— Запомни, Аллан, — произносит Эва, поправляя мне воротничок свежевыглаженной и накрахмаленной рубашки. — Не давай им там спуску, говори все как есть, не тушуйся. Наплюй на деньги и связи этого свина, правота на твоей стороне, поэтому все будет в порядке.
— Я понял, Эва.
— Мистер Гелленберг, пора! — зовет меня от дверей мистер Скрэббл и для убедительности стучит ногтем по крышке наручных часов. Терпеть не могу, когда так делают.
— Ну все, Аллан, удачи! — Эва хлопает меня большой ладонью по плечу и спешит прочь. Стук ее башмаков гулко разносится по пустому коридору здания суда. Я так и не рассказал ей о том разговоре с сенатором, иначе она бы не была столь оптимистична.
Адвокат Скрэббл, долговязый вертлявый человек с причудливо завитым хохолком на лысом темени, открывает передо мной двери в зал судебного заседания. С этим нанятым Маккалумом скользим субъектом, одетым в синий костюм и таскающим под мышкой старый потрепанный портфель, я познакомился только сегодня утром, когда прибыл в здание суда. Ни малейшего понятия о том, какую речь Скрэббл приготовил в мою защиту, я не имею. Собственно говоря, я за все эти дни вообще думал о суде от силы пару раз, так что, если бы меня кто-нибудь спросил, чего я ожидаю в конце нынешнего заседания, я бы, скорее всего, только пожал плечами.
Просторный светлый зал забит почти полностью. На поединок «Гелленберг — Паттерсон» народу собралось побольше, чем на какой-нибудь турнир по боксу. Ради такого случая мне пришлось едва ли не впервые в жизни надеть приличный костюм, на этом настояла Эва. Едва я вхожу в зал, как меня чуть не ослепляют вспышки магния: репортеров в зал слетелось что навозных мух на дерьмо, и все спешат запечатлеть на пленке мое лицо, чтобы затем украсить им передовицы своих желтых газетенок. Прикрывая глаза ладонью, я прохожу на свое место и от нечего делать разглядываю народ в зале, выискивая знакомые лица. Ну разумеется — тут тебе и Вернорт, и Морринг с Оггерлифом, и еще несколько тех, кому небезразлична моя судьба — как в хорошем, так и в плохом смысле. Некоторые даже встречают мое появление громкими свистками. Отворачиваюсь от них и холодно созерцаю сидящего по другую сторону зала Паттерсона. Избегающий смотреть в мою сторону свин сегодня одет в песочный костюм в полоску, а рядом с ним, зыркая по сторонам маленькими красными глазками, сидит его адвокат — белый кролик в голубом кургузом пиджачке и манишке. Их тандем выглядит словно бы издевательством над законом тестя истца. Наверное, поэтому самого Маккалума и нет в зале. А может быть, он просто не посчитал нужным приходить на такое ерундовое дело, когда все, по его мнению, и так уже решено.
Но вот в зале воцаряется тишина: входит судья — огромный серый филин в мантии и пенсне. Все идет по стандартной схеме: «Встать, суд идет», затем чтение монотонным голосом сути дела… Все это время я сижу, неподвижно уставившись в одну точку, и думаю лишь об одном: как жаль, что все вышло именно так. И я даже не о Садоводе — плевать, его все равно когда-нибудь схватят. Я о том, что случилось с Лией по моей вине. Ведь дело тут совсем не в темной силе, что бы там другие ни говорили. А теперь я в глазах всех окружающих только подтвердил свой статус «негодяя».
Затем судья начинает выслушивать обе стороны. Я безразличным тоном, даже не вдумываясь в смысл слов, рассказываю все как было. Паттерсон же, горячась, отчаянно жестикулируя и постоянно взывая к залу, доносит до всех «правду». По его словам выходит, что он в тот вечер после дел в конторе своего треста зашел к Эрли, выпить «какой-нибудь расслабляющий коктейль». После чего туда ворвался я, начал с порога кидать ему обвинения в убийстве Багенрода, ну и так далее. Я все это время спокойно молчу и, когда прокурор спрашивает меня, может ли кто-нибудь подтвердить мои слова, идущие вразрез с показаниями истца, лишь пожимаю плечами.
Начинается вызов свидетелей. Со стороны Паттерсона их целая толпа: сам Эрли, его бармен, пара официантов и танцовщиц из кабаре — все наверняка куплены свином, а кое-кто, скорее всего, скрывает в себе темную сущность и был завербован путем шантажа. Все как один подтверждают слова Паттерсона, и я окончательно понимаю, что погиб.
Затем вызывают Грегори Катсона. Мой бывший шеф стоит перед судом, нервно сглатывая и изо всех сил стараясь не глядеть в мою сторону.
— Скажите, мистер Катсон, от кого вы узнали о случившемся? — задает вопрос прокурор.
— От самого подсудимого, Гелленберга. — Катсон, не удержавшись, бросает-таки на меня косой взгляд. — Он позвонил мне в тот вечер и сообщил, что надел наручники на свина… то есть на мистера Паттерсона и сейчас готовится доставить его в управление для выяснения его алиби.
