздвигает ярко накрашенные губы, обнажая два длинных и острых клыка. Глаза ее тут же загораются алым, а вокруг тела расцветает темная аура, видная даже невооруженным глазом. — Вампир!.. — невольно восклицаю я, голоса Трускара и Юревича присоединяются ко мне. — Так же выглядели и мои родители, когда узнали, — приняв обычный облик, продолжает Кармилла фон Вальцбург. — Они тут же прокляли меня и призвали Охотников для моего уничтожения. Мне пришлось бежать в Австро-Венгрию, молодую тогда страну, где не было предрассудков против темной магии. Там я мигом пришлась ко двору многим и даже самому покойному императору. Меня стали приглашать на балы, одаривать подарками. Все, это, разумеется, очень злило британских Охотников, которые безуспешно добивались моей выдачи им. Один из них, по фамилии Шеридан**, в гневе даже написал очерняющую меня книгу. — Она бросает хитрый взгляд на Риддлстона и громко хохочет. — Глупец, он даже не понимал, насколько сильно я могу обидеться! Вскоре после этого Шеридан умер, и никто даже не заподозрил, чьих рук это дело. Я же продолжала жить в увеселениях, и как-то от скуки даже вышла замуж за престарелого богатого графа, взяв его фамилию и титул. После его смерти я на оставшиеся от него деньги купила этот замок посреди гор и зажила в нем со слугами и любовниками, время от времени заманивая к себе заблудившихся путников и выпивая их досуха. Графиня страстно облизывается, и мне чудятся на ее зубах следы свежей крови. — Но за все эти годы я так и не обрела счастья, — скорбным голосом продолжает она. — Я была по-прежнему страстно влюблена в одного друга моей юности, Брэма Стокера. Более двадцати лет тому назад я, не выдержав, навела о нем справки и тайно приехала к нему в Англию. Он был потрясен и одновременно рад меня видеть. Я предлагала ему бежать со мной, но он отказался: у него была жена, и другого места кроме родных островов он не видел своим домом. Тогда я решила отомстить ему… и обратила в себе подобного. Кармилла сверлит жутким взглядом полковника, и тот, болезненно морщась, опускает голову. Страшная женщина вновь коварно улыбается. — Пожалуй, он все-таки раскаивался в своем решении, — продолжает она. — Даже написал книгу, где, в отличие от мерзкого Шеридана, ни словом не упомянул обо мне, зато красочно описал Трансильванию и мой замок в ней. Но я уже не любила его так сильно, как прежде. И, когда незадолго до войны Охотники вычислили-таки Брэма, я через австрийскую разведку устранила его, пока он не успел рассказать о нашей связи. Она переводит взгляд на невозмутимого Линденфельда, и в глазах ее внезапно мелькает некое подобие теплоты, которое, впрочем, тут же сменяется явным выражением коварства. — А потом в мой замок прибыл Георг, который показал мне несколько веселых фокусов со своими «зверушками», — сладко шепчет она. — И за это я позволила ему пользоваться моим жилищем как заблагорассудится. Ну и кое-чем я ему помогла сама. Она что-то отрывисто приказывает одному из солдат, и тот, выйдя вперед, срывает с головы противогаз. Хоть я и не думал, что после всех виденных мною тварей могу испугаться еще сильнее, но тут волосы на моей голове в буквальном смысле начинают шевелиться. На меня смотрит воистину лицо из ночных кошмаров, с оскаленными желтыми клыками и сухой, мертвой, напоминающей старую бумагу кожей. Похоже на то, что это помесь вампира с воскрешенным мертвецом. — И вот тогда я окончательно забыла все свои старые страсти и увлечения, — заканчивает рассказ Кармилла, — и полностью посвятила жизнь двуединой Австро-Венгерской империи. Линденфельд тем временем заканчивает упаковку своих приборов в ящики, и солдаты начинают выносить их из зала. Вновь повернув рычаг на стене, швейцарец отправляет помост со Скрижалями в неизведанные глубины замка. — Вы сказали, у вас еще есть время до полуночи, — произносит вдруг Юревич. — Так что должно случиться в полночь? Впрочем, я и так уже догадываюсь: вы хотите взорвать замок? Линденфельд, глядя на русского, слегка улыбается. — Да, вы все правильно