Особняк на одной из старинных улочек Аптауна по виду ничем не выделяется среди многих других, но временами в его облике проскальзывает нечто демоническое, так что сразу становится ясно — тут что-то нечисто. Если Эрли мне не соврал, работавшая у него медноволосая девушка-суккуб, которую я раньше уже видел в его шоу, проживает как раз по этому адресу.
На улице уже вечер, и мрак окутывает все вокруг, еще больше давя на сознание и подстегивая и так не нужное волнение. Если бы не пришлось перед этим еще ездить в управление, писать отчет о гибели Пэтти, торчать в морге и выслушивать фальшивые соболезнования от каждого из коллег, я мог бы управиться куда быстрее…
Останавливаюсь у двери и, уняв гулко колотящееся сердце, нажимаю кнопку звонка. Минута проходит в полной тишине и я, думая, что хозяева затаились внутри, намереваюсь уже всерьез выбить дверь, как раздаются шаркающие шаги и дверь отворяется. На пороге передо мной стоит старый лысый негр в ливрее прислуги и с блестящими в свете далекого фонаря мутными белками немигающих глаз. На меня он смотрит безо всякого удивления, я бы даже сказал, с полным безразличием. За его спиной — погруженный в темноту узкий холл.
— Добрый вечер, — привычно предъявляю полицейский жетон. — Детектив Гелленберг. Могу я видеть мисс Гвендолин Лантимир?
Бесстрастное лицо слуги приходит в движение, но лишь на секунду: по нему пробегает легкая рябь недоумения, и вновь он смотрит на меня как на пустое место.
— Ее сейчас нет, — слышен наконец ответ. Я жду продолжения фразы, но негр молчит, и мне приходится брать на себя инициативу в разговоре:
— А когда она будет? Мне нужно срочно видеть ее по одному важному делу.
— Я не могу знать, — качает головой негр. — Она приходит и уходит тогда, когда ей это нужно. — Помолчав, он внезапно добавляет: — Так же, как и все в этом мире уходит и приходит в свое время.
— Тогда могу я осмотреть ее комнату? — начиная все больше раздражаться, говорю я. — Ваша хозяйка, между прочим, обвиняется в убийстве, возможно даже, не одном!
— Как вам будет угодно. — По-прежнему не выражая никаких эмоций, слуга мисс Лантимир отступает в сторону, пропуская меня в холл. Едва дверь за мной захлопывается, как мы оказываемся в полной темноте.
— Простите, а вы принципиально по вечерам не зажигаете в доме свет? — спрашиваю я, на всякий случай кладя руку на рукоять револьвера: мало ли что он задумал!
— Мне это без надобности, — слышится откуда-то спереди до жути спокойный голос негра. — Я мог бы для вас зажечь керосинку, но, поверьте, вам это также не нужно. Поэтому просто идите за мной и ничего не бойтесь.
Я слышу скрип ветхих ступеней лестницы под ногами негра, и мне в первую секунду становится не по себе. Однако затем какое-то странное шестое чувство подсказывает, что все в порядке, что ничего со мной не случится. И, доверившись этому чувству, я двигаюсь вслед шагам моего черного как сама тьма провожатого. И удивительно, но я иду вперед так спокойно, словно каждый день здесь бывал. Мрак принимает меня в свои липкие объятия, как своего, и я поднимаюсь вслед за дворецким по лестнице, безошибочно находя в темноте каждую ступеньку и ни разу не спотыкаясь. Остановившись на секунду на площадке второго этажа, я вижу сквозь приоткрытую дверь комнату вроде гостиной, освещенную догорающими углями камина. Пара кресел, приземистый кофейный столик, портрет какого-то сморщенного желтолицего старика над камином, должно быть, покойного хозяина дома — все стандартно, смотреть особенно не на что. Негр следует дальше, на третий этаж. Введя меня в спальню своей хозяйки, он наконец-то зажигает свечи в старинном канделябре и с наклоном головы молча удаляется.
Я внимательно осматриваю комнату подозреваемой, пытаясь найти хоть какое-нибудь указание на то, где она может быть. К сожалению, безуспешно. Обстановка здесь донельзя стандартная — кровать с выцветшим пологом, туалетный столик с зеркалом, старинное кресло. Все идеально чисто и прибрано. Ни коробки спичек из какого-нибудь бара, ни театральной программки — абсолютно ничего лишнего. Я даже заглядываю под кровать и ощупываю матрас, чувствуя себя совсем уж неловко — но и там пусто. Такое ощущение, что к моему визиту заранее готовились.