— Ваша честь, вы позволите? — встревает адвокат-кролик. — Скажите, свидетель, вы были в курсе, что мой подзащитный как-то связан с делом о гибели тролля Рудольфа Багенрода?
— Нет, — качает головой Катсон. — Нет, детектив Гелленберг не предоставлял мне таких данных.
— В связи с этим у меня вопрос к обвиняемому, — резко поворачивается ко мне кролик, и у меня сердце так и уходит в пятки. — Скажите, мистер Гелленберг, откуда вы вообще взяли сведения о причастности моего подзащитного к этому так называемому убийству? — Судя по презрительно выделенным последним словам, в неестественную смерть тролля он явно не верит.
— Я протестую, ваша честь! — вскакивает с места Скрэббл. — Сотрудники полиции имеют право не разглашать служебную информацию, к тому же, не относящуюся непосредственно к делу.
— Протест принимается, — кивнув, ухает филин. — Еще вопросы будут?
— У меня вопрос к свидетелю, — выходит вперед мой адвокат. — Скажите, свидетель, в котором часу мой подзащитный позвонил вам?
— Что-то около шести вечера. — Теперь Катсону невольно приходится смотреть в мою сторону, но при этом он упорно концентрирует свой взгляд лишь на Скрэббле.
— Мой подзащитный сообщил вам по телефону какие-либо подробности того, каким образом он оказался в «Эрли» или же он ограничился фактом о надевании наручников на мистера Паттерсона?
— Протестую! — так и подскочив с места, взвизгивает кролик. — Это провокация свидетеля!
Судья-филин отклоняет протест и велит Катсону отвечать. Тот заминается, словно бы пытаясь вспомнить, как все было на самом деле.
— Детектив Гелленберг сообщил мне буквально следующее, — выдает наконец он с тяжелым выражением морды, словно сбрасывая с совести некий груз. — Он сказал, что находится в кабаре «Эрли», где допрашивал мистера Паттерсона, выясняя его причастность к делу об убийстве. После того, как мистер Паттерсон попытался его ударить, детективу пришлось надеть на него наручники. Я велел ему немедленно снять с Паттерсона наручники и возвращаться в управление. Вот и все, что я знаю.
Скрэббл, кивнув, записывает что-то в свой блокнот и садится на место. Белый кролик, словно ждал этого, тут же вскакивает.
— Тогда у меня в связи с этим возник такой вопрос, господин свидетель, — бешено вращая красными глазами и двигая ушами, тараторит он. — Как сообщил мой подзащитный, обвиняемый так в конце концов и не снял с него наручники, и ему пришлось прибегнуть к помощи мистера Эрли, чтобы распилить их. А ведь всем нам известно, что за каждую пару так называемых «браслетов» сотрудник полиции несет личную ответственность и обязан в конце дня сдавать их под роспись. Так что, как видите, уже одним этим поступком обвиняемый не только нарушил закон, но и подставил ваше управление.
Под свирепым взглядом кролика сам Катсон ссутуливается и молчит, явно не зная, что сказать. В зале наступает тишина, прерываемая лишь щелчками фотокамер и тихим шушуканьем зрителей.
— Я думаю, ваша честь, после окончания этого процесса следует возбудить новое дело, — произносит наконец с нажимом прокурор, — по вопросу преступной халатности сотрудников полицейского управления и коррупции его высших чинов. Да-да, именно коррупции, — переводит он взгляд на расплывшегося было в блаженной улыбке Паттерсона, и тот мгновенно багровеет от злобы. — А с чего бы, как вы думаете, мистер Паттерсон, комиссар полиции приказал отпустить вас, даже не разобравшись, в чем дело?
— Мы несомненно разберем этот вопрос, мистер Инглс, — сурово произносит судья. — А сейчас я бы попросил все-таки вернуться к рассмотрению нынешнего процесса. Больше вопросов к свидетелю нет?
Вопросов больше нет, и Катсон с явным облегчением отправляется на свое место. Наконец-то вызывают единственного свидетеля защиты. Эва Голденстоун входит в зал с гордо расправленными плечами и почти что орлиным взором окидывает все вокруг. Я не могу сдержать улыбки при взгляде на нее: всем своим видом она напоминает бойцового петуха или защищающую выводок наседку.
— Скажите, свидетельница, в каких отношениях вы состоите с обвиняемым? — глядя на нее из-за очков, строго вопрошает прокурор Инглс.
— В отличных отношениях состою, — подбоченившись и глядя в ответ ничуть не смущенным и даже наглым взглядом, отвечает Эва. — А вы как думаете?
— Я имел в виду, кем вы приходитесь мистеру Гелленбергу? — поправляется обвинитель.
— Я его квартирная хозяйка. — Эва усмехается. — А вы что думали, я его мамочка? Или, может быть, тетушка двоюродная? Так ведь нет, по вашим дурацким законам нам, ниггерам, запрещено родниться с белыми, или вы не помните?
— Спасибо, свидетельница, мы помним… — нервно кивает прокурор.