поняли, герр штабс-капитан, — отвечает он. — Динамита в ящиках и топлива в бочках, которые вы видели, должно хватить на уничтожение всего здания. Сожалею, но ваше командование не оставило мне выбора. Теперь, когда оно знает местоположение моего лагеря, мне остается лишь убедить его в том, что этого лагеря больше не существует. — Ну, котик, неужели ты все-таки решился на это? — капризно скривив губы, вмешивается вдруг графиня фон Вальцбург. — Ты обещал мне, что не тронешь эти прекрасные древние стены… — Увы, детка, у меня не остается иного выхода, — сочувственно улыбается ей ученый. — Но я же обещал, что попрошу у его величества новый замок для тебя, в Альпах или Карпатах, как пожелаешь. — Тогда у Железных Ворот***, милый. — Вампирша вдруг облизывается и переводит хищный взгляд на нас четверых. — И еще позволишь закусить этими ребятами? Твои солдатики слишком хилы, да и кровь у них жидка… — Нет, ни в коем случае, — качает головой Линденфельд. — На трупах могут обнаружить следы укусов. Все должно пройти идеально гладко. Графиня, недовольно надув губы, отворачивается, а я после слов Линденфельда чувствую, что помимо воли дрожу и никак не могу успокоиться. — Мне очень жаль, господа, — поворачивается к нам ученый, разводя руками, — но я не могу оставить вас в живых, вы слишком много знаете. Поэтому вас запрут в подземелье, и ровно в полночь вы взлетите вместе с замком на воздух. Ваш приятель, — он кивает в сторону Коса, — явится к союзному командованию и доложит, что профессор Линденфельд вместе со Скрижалями успешно уничтожен, но вы четверо героически погибли при выполнении задания. А я к этому времени буду, уже далеко отсюда, заниматься подготовкой моей армии к новому наступлению на фронте. Разумеется, с учетом всех прошлых ошибок. И он, сверкнув напоследок золотыми зубами, поспешно выходит из зала. Вошедший конвой немецких солдат ведет нас вперед по коридору, то и дело подталкивая в спину прикладами и что-то гортанно выкрикивая. — Уроды… — произносит идущий рядом со мной Трускар. — Пристрелили бы лучше на месте, чем так издеваться… — Так за чем дело стало? Набросься на конвойного, и все будет кончено, — мрачно шучу я. Нервы у меня у самого уже на взводе. Нас проводят длинными коридорами и лестницами, где царят суета и хаос, — очевидно, гарнизон замка уже вовсю готовится к эвакуации, — и мы наконец оказываемся в сырой и темной камере на самом нижнем уровне. Сквозь узкое зарешеченное окно в ней видна лишь часть скалы напротив замка. Тяжелая стальная дверь за нами захлопывается, и наступает полная тишина. — Вот влипли так влипли, господа, — нарушает ее насмешливый голос Юревича. — Какие будут предложения дальше? — Помолчите, штабс-капитан, — раздраженно говорит в ответ полковник. — Вы мешаете мне. — А я могу поинтересоваться, что это вы делаете? — осведомляется русский у кряхтящего и странно извивающегося Риддлстона. — Пытаюсь вытащить всех нас, — отвечает тот. — Аах, черт!.. Есть!.. Раздается щелчок зажигалки, и за спиной у полковника вспыхивает огонек. Минуту спустя он вынимает из-за спины освобожденные руки, стряхивает с них опаленные обрывки веревок. — Порядок, — выдыхает он, нагнувшись над Юревичем и пламенем своей зажигалки разрезав узел и на его путах. — Эти немецкие парни, конечно, аккуратны донельзя, но даже им не под силу было найти зажигалку в моем потайном кармане. А теперь, мистер Юревич, освободите Трускара и Гелленберга, а я пока подумаю, как открыть эту чертову дверь. Я с восхищением смотрю на полковника, который уже почему-то стал называть нас по именам. Впрочем, зажигалку штабс-капитану он так и не отдает, и тому приходится развязывать наши с Трускаром веревки руками. Заметив мой недоуменный взгляд, Риддлстон вздыхает, и лицо его сразу становится каким-то грустным и немного смущенным. — Наверное, я должен объяснить свое поведение тогда, у входа в ущелье, — произносит он. — Видите ли, я действительно практически не расстаюсь с этой зажигалкой. Она досталась мне еще в четырнадцатом году, от моего