Заглянув для вида еще в пару углов, я с канделябром в руке выхожу из спальни. Передо мной тянется длинный коридор с одинаковыми дверями по обеим сторонам. Я оглядываюсь и внезапно понимаю, что даже не знаю, в какую сторону мне идти. Когда я до этого шел за дворецким в темноте, чутье вело меня безошибочно, теперь же, при свете, я чувствую, что попросту заблужусь, если пойду наугад.
— Эй, мистер!.. — зову я негра, запоздало соображая, что даже не спросил его имени. — Мистер дворецкий!.. Не соизволите ли подойти?
В ответ полная тишина. Должно быть, он ушел куда-то вниз и не слышит меня. Ну что ж, попробую выбраться самостоятельно. Прикинув, в какой стороне с наибольшей вероятностью расположен выход, я двигаюсь туда. Со стен на меня смотрят пыльные портреты каких-то мрачных людей и невинные пасторальные пейзажи вроде тех, что обычно печатают на туристических открытках.
За дверью слева слышен какой-то шум, и я, думая, что за ней выход, иду туда. Но там оказывается лишь еще один коридор с кучей дверей по сторонам. Из другого его конца льется свет — не обычный, а какой-то ярко-голубой, неестественный. Не понимая, что все это значит, я тем не менее иду вперед, меня словно бы толкает все тот же инстинкт, что указывал дорогу к спальне Гвендолин.
Дверь слева от меня внезапно распахивается, и я в ужасе отшатываюсь. На меня смотрит злобным взглядом красных глаз сам Ламелин Трускар, закутанный в белоснежный саван.
— Предатель, Аллан! — шипит он страшным голосом, скаля зубы. — Хочешь знать, что со мной стало? Так смотри же!
Он резко сдергивает с себя саван, и я, собираясь уже зажмуриться, чтобы не видеть ужасного зрелища, застываю в недоумении. На французе парадная военная форма с почему-то генеральскими эполетами и Орденом Почетного Легиона на груди. Тем самым, которым его наградили посмертно…
— Завидуешь мне? — вопрошает Трускар и громко хохочет, так что его смех эхом разносится по углам коридора. — А ты неудачник, Аллан, неудачник!
Дверь захлопывается, но хохот покойного лейтенанта продолжает звучать у меня в ушах. Понимая, что это было всего лишь видение, я иду дальше, по пути лихорадочно вспоминая все известные мне наговоры против темных сил. Вдруг снова распахивается дверь, на этот раз справа, и я вижу Готлиба Шваммера, одетого в свои любимые мундир и каску. Под льющиеся откуда-то с потолка музыку труб и барабанный стук он марширует на месте, а затем, повернувшись, чеканным шагом уходит во мглу, стеной поднимающуюся вокруг.
— Прощай, камрад, — обернувшись напоследок ко мне, с грустной улыбкой молвит крыс. — Их бин уходить в Дейчланд. Меня ждут там муттер унд швестер…
Он исчезает во тьме, а я с содроганием иду дальше, больше не удивляясь ничему. Вот открывается еще одна дверь, и я, уже предчувствуя, кого увижу на этот раз, поворачиваюсь к ней. Так и есть — Пэтти.
— Аллан!.. — протягивая ко мне руки из-под савана, стонет она. — Мне холодно!.. Согрей меня…
Как я ни был готов к ее появлению, все равно отшатываюсь назад, мелко дрожа. Подумать только, всего десять часов тому назад Пэтти еще была жива, смотрела на меня без мольбы, и ее тело, обожженное пламенем, было само горячо, словно огонь! А теперь ей уже холодно…
Мотая головой, я поскорее пячусь прочь от страшной двери. Пэтти продолжает неотрывно глядеть на меня, и взгляд ее внезапно становится яростным, а на лице проступают клыки и шерсть оборотня.
— Убийца, Аллан, убийца! — слышится мне вслед, и я уже бегу со всех ног вперед по коридору. Призраки друзей, что умерли прямо передо мной, остаются со своими воплями и стонами где-то позади. Коридор между тем не кончается, удлиняясь буквально на моих глазах. Однако голубой свет, что все это время мерцал в его конце, каким-то непостижимым образом становится все ближе, со всей силы ударяясь мне в глаза.
Внезапно моего слуха достигает странный звук, и я даже невольно останавливаюсь, настолько неестественно он здесь выглядит. Звук этот — мелодичный перезвон словно бы серебряных колокольчиков. А вслед за этим мороз так и продирает меня по коже: я слышу голос, который теперь уже вряд ли когда-нибудь забуду. Хотя, кажется, когда-то раньше я его уже слышал. Голос этот, доносящийся откуда-то с потолка, сам звонок и мелодичен, словно колокольчик, однако слова, которые он произносит, так и заставляют меня содрогаться:
В доме одном жили Гарри и Том,
Жили мирно себе, не тужили,
Каждый себя видел в другом,
И друзьями лучшими были.