— А, быть может, вы решили, что я его няня? Окститесь, я его старше всего на четыре года, как вы вообще могли подумать…
— Довольно, свидетельница! — Судья грозно обрушивает на стол молоток. — Отвечайте только на те вопросы, которые вам зададут, и не смейте пререкаться с судом!
Эва с оскорбленным видом замолкает, сложив руки на груди.
— Итак, мисс Голденстоун, расскажите нам, что произошло в тот день, двадцать пятого мая, — вопрошает мистер Скрэббл.
— Да все было как обычно, — пожимает плечами негритянка. — С утра я проводила Аллана на работу, затем занялась стиркой. Около двенадцати часов подходит ко мне, значит, Милашка Бетси, старая ведьма (и кто ее только додумался милашкой назвать, ума не приложу!) и заводит со мной разговор о законе Маккалума: так, мол, и так, меня скоро могут совсем выселить из штата, ох, бедная моя вдовья доля, и все такое. Но я-то понимаю, эта карга мне только зубы пыталась заговорить, а сама втихую хотела у меня из лохани простыню или наволочку себе утащить. Бывало уже такое, что после стирки нет-нет да и пропадет что-нибудь. А обратно уже не взять — Бетси на это специально проклятье наложит…
— Так, хватит, свидетельница! — грозно ухает филин, сдвигая брови. — Рассказывайте только о том, что имеет отношение к делу, такие подробности нам ни к чему!
— Меня же попросили рассказать о том, что было в тот день, — «невинно» пожимает плечами Эва. — Уточнять, что ли, надо, джентльмены…
— Итак, свидетельница, в котором часу обвиняемый вернулся домой? — не выдержав, срывается с места кролик. Уши его нервно трясутся. — Просто ответьте на этот вопрос, не нужно больше ничего от себя добавлять.
— Да я уже и не помню… Где-то около шести, — возведя глаза к потолку, задумывается Эва.
— Вот, ваша честь, прошу заметить! — радостно вскакивает Скрэббл. — Мистер Паттерсон упомянул, что как раз в это время мой подзащитный нанес ему увечья. А от кабаре «Эрли» до дома моего подзащитного не меньше получаса пути, поэтому находиться в двух разных местах одновременно он никак не мог!
— Позвольте-ка, коллега, — с ехидной ухмылкой поднимается с места красноглазый адвокат Паттерсона, держа в лапе какой-то листок. — Согласно моему запросу на телефонную станцию, звонок из «Эрли» в полицейское управление поступил в 18:07, что подтверждает слова свидетеля Катсона. Позже, в 18:21, уже сам мистер Катсон позвонил в квартиру обвиняемого с сообщением о новом убийстве возле Мичигана. И, внимание, — он вскидывает на окружающих хитрый взгляд, — он не застал дома обвиняемого, а говорил с мисс Голденстоун! Итак, господа, как вы видите, свидетельница намеренно пытается ввести суд в заблуждение!
Мой адвокат со смущенным видом падает обратно на стул. Кролик и свин торжествуют. В зале начинаются перешептывания, вскоре переходящие в гул, напоминающий жужжание пчелиного роя. Я сижу, уже полностью безразличный ко всему. Эва стоит с по-прежнему гордым видом.
— Тишина в зале! — Судья вновь стучит молотком. — Мисс Голденстоун, я штрафую вас за дачу суду ложных показаний. Имейте в виду, в следующий раз наказание будет куда суровее!
— И пожалуйста, — презрительно выпячивает Эва губу. — Только знаете что я вам всем скажу? — Она обводит яростно пылающим взглядом зал. — Все это чертов заговор! Да-да, заговор против черных и евреев! Все только и трындят про закон Маккалума, а на самом деле нелюди уже давно выкупили себе тепленькие места и в вашем суде в первую очередь! Наше же племя только на бумаге освободили от оков, а на деле вытирают об нас ноги, как хотят!
Я с трудом сдерживаю смех, глядя на ее рассерженное лицо и слушая грозные слова. В зале поднимается уже невообразимый шум, заглушающий даже стук судейского молотка. Одни вопят: «Свободу Гелленбергу!», другие скандируют: «Долой Маккалума и его марионеток!» Репортеры едва успевают щелкать аппаратами и записывать в блокноты. Наконец, после того как приставам приходится вывести из зала целые группы зрителей, воцаряется относительная тишина. Слушание плавно подходит к концу.
— Итак, обвиняемый, вам предоставляется последнее слово, — нацепляя на клюв очки, строго обращается ко мне судья.
Я нехотя поднимаюсь со своего места. Честно говоря, за эти несколько часов все так перемешалось в моей голове, что я просто уже не знаю, что меня ждет в дальнейшем и что мне сказать им всем напоследок. В голове мелькает желание высказать все, что я думаю об этом месте, суде в целом и существах вокруг меня, как внезапно взгляд, отрешенно блуждающий по толпе зрителей, замирает на одной точке. Среди возбужденных, раскрасневшихся лиц я вижу одно, удивительно спокойное и даже несколько надменное. Вуаль на шляпке и слой косметики скрывают его, но в хищном взоре, в густых огненных волосах я без проблем распознаю знакомую мне личность. Гвендолин Лантимир, красотка-суккуб и одна из убийц!