фронтового товарища Джимми Ранзеля. Он сам сделал ее из патрона, вырезал на ней свои инициалы и все шутил: «Можешь спокойно брать ее себе, Джонас, пусть все думают, что она твоя, у нас даже первые буквы в именах совпадают». Но как-то раз абсолютно серьезно он сказал мне: «Если меня убьют в бою, возьми эту зажигалку себе и всегда храни ее в память обо мне». На следующее же утро Джимми пошел в атаку впереди меня, и осколком снаряда ему срезало голову. До сих пор не могу забыть, как его кровь фонтаном била на меня… Он начинает часто моргать и отворачивается. У меня в горле так и встает ком, когда я после этих слов вспоминаю трупы молодых парней на Марне, с которыми я едва-едва успел тогда познакомиться… Да, война преподносит не готовому к ней человеку немало сюрпризов, и не все на ней порой оказывается столь однозначным, как в мирной жизни. Но вот наши руки развязаны, и мы вчетвером собираемся у двери камеры, глядя на ее замок. По виду ничего сложного — стандартная замочная скважина для обычного ключа, засова на двери снаружи, насколько я помню, нет. Вот только как нам и правда ее открыть? — Нужно что-то тонкое и металлическое, — произносит Трускар, и мы, оглядевшись, лишь усмехаемся: где в этой камере можно найти что-то тонкое и металлическое? Внезапно лейтенант останавливает взгляд на немецкой офицерской фуражке, которая по-прежнему красуется на голове Риддлстона. — Хмм, а ведь это идея… — задумчиво произносит Трускар. — Полковник, вы позволите вашу фуражку? — Да забирайте ее хоть насовсем, я к вражеской форме теперь еще долго не прикоснусь, — отдавая ему головной убор, усмехается полковник. — Постойте, что вы хотите?.. Но Трускар, уже не слушая его, разрывает сильными пальцами мягкую оболочку фуражки и вынимает из нее проволочный ободок. Мы потрясенно смотрим, как в руках француза металлическое кольцо превращается в тонкий прутик. Трускар просовывает его в замочную скважину и начинает с видом знатока орудовать им. — Где ты только этому научился? — удивляюсь я. — На фронте, еще два года тому назад, — отвечает он. — Со мной вместе служил один бывший парижский взломщик, ну он и научил меня. Помню, мы с ним как-то ходили вместе в разведку. Вскрыли ночью немецкий продовольственный склад и до отвалу обожрались шоколадом… Его рассказ прерывает щелкнувший замок, и дверь открывается. Мы прислушиваемся к звукам в коридоре — там все тихо, должно быть, враги вовсю готовятся свалить из замка, а рядом с подземельем даже охрану на всякий случай не выставили. Нам это как раз на руку, ведь у нас и оружия нет. — Идите за мной, — шепчет Риддлстон, взмахивая рукой. Мы гуськом двигаемся за ним по коридору, освещенному пламенем старинных факелов на стенах. Все это выглядит каким-то загадочным и в то же время жутким. За поворотом коридора становятся слышны чьи-то шаги и голоса. Мы тут же замираем, вжавшись в стену. Через минуту из-за угла вылетает немец с автоматом наперевес. Полковник, не теряя времени, отвешивает ему смачный хук в челюсть, и враг отлетает назад, выпустив оружие из рук. Риддлстон тут же сдавливает ему кадык пятерней и, прижав к стене, о чем-то злобным голосом спрашивает. Немец, всхлипывая, что-то сипит в ответ, и британец, удовлетворенно улыбнувшись, выворачивает ему шею до хруста. Труп с остекленевшими глазами оседает на пол, и думать о милосердии сейчас, пожалуй, излишне. Тем временем Юревич, подобрав автомат, ныряет в одно из боковых ответвлений коридора. — Что он вам сказал? — спрашиваю я у Риддлстона, пока мы трое поспешно следуем за штабс-капитаном. — Я спросил его про Линденфельда, — отрывисто бросает британец. — Он ничего не знал. Зато сказал, где спрятали наше снаряжение. Надеюсь, не соврал. Мы выходим к некому подобию кладовки с массивной дубовой дверью на висячем замке. Юревич выстрелом сбивает замок, и мы входим в тесную каморку, в прежние времена, должно быть, служившую комнатой для кого-нибудь из прислуги. Все наше Охотничье вооружение, поблескивая смазкой, аккуратно разложено прямо на столе посреди