Но однажды случилось такое, что Том
Начал втайне завидовать Гарри,
Наполнял свою душу все больше он злом,
И врагами они вскоре стали.
И однажды вдвоем пошли они в лес,
Где раскинулись мрачные ёлки.
Том тут камень схватил, и он Гарри убил
И сказал дома: «Были то волки».
Вот прошло много лет, и однажды вдруг Том
Пред собою увидел вновь Гарри,
И промолвил тот: «Том, я ждал много лет,
Вот теперь неразлучны мы стали».
Эти слова, произносимые на манер детской песенки, в то же время пугают до ужаса, проникая в самые отдаленные уголки души. Я большими шагами иду вперед, стремясь как можно скорее увидеть источник этого детского голоса. Пятно голубого света перед моими глазами вдруг сжимается, приобретая определенные очертания. Теперь я вижу впереди некое подобие комнаты, стены которой утопают в белом тумане, и лишь один угол виден отчетливо и ясно. В нем сидит, опустив голову, маленькая светловолосая девочка в кружевном платьице с передником. Я хочу подойти к ней, но она вдруг вскидывает голову, и, глядя в ее лицо, я внезапно чувствую, как мои волосы в буквальном смысле поднимаются на голове.
— Лия?!
Мысли всполохами ударяют в мозг, и внезапно я слышу голоса, которые, прорываясь словно откуда-то с глубины, сквозь толщу воды, отдаются у меня в ушах набатом:
— Аллан, не трогай ее!..
— Отойди, слышишь!..
— Папа, не надо!..
— Замолчи!..
— АЛЛАН, НЕТ!!!
— А-ааа!.. — слышен тонкий детский вскрик, и все тут же затихает.
Сквозь плотный белый туман в голове ко мне понемногу возвращаются привычные ощущения реальности, и я осознаю, что лежу на холодном полу коридора в доме подозреваемой Лантимир, закрывая голову руками, и трясусь в ознобе. Подняв голову и оглядевшись, я не вижу ни призраков друзей, ни голубого света, ни Лии — обычный темный коридор. Впереди меня хлипкая дверь, что покачивается от сквозняка, за ней мерцает слабый свет.
С трудом поднявшись на ноги, я неимоверным усилием заставляю себя пройти несколько шагов и оказываюсь в холле особняка. Там меня с абсолютно невозмутимым видом ожидает негр-дворецкий, его гладкая лысина блестит в свете свечи.
— Надеюсь, вы увидели все, что хотели, детектив? — таким же бесцветным голосом, как ранее, спрашивает он.
— Да… — выдыхаю я. — Да, благодарю. Я просто заблудился в ваших коридорах, а потом мне стало плохо… Я, пожалуй, пойду…
— Буду рад видеть вас здесь снова, сэр. — Негр почтительно открывает передо мной входную дверь, и я почему-то понимаю, что он не издевается, а говорит абсолютно серьезно. Я выхожу на окутанную густым сумраком улицу и последнее, что слышу, прежде чем дверь странного особняка захлопывается, это фраза черного слуги: — Просто спросите Харона, и он вам все покажет.
***
Совсем не помню, как добираюсь до своей квартиры: такое ощущение, что меня туда перенес какой-нибудь магический вихрь. Тускло освещенный коридор охватывает меня со всех сторон привычной атмосферой, запахами готовящейся на кухне еды, голосами соседей. Не собираясь никого сейчас видеть, я направляюсь к двери в свою комнату, но, как назло, мне навстречу из своих покоев выходит Эва. Я поскорее всовываю ключ в замок, поворачиваю его… Черт, похоже, слишком поспешно: Эва чует неладное.
— Аллан, у тебя все в порядке?
— В полном. — Досадуя, что лишний раз выдал себя голосом, я толкаю дверь, вваливаюсь в темную комнату. Сейчас все, что мне нужно — это побыть одному. Падаю на кровать, лицом в подушку, рука привычно нащупывает под матрасом заветную бутылку…
— Аллан, может, все-таки объяснишь мне, в чем дело? — Черт, я же забыл запереть дверь, и теперь Эва стоит у самого моего изголовья. Я резко сажусь на кровати, хочу прогнать ее, но сил на это совсем нет. Хозяйка вдруг присаживается рядом со мной, ее грубая мозолистая ладонь ласково гладит меня по плечу. А ведь похоже, что я ей действительно чем-то нравлюсь. Ни к одному жильцу она не проявляет столько внимания, как ко мне.