Она стоит в переднем ряду зрителей и, как и все в зале, смотрит на меня. Ее немигающий взгляд неподвижен и тяжел. Я в свою очередь также сверлю ее глазами, и она, словно не выдержав, отворачивается и смотрит на Паттерсона, но уже другим, довольно равнодушным взглядом.
— Ваша честь, — произношу я, повернувшись к судье. Голос мой от долгого молчания охрип. — Я хотел сказать… Я согласен извиниться перед мистером Паттерсоном и выплатить компенсацию.
По залу прокатывается разочарованный вздох: похоже, от меня явно ждали чего-то другого. Сам Паттерсон выглядит не менее ошарашенным.
— Также я уже написал рапорт об уходе из полиции, — продолжаю я, — и моему начальнику осталось лишь подписать его. Прошу прощения, что отнимал у всех у вас время.
В зале вновь слышатся перешептывания. Репортеры больше не щелкают камерами, зато строчат в блокнотах с удвоенной скоростью. Судья поднимается с места.
— Суд объявляет перерыв, — произносит он и, стукнув молотком, выходит из зала. Зрители и члены суда, шумя стульями, также тянутся к выходу. Я, не обращая внимания на что-то кричащего мне в спину Скрэббла, срываюсь с места и мчусь туда же, расталкивая встречных локтями. Меня кто-то ловит сзади за рубашку (кажется, Эва), но я, не оборачиваясь, рвусь вперед, стараясь не потерять из вида высокую фигуру в бордовом платье и с копной медных волос, мелькающую в толпе впереди. Такой шанс, честное слово, выпадает раз в столетие!
Силуэт Гвендолин величественно, словно лебедь, плывет в людском потоке, и все, казалось бы, так сами собой и расступаются перед ним. Приказывая себе ни в коем случае не поддаваться на ее суккубские уловки, я ускоряю шаг, и вот мы уже на улице. Девушка, не оглядываясь, медленно идет по тротуару. Отпихнув в сторону какого-то недовольно вскрикнувшего толстяка, я бросаюсь за ней и наконец-то настигаю. Схватив за плечо, резко поворачиваю к себе.
— Что вам надо? — Она тут же рвется в сторону, но я крепко держу ее. — Пустите меня!
— Я знаю, что натворили ты и твой дружок, — быстро говорю я, наклоняясь к ней. — Вы забыли фотографию в отеле в Детройте. Теперь достаточно очной ставки с парой свидетелей, чтобы тебя упекли за решетку.
Теперь Гвендолин выглядит явно напуганной, и ее плечо под моей рукой тут же начинает обмякать.
— Что вам от меня нужно? — с мольбой шепчет она.
— Я полицейский, — отвечаю я. — Впрочем, ты и так уже это знаешь. И потому мне нужно твое признание. Сотрудничество со следствием смягчит твою вину.
Я веду ее подальше от оживленной улицы, в тихий сквер. Девушка идет покорно, не пытаясь вырваться. Лицо ее ничего не выражает.
— Вот теперь мы одни, — говорю я, как только мы присаживаемся на скамейку в конце аллеи, посреди кудряво цветущей зелени. — Но не пытайся применить ко мне свою магию суккуба. Я бывший Охотник, я с тобой в два счета справлюсь.
Она, судорожно сглотнув, кивает.
— Итак, я задаю вопросы, а ты отвечаешь. Где сейчас твой дружок, с которым ты была тогда в отеле?
— Я не знаю, — резко мотает она головой.
— В каком смысле? — недоумеваю я. — Не знаешь его адрес или того, где он сейчас находится?
— Я не виделась с ним уже около недели, — пожимает плечами Гвендолин. — И да, свой адрес он мне также не сообщал.
— Интересно, — усмехаюсь я, откидываясь на спинку скамьи. — А позволь узнать, в каких отношениях вы вообще состоите? Вы напарники? Любовники? А может, просто друзья? Хотя можешь на этот вопрос не отвечать.
Она вскидывает на меня внезапно вспыхнувший взгляд, и я внутренне напрягаюсь, готовясь к атаке. Однако девушка всего лишь сердито произносит в ответ:
— А позвольте узнать, с какой стати вы вообще меня допрашиваете, детектив? Вы ведь, насколько я знаю, больше не ведете это дело. Да и вообще, с сегодняшнего дня уже не работаете в полиции.
Поняв, что пришло самое время поставить преступницу на место, я резко приближаю свое лицо к ее, делаю на нем самое злобное выражение, на которое способен. Подействовало — Гвендолин в испуге отшатывается, мелко дрожит.
— Послушай меня, девочка, — так же злобно произношу я, — ты хоть знаешь, что тот французский бизнесмен, которого вы с твоим дружком убили в Детройте, был моим старым армейским товарищем? И он уже третий из моих друзей, которых я потерял за последние дни. Поэтому знай, даже если меня самого отправят в тюрьму, я не оставлю так это дело. Я буду копать до тех пор, пока все, кто причастен к этому, не получат свое наказание. Да-да, и к тебе это тоже относится. Так что, если не хочешь окончить жизнь на электрическом стуле, выкладывай мне все как есть.