комнаты. Немцы даже не удосужились накрыть его чем-нибудь. Мы едва успеваем разобрать арбалеты, иглометы и револьверы, как в коридоре вновь слышатся стук кованых сапог и немецкая речь. Только на этот раз врагов явно больше. — Айда, парни, покажем им! — восклицает Юревич и, выбегая за дверь, открывает огонь из пулемета. Мы с Трускаром, выскакивая следом, стреляем из револьверов. Впрочем, наша помощь уже не требуется: одной очередью русский уложил всех троих противников. Мы, подойдя к ним, подбираем на всякий случай их пулеметы, а Риддлстон, заметив на руке одного из немцев часы, подносит их к глазам и сквозь зубы чертыхается: до полуночи остается всего полчаса. — Какой теперь план? — спрашиваю я на бегу Риддлстона, пока мы стремглав мчимся наверх. — Прежде всего — разыскать Линденфельда и Скрижали, — не сбавляя темпа, отвечает тот. — И лучше, разумеется, чтобы они были вместе. К счастью, герр профессор выдал в разговоре секрет Скрижалей, когда сказал про взрывчатку. Следовательно, мы должны уничтожить их до того, как они покинут замок. — А почему бы просто не устроить засаду на пути из замка? — удивляется Трускар. — Потому что Линденфельд не повезет свое сокровище через главные ворота, а воспользуется каким-нибудь аварийным выходом, — отвечает британец и на недоуменный взгляд лейтенанта раздраженно морщится: — Подумай головой, сынок! Если этот безумец решил взорвать весь замок, чтобы замести следы, станет ли он открыто выводить целый гарнизон наружу? Да и тот бедняга-солдат знал бы об этом, а не молчал. Линденфельд явно задумал сбежать каким-то секретным путем, и мы должны обнаружить этот путь, пока еще не поздно! Страх того, что случится, когда действительно будет поздно, гонит меня вперед, заставляя бежать так, что в легких начинает колоть. Наконец мы выбираемся из подземелья и оказываемся в освещенном электричеством коридоре, что уходит обоими своими концами вглубь здания. Крики и топот солдат доносятся уже со всех сторон, заглушая остальные звуки. — Нам нужно разделиться, — произносит внезапно полковник. — И пусть каждая двойка обыщет одну половину замка, так будет быстрее. Никаких пленных не брать, времени на допросы у нас нет, стрелять только на поражение. В случае обнаружения объекта действовать самостоятельно, не дожидаясь помощи. Постарайтесь достать как можно больше динамита или иной взрывчатки, она будет очень кстати. Всем все понятно? Тогда штабс-капитан со мной, а вы, неразлучная парочка, в другую сторону. Удачи, парни! Я еще не успеваю до конца сообразить, что нужно делать, а Риддлстон с Юревичем уже мчатся по коридору направо. Вздохнув, я бегу рядом с прихрамывающим Трускаром в другой конец коридора. Почти сразу же мы натыкаемся на отряд немцев, волокущих некое подобие горной пушки. — Halt! — выкрикиваю я, наплевав на приказ Риддлстона: вдруг что да выйдет! — Wo ist Lindenfeld? Не выходит: то ли немцы знают нас в лицо, то ли сразу распознали мой акцент, но, тут же бросив пушку, они хватаются за винтовки. Мы немедленно открываем огонь из пулеметов: хорошо, что во время боев на Марне нам довелось научиться обращаться с ними. Почти застигнутые врасплох, враги падают один за другим. — Хреновый из тебя немец, Аллан, — констатирует Трускар, перешагивая через трупы. Новая партия врагов не заставляет себя ждать, внезапно выскакивая из-за угла. Только вооружены они уже автоматами и заранее знают о нас. Уворачиваясь от пуль, мы распластываемся на полу и стреляем в ответ. — Зато стрелок неплохой, — отвечаю я, как только и эти немцы уничтожены. Все магазины моего пулемета пусты, и потому, бросив его, я подбираю оружие одного из убитых. Трускар же двигается вперед лишь с револьвером в одной руке и арбалетом в другой. За новым поворотом коридора нас поджидает сюрприз в виде пули, отколовшей кусок стены в паре дюймов от моей головы. Теперь враги, похоже, решили не выбегать под выстрелы, а спокойно сидеть, поджидая нас. — Твою же мать! — не сдерживаюсь я, как только мы вжимаемся в стену коридора, чтобы самим не словить