— Ты и представить себе не можешь, в чем дело, — произношу я, даже не задумываясь. Внезапное острое желание исповедаться кому-нибудь так и выталкивает слова наружу. — Я убил собственную дочь, Эва.
К моему изумлению, она смотрит на меня спокойным взглядом, а затем вдруг крепко прижимает к груди. Волосы ее пахнут мылом и корицей.
— Так ты знала? — догадываюсь я, резко отстраняясь.
— Знала, Аллан, — невесело улыбается женщина. — Прости, конечно, что раньше тебе не сказала.
— Это ерунда, я бы сам вряд ли на такое решился. — Тягостное чувство, сдавливавшее мне грудь словно стальным обручем, ослабевает, мне уже легче, и я готов продолжить разговор. — Так расскажи мне, как это случилось.
— Ну… — пожимает плечами Эва. — Я сама толком не знаю. Твой бывший начальник — ну тот, из Охотников, с бакенбардами — сказал, что внутри тебя сидела какая-то темномагическая дрянь. Ты, видимо, подцепил ее еще во время войны. И вот, в какой-то момент она вдруг полезла наружу, и ты в приступе внезапного гнева бросился на Лию и… — Она не договаривает, но все понятно и так. — А потом, когда ты пришел в себя, то ничего уже не помнил. У тебя был шок, и кусок памяти будто бы стерся, понимаешь?
Внезапно в моей голове сама собой всплывает детская сказка, которую я когда-то читал на ночь Лие, сказка про дудочника-крысолова, который увел за собой всех детей и убил. И тут же я вспоминаю, как тогда, в галантерее Пэтти, один из клиентов назвал меня «крысоловом». «Крысолов» — значит «детоубийца»! Неужели полгорода об этом знало?..
— И вы спустили это дело на тормозах?! — в истерике взрываюсь я, и запоздалые рыдания душат мое горло, а из глаз катятся слезы. — Да меня казнить за такое было мало!
— Успокойся, Аллан. — Эва вновь прижимает меня к себе, гладит мою спину. — Ты был ни в чем не виноват. Суд признал, что твою дочь убила эта тварь, не ты. На твоей работе и не такие случаи бывали. А ты к тому же на войне прошел через то, чего никому не пожелаешь. Поэтому тебя просто положили на обследование, а потом, когда выяснили, что та темная дрянь полностью вышла из тебя, отпустили. Разумеется, Хелен после такого не захотела больше с тобой жить, да и из Охотников тебя пришлось уволить. И все, кто знал о судьбе Лии, должны были молчать, чтобы ты ничего не вспомнил. Даже похоронили ее под чужим именем…
Несмотря на то, что слова негритянки по-прежнему больно ранят меня, ее голос понемногу начинает успокаивать. Сквозь высыхающие слезы я смотрю в круглые, сверкающие в темноте белками глаза Эвы, нащупываю ее черную руку и крепко сжимаю.
— Спасибо, Эва, — горячо шепчу я. — Спасибо хоть тебе, что все это время была со мной, что не отвернулась…
Она улыбается в ответ, и я внезапно чувствую внутри какое-то неимоверное тепло. Разгоряченное дневной работой тело хозяйки так и манит меня к себе, так и заставляет выразить ей всю благодарность, на которую я способен… Невольно моя рука тянется к невидимой в темноте коленке Эвы, но та вдруг резко отдергивается назад, одновременно вырывая свою ладонь из моей.
— Аллан, прости, но я не могу…
— Но почему?
— Я же черная, — улыбается она. — Нам с тобой явно ничего не светит.
— Если дело только в этом, то я…
— Нет, не только в этом, — Эва качает головой уже серьезно. — Другие жильцы, что они про нас будут говорить?
Я только вздыхаю. Похоже, что она права.
— Ну, не буду тебе больше мешать, Аллан. — Она поднимается. — Наверное, и правда не стоило к тебе так врываться. Побудь лучше один. Ужин, если захочешь, на кухне уже готов.
— Спасибо, Эва. Нет, серьезно, не знаю, что бы я без тебя делал…
Она еще раз улыбается напоследок и идет к двери, шурша юбкой. Похоже, что у негров и правда есть какая-то своя особенная магия, с помощью которой они знают о нас, белых, даже больше, чем мы сами.
Я снова ложусь на кровать и смотрю на тусклый луч фонаря и временами пробегающие всполохи автомобильных фар за окном. Выпивать мне сегодня уже расхотелось.