Дрожа все сильнее и отчаянно всхлипывая, девушка начинает свой рассказ. О том, как в один из вечеров повстречала этого странного парня, который соблазнил ее стихами на французском и рассказами об Истинной Красоте, потом на ее глазах прикончил огромного тролля. Затем следует душещипательная история о заманивании в ловушку мошенника Бэггинса, представившегося антрепренером, и наконец, об убийстве бывшего рядового Кьенкора. Впрочем, там ничего особо нового я от нее не узнаю.
Наконец девушка замолкает и наступает тишина, нарушаемая лишь пением птиц в сквере да доносящимся из-за ограды уличным шумом. «Черт возьми, как же здесь все-таки красиво», — думаю я, оглядывая свежую зелень деревьев и кустов вокруг и понимая, что уже сто лет не выбирался на природу. Неподалеку слышен веселый детский смех, и я вижу милую гномью семейку, — мать, отец и трое детей, — прогуливающуюся по аллее. Ну прямо идиллия!..
— Я знаю, где искать Джейсона, — прерывает вдруг затянувшуюся паузу Гвендолин.
— Что? Так почему же ты сразу не сказала?
— Я все осознала только сейчас, во время рассказа. — Она всхлипывает и опускает голову. — Господи, какая же я была дура, как легко купилась на эти его сладкие речи, при том, что ровным счетом ничего о нем не знала! А ведь он практически вынудил меня убить вашего товарища! Если бы я только знала тогда!..
— Ну ладно, будет тебе, не переживай. — Я осторожно глажу ее по плечу, не решаясь обнять, чтобы успокоить. — Ну так что, где мне искать твоего Джейсона?
— Он оставил мне свой телефон. — Девушка быстро роется в ридикюле, извлекает оттуда листок бумаги с цифрами на нем. — А еще сегодня утром он мне позвонил и предложил встретиться.
— Когда и где? — Внутри у меня все так и загорается в охотничьем азарте.
— Сегодня в восемь вечера, у Эрли.
Я невольно сникаю: мысль о том, что мне снова придется посетить место, вызывающее у меня только неприятные воспоминания, не очень-то радует.
— Отлично, — киваю я, тем не менее заставив себя улыбнуться. — Тогда я что-нибудь придумаю.
— А я? — Она вскидывает голову, с надеждой смотрит мне в глаза. — Что со мной будет?
Я задумываюсь. И правда, что с ней сейчас делать? Приковать ее к себе наручниками и повсюду таскать за собой не станешь, да и наручников у меня при себе нет. Вести в участок опасно — об этом мигом узнает весь город, и засада на ее дружка будет сорвана. А отпускать так просто нельзя — кто может поручиться, что она тут же не кинется предупреждать этого Джейсона? И все-таки рискнуть стоит…
— Поклянись, что ни за что не убежишь, — говорю я, убирая бумажку с номером телефона в карман, — и я, так и быть, отпущу тебя до вечера. Но знай — если все-таки попытаешься удрать, тебя мигом найдут. У меня много связей среди Охотников — стоит мне только разослать им твои приметы, как тебя мигом доставят ко мне в подарочной упаковке.
Насчет последнего я блефую, но девушка, судя по ее испуганному лицу, верит мне.
— Клянусь моей жизнью и памятью моих родителей, что до восьми часов не двинусь с места, пока вы мне не прикажете, — как на духу выпаливает она.
— Ну вот и прекрасно. Да, кстати, у тебя у самой есть телефон?
— Да, — кивает она. — А у вас найдется, чем записать?
Я шарю по карманам, но, само собой, ни карандаша, ни авторучки там не нахожу. Подумав, я достаю из кармана складной ножик, срезаю им со спинки скамейки широкую плоскую щепку и острием вырезаю на ней цифры номера, который сообщает мне Гвендолин.
— Ну что ж, теперь можешь быть свободна, — говорю я затем. — Сиди у аппарата, жди моего звонка.
Она тут же вскакивает со скамейки и, шмыгая носом, семенит к выходу из сквера. Посидев еще немного и понаслаждавшись островком природы вокруг, я также встаю и направляюсь к зданию суда. Если повезет, то успею перехватить там Катсона или еще кого-нибудь из управления и договориться об организации засады.
— Черт возьми, сэр, где вас вообще носит? Весь суд стоит на ушах, а вы тут так спокойно прогуливаетесь?
Я с удивлением оборачиваюсь на Оггерлифа, который вышел из-за угла так, что я его даже сразу не заметил.
— Прекрасно, Тим, что я тебя встретил, — говорю я, нисколько не лукавя. — Сейчас пойдем с тобой к Катсону. Одного он меня и слушать не станет, а вот с тобой… И потом, помнишь, как я тогда помог тебе с допросом? Долг надо возвращать.