пулю. — Я думал, мы будем искать безумного ученого и его сокровище, а не заниматься отстрелом гребаной толпы колбасников! — Можно действовать и попроще, — говорит Трускар, вынимая из кармана небольшую склянку с мутно-зеленым порошком внутри. — Посторонись-ка, Аллан… Вот так, сейчас только подпущу их поближе… Когда шаги немецких сапог слышатся уже возле нашего укрытия, лейтенант бросает в их сторону склянку и тут же отворачивается, закрывая глаза и нос руками. Коридор застилает болотного цвета мерзко пахнущий дым, и попавшие в него солдаты застывают на месте, отчаянно кашляя и вращая безумно выпученными глазами. — Смесь «Ударный туман»? — осведомляюсь я, заслоняя лицо рукавом шинели. — Он самый, — кивает Трускар и, вскинув револьвер, методично добивает оглушенных немцев. — И никаких ковбойских перестрелок… Сквозь постепенно рассеивающийся туман мы с задержанным дыханием двигаемся дальше. Следующие несколько коридоров на удивление пусты, и, преодолев пару лестничных пролетов, мы оказываемся на галерее, на которой еще пару часов тому назад обсуждали план поиска Линденфельда. Теперь задача все та же, но времени у нас уже меньше двадцати минут, а без Риддлстона чувствуешь себя как-то растерянно. — Стой! — восклицает вдруг Трускар, и мы замираем на месте. В конце галереи, выхваченные из темноты лунным лучом, виднеются силуэты нескольких человек в австрийских шинелях. Они стоят почему-то спинами к нам и никак не реагируют ни на наши голоса, ни на шаги. Мы, не спуская прицелов со спин солдат, осторожно двигаемся вперед, но они даже не шевелятся при нашем приближении. Оглохли, что ли?.. Мысль мою прерывает резкий подозрительный свист, и я чувствую, как в шею сзади вонзается что-то тонкое и острое. Пытаюсь оглянуться, но все мои члены внезапно сводит судорогой и, чувствуя, что больше не управляю своим телом, я медленно опускаюсь на пол. Скосив глаза, понимаю, что Трускар уже лежит рядом. В тот же миг пол под нами сотрясается, и я вижу Коса Димериу с иглометом в руках, спрыгивающего с парапета галереи. Должно быть, он притаился снаружи под перилами и ждал, когда мы окажемся впереди. В глазах молдаванина горит демонический огонь — значит, он все еще под контролем Джеззу. Проклятье! Мы захвачены врасплох и обездвижены! А драгоценное время уходит! Австрийские солдаты впереди вдруг разворачиваются к нам лицами, и я жалею, что не могу зажмуриться или отвернуться, чтобы не видеть эти злобно оскаленные нечеловеческие лица. Личная армия хозяйки замка, вот кто они такие! — Прекрасно, мальчики, — разносится по галерее звенящий словно натянутая струна голос. — Наконец-то я смогу устроить настоящий прощальный ужин в этих покоях. На последних словах сама Кармилла фон Вальцбург с кровожадной улыбкой выходит из-за спин своих слуг. Шелестя юбками и постукивая каблуками, она медленно приближается к нам. — Начну, пожалуй, с тебя, красавчик, — произносит она, останавливаясь возле меня. На мгновение показав из-под подола платья изящную ножку в темном чулке, она носком туфли поворачивает мою голову так, чтобы я смотрел ей прямо в глаза. Взгляд вампирши завораживает и приковывает к себе, но думаю я в этот момент совсем не о нем. Голова моя от пинка графини начинает раскачиваться, и я чувствую, как иголка с парализующим ядом понемногу выходит из моей шеи. Я до предела напрягаю кожу в этом месте и… есть! Иголка выпадает окончательно. По всему моему телу от шеи медленно разливается тепло, но шевелить руками и ногами я пока еще не могу. Изо всех сил напрягаю мышцы, стараясь как можно скорее привести члены в движение. Черт, Риддлстон, Юревич, ну где же вы?! Может, еще успеете нас спасти? Кармилла опускается передо мной на корточки и медленно проводит по моему телу рукой в направлении от бедер к груди. Тело ее так и дышит развратом, и, чтобы не поддаться соблазну, я изо всех сил воскрешаю в голове самые счастливые моменты жизни с Хелен. Помогает, но ненадолго. Рука графини задерживается на серебряном ноже у меня на поясе. Вынув его из ножен и без