— Катсон сейчас поехал в управление, — нахмурившись, отвечает Тим. — Он зол и видеть никого не желает. А что вообще случилось? Почему вы так внезапно убежали из зала суда? Все сейчас только вас и ищут…
— Не до суда уже, поверь, есть дело куда важнее. — И я рассказываю гному обо всем. Тот расплывается в широкой улыбке, и лицо его сияет от радости.
— Так вы практически поймали Садовода, сэр, — произносит он. — Рад, что вам это удалось. Еще немного, и вы станете настоящей знаменитостью.
— Знаю, но пока еще радоваться рано. Так ты поможешь мне?
— Разумеется, — важно кивает Оггерлиф. — Только к Катсону и правда сейчас лучше не соваться. У него, по-моему, что-то случилось с женой, а тут еще этот суд… А вы к тому же с этого дня официально уже не полицейский, и ваше мнение ничего для него не значит. Лучше я сам организую засаду и сделаю все как надо.
— Серьезно? А ты справишься? — удивляюсь я.
— А вы разве не знаете, сэр? — Тим гордо выпячивает грудь, и из кармана его жилета сверкает золотом новенький жетон. — Мне совсем недавно дали сержанта. Теперь я полноценный детектив, как и вы… ну то есть, вы поняли…
— Поздравляю, — улыбаюсь я. — Но все-таки, ты уверен, что сделаешь все правильно?
— Обижаете, сэр, — усмехается новоиспеченный сержант. — Я столько раз присутствовал на боевых выездах, да и вы меня очень многому научили. И потом, усердие и пунктуальность — отличительные черты моего народа.
— Рад, что хоть на кого-то в полиции можно положиться. Да, и вот еще что. — Я достаю из кармана листок с телефоном Джейсона. — Узнай, какому адресу принадлежит этот номер. Быть может, засада в «Эрли» и не потребуется. А я буду, — бросаю взгляд на ресторан с вывеской «Магнолия» через улицу, — вон там. Если что-то важное, звони именно туда. И да, можешь называть меня на «ты» — теперь-то ты настоящий коп, а я уже никто.
***
Спустя час моего скучного сидения в просторном полупустом зале ресторана и попивания холодного лимонада телефон в углу заходится звоном. Разумеется, подзывают меня.
— Сэр… То есть, Аллан, — доносится из трубки взволнованный и запыхавшийся голос Тима, — я проверил номер, который ты мне дал, так вот, он закреплен за арендованным коттеджем в Голд-Косте. К сожалению, жилец съехал оттуда только сегодня утром, а нового адреса или телефона хозяину не оставил.
— Жаль, — вздыхаю я. — Ну что ж, тогда по плану готовимся к вечеринке у Эрли. Больше можешь сюда не звонить — я сам прибуду на место когда надо.
Разъединив связь, я еще некоторое время смотрю на аппарат, а затем перевожу взгляд на щепку с вырезанным на ней номером Гвендолин. Острое желание позвонить ей постепенно вытесняет из головы все остальные мысли. Хоть я и понимаю, что дергать лишний раз девушку и напоминать ей о столь неприятном для нее деле не вполне вежливо, но в то же время чувствую, что не успокоюсь, пока не услышу ее голос и не убежусь, что с ней все в порядке. Решившись, я снимаю трубку и набираю номер, с трудом попадая пальцем в отверстия диска. Пока слышатся длинные гудки, тяжелое предчувствие все никак не покидает меня, а в голове прокручиваются сотни вариантов того, чт
о могло бы случиться, если вдруг на том конце не ответят. Но вот в трубке раздается щелчок и сразу вслед за этим я слышу знакомый и удивительно спокойный голос: «Алло!»
— Гвендолин, это я, Гелленберг. У тебя все в порядке?
— Слава богу, что вы позвонили! — Голос ее мигом становится взволнованным, она едва не плачет. — Я уже отчаялась и не знала, где вас искать! Еще немного, и я бы побежала к вам в участок, честное слово!
— Так, спокойно, — говорю я, хотя у самого сердце начинает стучать в бешеном ритме. — Объясни мне, что у тебя случилось.
В трубке тишина, прерываемая лишь тяжелым дыханием девушки. Затем она почти что шепотом произносит:
— Джейсон только что звонил мне.
— Серьезно? Он сказал, откуда?! — От волнения я выкрикиваю это на весь зал, так что официанты и посетители укоризненно оборачиваются в мою сторону.
— Нет, не сказал. Он просто хотел узнать, как у меня дела и в силе ли наша сегодняшняя встреча. Но, судя по тому, что в трубке было довольно шумно, звонил он из автомата.
Я про себя выругиваюсь. Надежда отследить звонок с помощью телефонной станции рассеялась, как дым — даже если и определят, с какого автомата звонил парень, самого его к тому времени уже рядом не будет.
— А ты что ему ответила?
— Я… Простите меня, но я поступила самовольно, не советуясь с вами.
— Что?! — От ужаса мой голос на этот раз так и осип.
— Нет-нет, вы не волнуйтесь, я и не думала его предупреждать! — поспешно заканчивает Гвендолин. — Я всего лишь… изменила место и время нашей с ним встречи. Понимаете, я подумала — кабаре слишком шумное и людное место в это время. Если туда ворвутся полицейские и начнется перестрелка, погибнут невинные существа… А я там работала и хорошо знаю многих девочек оттуда. Если они вдруг по моей вине… — Голос ее резко прерывается, но затем она продолжает: — Словом, я предложила встретиться в десять, возле Мичигана, на двадцать третьем пирсе. Там как раз безлюдно и тихо, так что можно будет без проблем…
— Хорошо, — понемногу успокаиваясь, говорю я. — А он ничего странного в твоем предложении не заподозрил?
— Я объяснила ему, что хочу в последний раз взглянуть на озеро, вспомнить тот день, когда мы с ним катались там на пароходе… — Она всхлипывает. — Господи, какой же все-таки глупой я была!.. Он вроде бы вначале раздумывал, но потом согласился. Сказал, что тоже не прочь полюбоваться ночной Красотой и что в десять железно будет там.
— Отлично, — окончательно успокоившись, говорю я: если этот Джейсон по-настоящему любит свою пассию, не доверять ей у него основания нет. — А знаешь что, давай прямо сейчас встретимся. Я чувствую, что ты напугана и что тебе необходима моя поддержка. Да и вдруг он снова позвонит…
Я невольно поражаюсь тому, с какой скоростью эта мысль пришла мне в голову и тому, как быстро я ее озвучил. Есть в этом, кроме всего прочего, и доля практичности: проще будет держать девушку под контролем.
— Хорошо, а где? — Судя по полному отсутствию удивления в голосе, ей эта мысль также приходила в голову.
Я ненадолго задумываюсь. Место нужно укромное и тихое, чтобы Гвендолин не могла сбежать и в то же время чувствовала бы себя защищенной. Моя квартира не подходит — слишком много народу вокруг, будут задавать вопросы. У нее в особняке… нет, только не снова возвращаться туда.
— Давай в гостинице «Атлантида», на углу Уэллс-стрит и тридцать шестой, — говорю я, вновь поражаясь быстроте пришедшей мысли. — Я сниму там до вечера номер.
— Хорошо.
***
В холле «Атлантиды» мне приходится ждать на удивление недолго. Гвендолин входит, одетая уже не в стиле роковой красотки, а в простое шерстяное бежевое платье. Вместе мы поднимаемся по скрипучей лестнице в одноместный скромный, зато с телефоном, номер. Гостиницу я выбирал не только с претензией на дешевизну, но и с учетом того, чтобы случайно не встретить тут Джейсона. Если уж он достаточно богат, чтобы снимать жилье в Голд-Косте, то вряд ли станет размениваться на такие мелочи.
— Слушай, я хотел спросить… — начинаю я, как только мы с Гвендолин обустраиваемся в номере и я, подойдя к окну, осторожно осматриваю улицу из-за занавески.
— Спрашивайте, — равнодушно отвечает она, сидя на стуле в углу, со скромно сложенными на коленях руками.
— Ты сказала, что уже неделю не видела Джейсона. — Я оборачиваюсь к ней, прислонившись к стене. — Вы что, специально не встречались? И почему он хотел видеть тебя именно сегодня и не возражал против смены места свидания? Вы что — собирались отправиться на новое убийство?
Она вздрагивает, опустив голову, и я понимаю, что попал своим вопросом в самую точку.
— Тебе нечего бояться. — Я присаживаюсь на кровать, глядя прямо ей в лицо. — Ты и так уже многое рассказала мне, теперь можешь спокойно облегчить душу, все равно этого больше не случится. Просто скажи, кто на этот раз?
Девушка вскидывает голову, и в глазах ее читается неподдельный страх.
— Сенатор Маккалум, — слышится в ответ.
Я невольно отдергиваюсь назад, так что ветхая кровать подо мной скрипит и ходит ходуном.
— Серьезно?! Но как?..
— Джейсон разработал очень хитрый план. — Она качает головой, словно потрясена не меньше меня. — Я должна была втереться в доверие к Порку Паттерсону, стать для него… — Она сглатывает и затем продолжает резко, словно выплевывая: — …подстилкой. И все ради того, чтобы выведать о сенаторе как можно больше. Поэтому я и пришла сегодня на заседание суда.
«Господи, через что ей только довелось пройти! Неужели все это было ради любви?» — недоумеваю я. Перебарывая желание подойти и, обняв, успокоить девушку, я безжалостно продолжаю:
— И какой же вы разработали план убийства?
— Завтра утром Паттерсон повезет Маккалума на склад своего треста, чтобы показать ему новую модель авто, подарок за развод с его дочерью, — произносит Гвендолин мертвым голосом. — Я выкрала у него ключ от склада и потихоньку сделала дубликат. Сегодня ночью мы с Джейсоном должны были пробраться на склад, а затем устроить на сенатора засаду… — Она закрывает лицо ладонями, и я слышу из-под них тихие рыдания. — Я хотела отказаться, но думала, что уже поздно…
— Остановиться никогда не поздно. — Я присаживаюсь перед девушкой на корточки, подаю ей носовой платок. — Хорошо, что ты рассказала мне все, скинула с души грех…
Чувствую себя гребаным католическим священником на исповеди. Остается только прибавлять в конце каждой фразы «дочь моя». Она сморкается в платок, а я вновь сажусь на кровать, все еще не в силах по-настоящему поверить в услышанное. Если бы я знал об этом с самого начала, то ни за что не отпустил бы ее ни на шаг от себя. Это надо же до такого додуматься — прикончить сенатора! И как все до мелочей продумать! Похоже, этот Джейсон-Садовод совсем не безумный маньяк, каким он мне поначалу казался.