особого интереса рассмотрев, она небрежно отбрасывает его в сторону и наклоняется ко мне еще ближе. Теперь ее тело почти соприкасается с моим, белоснежные груди трясутся уже возле самого моего лица, аромат духов так и манит, зачаровывает… — Не бойся, мой мальчик, — шепчет Кармилла, выдвигая вперед острые словно бритва клыки. — Это совсем не больно. Ты как будто уснешь, а проснешься уже совершенно другим… Чтобы не видеть взгляда ее бешеных, налитых кровью глаз, я изо всех сил скашиваю глаза в сторону, глядя на Трускара и застывшего рядом с ним Димериу. С Косом происходит нечто странное. Нагнувшись над своим бывшим товарищем, он несколько раз меняется в лице, и тело его сотрясается будто бы в лихорадке. Демонический блеск в глазах то появляется, то пропадает, и вдруг Кос, издав подобие звериного рыка, обнажает свое лезвие-полумесяц и бросается с ним на толпу солдат-вампиров. В него летят пули из автоматов, но он, не обращая на них внимания, взмахивает блестящим в лунном свете лезвием, и отрезанные конечности живых мертвецов, разбрызгивая кругом темную кровь, разлетаются в разные стороны. Страшный, нечеловеческий вой наполняет галерею… Мигом позабыв обо мне, Кармилла разгибается, и в тот же момент я чувствую, что вновь могу управлять своим телом. Схватив с полу серебряный нож, я с размаха вонзаю его в шею графини сбоку и поворачиваю три раза. Из-за оскаленных зубов вампирши фонтаном бьет кровь, глаза едва не вываливаются из орбит, а исторгшийся из горла визг перекрывает даже вой ее подручных. Руки с острыми когтями тянутся к моему горлу, но я, не медля, вынимаю нож из раны и мощным пинком в грудь отбрасываю графиню назад. Тело ее легко, словно тюк с соломой, переваливается через парапет и, распространяя вокруг себя темную ауру, летит вниз, прямо на острые скалы. Прощай, Кармилла фон Вальцбург. Да упокоится твой прах под стенами твоего же замка. Кинувшись к Трускару, я рывком ставлю его на ноги, вынимаю из шеи иголку, мощными оплеухами привожу в чувство. Он лишь хлопает глазами и смотрит в конец галереи, туда, где над трупами австрийских прихвостней Кармиллы возвышается фигура Димериу. Молдаванин бледен и весь в крови. Сделав к нам пару шагов, он вдруг опускается на пол и начинает дышать тяжело, с хрипом. Бросившись к Косу, мы видим, что грудь его вся в пулевых ранениях, но взгляд черных глаз выглядит осмысленным и, более того, направлен к нам даже с какими-то теплом и добротой. Губы его шепчут по-румынски несколько бессвязных слов, а затем он затихает, лишь пробегает по телу в последний раз судорога и мелькает в глазах потусторонний огонек. Тогда я понимаю, что Димериу окончательно избавился от влияния демона Джеззу. — Бедняга Кос… — Из глаз Трускара текут настоящие слезы. — Я знаю, он боролся с этой тварью все время… А когда увидел меня, мой взгляд, услышал мои молитвы, окончательно пришел в себя… Все-таки вспомнил, несмотря на ту нашу ссору… Я понимаю, что на месте парня растрогался бы любой, однако сейчас не время распускать нюни, надо спешить… И, схватив Трускара в охапку, я поскорей волоку его прочь от страшной галереи, дальше на поиски Линденфельда. Понемногу лейтенант успокаивается и идет дальше уже самостоятельно, продолжая, впрочем, время от времени всхлипывать. Как только мы выходим к утопающему в сумраке лестничному пролету, впереди слышатся шаги. Я вскидываю автомат, но, к счастью, навстречу нам выходят англичанин с русским. — Слава Богу, вы здесь! — восклицает Юревич. Он весь так и светится от счастья, из его карманов торчат связки динамита, а за спиной помигивает огоньками из рюкзака переносная радиостанция. — Мы знаем, где искать Линденфельда со Скрижалями! — Правда? И где же? — спрашиваю я. — Объясним по дороге, сейчас все бегом вниз! — командует Риддлстон и, задержав взгляд на заплаканном лице Трускара, недовольно кривится: — Что это с ним? — Кос Димериу мертв, — поясняю я на ходу. — И хозяйка замка тоже. Но зато хоть нам теперь никто не помешает. По дороге на нижние уровни замка нам разъясняют ситуацию. Оказывается, штабс-капитан, помня свое обещание полковнику накануне, нашел эту рацию и поймал с ее помощью канал с позывными «Поезд». Выяснилось, что из подземелья замка ведет наружу сквозь горы железнодорожный туннель, по которому вот-вот должен отправиться состав с ученым, Скрижалями и остатками гарнизона. Риддлстон, связавшись с радистом поезда и представившись немецким офицером, попросил задержать отправление на две минуты, чтобы успели подойти еще оставшиеся в замке солдаты. Таким образом хоть немного времени, но было выиграно. К тому моменту, как мы спускаемся на лифте в подземелье, до полуночи остается ровно семь минут.***
Посреди огромного подземного зала, освещенного мощными прожекторами, пыхтит дымом черный паровоз, рельсы из-под которого уходят в жерло прорубленного прямо в скалах туннеля. В составе два товарных вагона, один вагон-салон и самый последний, обшитый крупными бронированными листами вагон — сразу ясно, где именно находятся Скрижали. Укрывшись за горой пустых ящиков в углу, мы наблюдаем за тем, как остатки немецкого гарнизона числом не более двадцати человек бегают вдоль поезда, отдавая последние распоряжения. Среди них то и дело мелькает седовласая голова самого профессора. Вот машинист, выглянув из кабины, машет красным флажком, и все тут же без паники, организованно начинают забираться в вагоны. — Сообразили-таки, гады, что ждать им больше нельзя, — сплевывает сквозь зубы Трускар. — А быть может, этот Джеззу все своему «папочке» доложил о нас. — Решено, — вздыхает Юревич, подбрасывая на ладони связанный им в одну большую пачку динамит с прикрепленным к нему таймером на одну минуту. — Пока не поздно, подкрадусь к заднему вагону и поставлю на него бомбу. А вы пока отвлеките как-нибудь солдат. — Да тут и думать нечего, как. — Риддлстон выпрямляется во весь рост и выстрелом из револьвера укладывает ближайшего к нему немца. — Огонь, парни! Не жалейте патронов! Мы с Трускаром также выпрямляемся и со всей мочи лупим из пулеметов по составу. Еще пара немцев падает замертво, остальные прячутся за вагонами и вяло стреляют в ответ. Штабс-капитан, выйдя из укрытия, перебежками вдоль стены двигается к последнему вагону поезда. — Идиот!.. — ругает самого себя британец, присев за ящиками, чтобы перезарядить револьвер. — Нужно было сразу стрелять в машиниста, пока он был на виду! Я и Трускар тоже пригибаемся, меняя магазины. Разогнувшись, стреляем снова, но уже поздно: оставшиеся враги успели забраться в поезд, и локомотив, дав мощный гудок и окутавшись дымом, набирает скорость. Снеся опущенный шлагбаум, он въезжает в туннель и вскоре пропадает во тьме. Мы втроем оставляем укрытие и стремглав мчимся к опустевшим железнодорожным путям. Подле нескольких немецких трупов лежит Денис Юревич и, постанывая, держится левой рукой за правое плечо. Весь рукав его шинели насквозь мокрый от крови. — Твари!.. — кивает он в сторону мертвых врагов, приподнимаясь нам навстречу. — Задели все-таки… — А бомба? Что с ней? — так и выкрикивает ему в лицо полковник. Русский неподвижно смотрит на нас пару секунд и вдруг расплывается в победной улыбке: — Порядок. Я все сделал. Словно бы в подтверждение его слов доносится глухой взрыв, и, обернувшись, мы видим, как своды туннеля медленно рушатся. Огромное облако из пыли и дыма врывается в зал, заставляя нас кашлять и отворачиваться. — Надеюсь, этот взрыв был достаточно силен, чтобы превратить в расплавленную лепешку и вагон со Скрижалями, и ученого в салоне заодно, — помахивая рукой перед лицом, говорю я. Риддлстон вместо ответа нагибается и поднимает с пола какой-то небольшой блестящий предмет, только что вылетевший из туннеля. Это оказывается покрытый гарью и расплавленным металлом кусок камня с обрывками рун на нем. — Свершилось, господа. — Риддлстон бросает нам под ноги этот камешек. — Скрижали Древних успешно уничтожены. Мир, можно сказать, спасен. — Сейчас бы хлебнуть коньяку, мать его, да завалиться в постель с какой-нибудь местной красоткой, — шутит Юревич, перетягивая