***
Остаток дня до вечера тянется невыносимо медленно и скучно. За это время мы с Гвендолин никуда не выходим из номера. Нас навещает лишь Оггерлиф, принесший по моему указанию пистолет, пару наручников и мою особую гордость — Охотничий револьвер с заговоренными пулями, память о войне. Ради него молодому гному пришлось зайти ко мне в квартиру и вскрыть мою заветную коробку с оружием. С Гвендолин Тим ведет себя преувеличенно вежливо и даже галантно, мне же без лишних подробностей и сантиментов докладывает о том, что лучшие силы полиции и — на всякий случай — парочка Охотников из Департамента уже стягиваются к пирсу. Поблагодарив, я отпускаю его руководить операцией. За окном сгущаются сумерки, все больше нагоняя на меня странную тревогу.
— Пора, — говорю я Гвендолин в половине десятого. Судорожно кивнув, она встает, прижимая платок ко все еще красному от слез носу. Я проверяю оружие, и мы спускаемся на освещенную тусклыми фонарями чернильно-синюю улицу. Ловим такси и направляемся на север, к озеру. Гвендолин всю дорогу молчит, я также не знаю, что сказать.
Мы останавливаем такси за пару кварталов до порта и идем дальше по пустынным улицам мимо серых бетонных коробок, над которыми все так же уныло и холодно светит луна. Чувство тревоги во мне все более усиливается, хотя, казалось бы, что теперь может пойти не так?
— Ну, иди вперед, — говорю я, как только перед нами показываются приземистые здания портовых доков, из-за которых тянет с озера свежим ветром. — А я буду караулить издалека.
Девушка останавливается, пристально смотря на меня большими глазами, которые, как мне кажется, даже в темноте горят странным огнем.
— Вы думаете, все пройдет как надо? — слышу я ее едва различимый шепот.
— Я ничего не думаю. Иди.
Она не двигается с места, нервно теребя на шее крестик.
— Что нам с Джейсоном за все это светит?
— Этого я не знаю, — пожимаю плечами. — Но, насколько могу судить, все может ограничиться тюремным заключением. До казни дело не дойдет, если признаете вину и полностью раскаетесь.
Она едва слышно всхлипывает и, шепнув: «Прощайте», легко и почти незаметно уходит во тьму. Стук ее каблуков постепенно затихает впереди, а я осторожно крадусь вдоль берега. Слева мерцают во тьме яркие огни Нейви Пира, слышны гудки пароходов и шум воды, и только здесь, возле пирса номер двадцать три, тихо и пусто.
Заметив впереди гору рыболовных сетей, я двигаюсь в ту сторону уже пригнувшись. Рука привычно ложится на рукоять револьвера.
— Тим, ты здесь? — шепчу я.
— Аллан? — Фигура гнома, едва различимая в темноте, отделяется от укрытия. — Все в порядке?
— Лучше не бывает. Сети расставлены?
— Уже час как.
— И где же твои бравые копы? — Я верчу головой по сторонам, изо всех сил вглядываясь в темноту. — Что-то я никого не вижу.
— Хороши были бы мои парни, если б их было так легко заметить, — усмехается в ответ Огги. — Не волнуйся, они все здесь и только ждут команды.
— Ясно. Который час?
— Ровно десять.
Длинный черный пирс, словно гнилой зуб во рту, резко выделяется на фоне блестящей в лунном свете поверхности озера. На дальнем конце пирса, отлично видный даже отсюда, маячит силуэт мужчины в длинном плаще и шляпе, мерцает красный огонек сигареты. Вот рядом появляется женская фигура, завязывается разговор. Ветер, к сожалению, не доносит до нашего укрытия слова.
— Ну, по-моему, пора. — Я выхватываю «кольт». — Тим, давай команду своим парням, будем их брать.
— Не переживай ты так, никуда они не денутся, — бросает в ответ абсолютно спокойным тоном новоявленный детектив. — Я на всякий случай даже вызвал два полицейских катера, они, если что, отрежут этой парочке путь по воде. А хватать их сейчас у нас нет оснований, мы ведь даже не знаем, о чем они там говорят.
«Н-да, хоть ты и полноценный коп, но мыслишь по-прежнему как наивный идеалист», — думаю я про Тима. И все же не мешало бы и в самом деле узнать, о чем так мило беседуют те двое.
Я подаюсь вперед, пытаясь уловить на слух хотя бы одно слово из разговора парочки, и оказываюсь впереди гнома. В следующий миг все в моих глазах переворачивается, луна, рухнув прямо в озеро, резко гаснет, и наступает полная тьма.