раненую руку оторванным от рубашки подолом. Полковник глядит на часы и тут же бросается к лифту: — Скорее, парни! У нас всего три минуты!.. Вот и наступает тот момент, когда не думаешь уже ни о чем. Когда эйфория от успеха оказывается мимолетной, и тебе хочется лишь выключить время, остановить этот миг, чтобы ужасное не случилось. Когда разум и чувства полностью отключаются, и внутри тебя лишь тикает таймер, с неумолимой механичностью отсчитывая положенные сто восемьдесят секунд… Я не помню, как мы поднимаемся наверх, как выбегаем в тихий и пустой двор замка, где лишь безмятежно светит в ночи луна и приятно дует свежий горный ветер. Оказывается, что немцы перед уходом додумались поднять мост через пропасть, и Риддлстон, бросившись в будку управления подъемным механизмом, дергает за рычаг. Слезящимися глазами я смотрю на безумно медленно опускающийся мост, а счетчик в моей голове продолжает методично отстукивать: «Тридцать шесть… Тридцать пять…» «Может быть, это ад?.. Может, я умер и потому ничего не чувствую?..» Прихожу в себя я лишь на другой стороне пропасти, когда бегущий рядом Юревич резко толкает меня здоровой рукой в спину, сбивая на землю. Взгляд мой концентрируется на лежащем чуть впереди полковнике, точнее, на его руке с часами. И секундная стрелка на циферблате замирает рядом с часовой и минутной на цифре двенадцать, в одном бесконечно долгом мгновении… А вслед за тем я слышу доносящееся откуда-то глубоко из-под земли словно бы урчание гигантского зверя, и тут же каменистая почва дороги подо мной сотрясается, будто бы в припадке… Я лежу ничком, закрыв голову руками, и лишь спустя пару минут, когда тряска и рокот стихают, решаюсь поднять голову и оглянуться. Замок Вальцбург, засыпанный обломками скал, красиво пылает в ночи, и его древние стены с грохотом осыпаются в пропасть. «Победа!» — наконец-то встает в моей голове радостная мысль. Да, пусть еще не окончательная, но перелом в войне теперь точно неминуем. А самое главное — мы живы. «Победа!» — хочу выкрикнуть я, обернувшись к Трускару, но так и замираю с открытым ртом. Лейтенант, бежавший позади всех из-за больной ноги, теперь лежит, как-то странно дергаясь и икая. Подойдя ближе, я вижу, что из его спины торчит здоровенный обугленный кусок дерева, должно быть, от замковых ворот. Вокруг него по серому сукну шинели расползается темно-красное пятно. — Ламелин, ты как? — Я приподнимаю его, глядя ему в лицо, встряхиваю. Он лишь стонет и смотрит на меня взглядом, полным не боли, а какого-то странного безразличия. — Не ошиблась Мата с проклятием… — шепчет он бледнеющими губами. — Все-таки настигло оно меня… — Нет, не говори так! — Я снова встряхиваю Трускара, бью его по холодеющим щекам. — Ты будешь жить, слышишь меня, Ламелин, ты выберешься! — Аллан… Люсиль… Пьер… Передай им… — хрипит мой товарищ, и на губах его выступает розовая пена. Затем глаза Трускара закатываются, и он обмякает в моих руках. Я трясу его снова и снова, но он уже не дышит, а голова, безвольно, как у куклы, запрокидывается назад… На моих руках медленно остывает тело лейтенанта французской армии Ламелина Трускара, тридцати лет от роду. Именно это напишут в похоронном письме его семье. Но там не будет сказано, как и почему он погиб. И даже я не буду иметь права об этом говорить. Спи спокойно, приятель. Ты так и не дожил до настоящей победы, но ты сделал все, что в твоих силах, чтобы ее приблизить. Ты погиб лишь потому, что о тебе забыли твои братья по оружию, поскорее бежавшие вперед, чтобы укрыться от взрыва. Ослепленные эгоизмом, они кинули тебя на произвол судьбы. Никто из них не закрыл тебя в момент взрыва своим телом. И пусть это будет им вечным укором. Должно быть, как и я, Риддлстон и Юревич понимают это, потому как стоят поодаль в скорбном молчании, не решаясь даже подойти. Отблески пламени горящего замка пляшут в мертвых глазах Трускара. Подняв голову, я абсолютно сухими глазами смотрю на развалины «дьявольского логова». Спи спокойно, Ламелин. Ты выполнил свою задачу как надо.