Лазурь небес и порожденье ада

      Сквозь тьму перед глазами маячит тусклый свет, и я невольно вспоминаю дом Гвендолин и тот страшный коридор, в котором мне являлись призраки прошлого. Только на этот раз свет расплывается во мраке желтым масляным пятном и совсем не притягивает к себе, а наоборот, раздражает. «Что за чертовщина, мать твою?»       Резким усилием открыв глаза, я вижу полусумрачное помещение вроде сарая, освещенное лишь керосиновой лампой, стоящей на деревянном ящике — должно быть, ее свет я и видел из полузабытья. Пахнет рыбной чешуей и пылью, стены и потолок сарая теряются во мраке. Пытаясь встать с пола, я вдруг замечаю, что мои руки крепко связаны за спиной и кто-то, тяжело и с хрипом дыша, привязывает их к подпирающему крышу столбу. — Очухался, Аллан? — слышу вдруг я насмешливый и до боли знакомый голос.       Оггерлиф. Повернув голову (шея сзади при этом отдается дикой болью), я вижу его, сидящего на втором ящике с закинутой на колено крепкой ногой в кожаном сапоге и с ухмылкой на лице подбрасывающего на ладони большой револьвер с посеребренной рукояткой. Приглядевшись, я понимаю, что это мой наградной револьвер Охотника, который я взял с собой в засаду. Второе оружие, обычный «кольт» — это, судя по всему, тот, что висит на поясе у гнома, рядом с его собственным. — Тим, что здесь, дьявол побери, происхо… — Внезапно я вспоминаю тупую боль в загривке, что скрутила меня перед тем, как я провалился в темноту, и полноценная картина произошедшего понемногу складывается в моем мозгу. — Предатель!.. — рычу я, с отвращением глядя на гнома. — Как ты мог?! — Надо же, догадался, — саркастично усмехается тот. — Я-то думал, ты все поймешь еще у пирса, когда не увидишь вокруг ни одного копа, и потому держал револьвер наготове. Но ты оказался настолько глуп, что без проблем повернулся ко мне спиной… — Где мы находимся? — прерываю я, не желая больше слушать издевательства над собой. Одновременно с этим я пытаюсь порвать путы на руках, за что получаю резкий тычок в спину от существа с хриплым дыханием. — И что с Гвендолин? — Это уже неважно, — по-прежнему насмешливым тоном отвечает Оггерлиф. — Знай только то, что тебя здесь еще нескоро найдут. Я ведь не только не вызвал ни одного полицейского к озеру, а вообще никому не рассказал о нашем с тобой разговоре. Тебя просто сочтут пропавшим без вести, Аллан!       Он убирает мой револьвер под куртку и достает из кармана красную пачку «Мальборо». Моих сигарет. Прикурив от лампы, Тим неумело затягивается, но тут же, закашлявшись, обжигается о кончик сигареты и, вскрикнув, швыряет ее на пол. Заметив, что я на это злорадно усмехаюсь, он смотрит на меня уже с ненавистью. В круглых зеленых глазах наследника древнего рода горит такой огонь, какой я никогда не мог вообразить, глядя на скромного правильного Тима. — Хочешь знать, почему я это сделал, Гелленберг? — злобно и с расстановкой произносит гном. — Да потому что мне все это надоело. Я, жалкий выходец из канадской резервации, от которого даже собственная семья отказалась, приехал в Чикаго и поступил на службу в полицию, чтобы показать всем, на что способен без связей и денег. Я мечтал по-настоящему очистить этот город от всего того дерьма и отбросов, что в нем накопились за долгие годы. И что же я увидел? Что среди стражей порядка и верных защитников закона этого дерьма не меньше, чем у других, а сами копы даже не пытаются что-либо с этим сделать, а порой и внаглую извлекают для себя выгоду!       Я вспоминаю допрос дядюшки Дриглби и только теперь осознаю, как же мерзко поступил на глазах у неопытного стажера. А ведь мог хотя бы отказаться помогать, сославшись на занятость! «Да, вот что бывает, когда столь наивный идеализм сталкивается с «суровой реальностью»!» — мрачно усмехаюсь я про себя. — Но теперь я наконец-то нашел себе занятие по душе и могу с чистой совестью покинуть эту насквозь прогнившую страну, — с воодушевлением продолжает Тим. — Как только ты сдохнешь, Аллан, я уволюсь из полиции, — вроде как из-за того, что не могу работать, когда тебя нет рядом, — и уеду туда, где моему таланту найдется куда более достойное применение.       «И куда же это, интересно?» — так и тянет спросить меня, но я сдерживаюсь, чтобы не дать предателю новых поводов для оскорблений. Тем временем существо у меня за спиной с кряхтеньем разгибается и выходит вперед, на освещенное лампой пространство. Серая дубленая куртка, всклокоченные бурые космы, борода лопатой… «Купец первой гильдии» оборотень Пересветов угрюмо смотрит на меня с высоты своего огромного роста. Честно говоря, я даже не удивлен его присутствию здесь. — Ну здравствуйте, батенька, — говорю я, намеренно картавя и подражая манере речи главного большевика. — Как там ваши яйца Фаберже поживают? А спинка не побаливает?       Русский ухмыляется, а затем, нагнувшись, резко бьет меня кулаком по лицу. В голове все звенит и расплывается, во рту ощущается вкус крови, но по сравнению с ударом от предательства Оггерлифа это полная ерунда. — Это тебе товарищ гном велел передать, — потирая кулак, морщится Пересветов и оборачивается к «товарищу»: — Все, я связал его как надо, можно уходить. Я вновь проверяю веревки на прочность. Черт, и правда связаны крепко. — Передай ему тогда, раз уж он сам не хочет марать ручки, — полным яда голосом отвечаю я, — что он никакой не аристократ, а обычный подонок и мразь.       Дверь в дальнем углу сарая скрипит, на секунду впуская сквозняк, и к нам подходит еще одно существо. Лицо его остается в тени, однако аромат дешевых духов сразу же подсказывает мне, кто это. — Мальчики, ну вы тут скоро? — спрашивает проститутка Кэролайн Дибб по прозвищу Кэти. — Машина уже давно прогрелась, мы можем ехать. А, привет, Аллан.       Она наконец выходит на свет, и я вижу, что вместо привычного развратного наряда на ней черная хлопковая куртка, такие же штаны и кепи. Похожим образом был одет убийца Шваммера, националист Йоффер. — Да-да, моя крошка, мы почти закончили. Нужно только кое о чем договорить. — Оггерлиф обнимает девушку-суккуба одной рукой за талию, и та, нагнувшись, нежно целует его в лоб. — Кажется, теперь я понимаю, какова истинная причина твоего предательства, Огги, — ухмыляюсь я. — Решил из неуверенного мальчика сразу стать мужчиной? Гном злобно косится на меня, проститутка же ничуть не смущена. — Ну да, признаю, мои чары иногда помогают привлекать новых сторонников, — с улыбкой поворачивается она ко мне. — Но все же моей задачей изначально было лишь подбрасывание тебе, Аллан, ложной зацепки в деле об гибели тролля. Малыш Джей ведь так двинулся на своих идеях о Красоте, что убийством невинного существа едва не угробил весь наш план. Он и меня пытался завлечь этими идеями, в постели только о них и трепался. Но меня интересовали лишь деньги… А, ну да, и убийство этого старого пердуна Маккалума тоже было моей идеей. — Серьезно? Но зачем это? — изумляюсь я. — А ты не догадываешься, Аллан? — Лицо Кэти внезапно становится яростным, в нем все четче проступают черты суккуба, а глаза полыхают желтым огнем. — Благодаря его гребаному закону меня могут просто вышвырнуть из штата, как щенка, мало того — отметить позорным клеймом, как преступницу! — Знаешь, что мне сказали в Отделе Надзора, куда ты меня отправил, Аллан? — вступает в разговор Огги. — Мне попросту отказали в продлении лицензии по причине того, что «этих тварей и так скоро всех выгонят»! Закон еще даже не приняли, а они уже готовы были ему следовать, ты представляешь? Вот после такого я и задумался, стоит ли эта страна того, чтобы и дальше жить в ней! — Вы ничего не понимаете, — медленно качаю я головой. — Если сенатор погибнет, то эта жертва станет символом не только для его сторонников, но и для всех остальных. В знак почтения к нему закон все равно примут, так что вы ничего не добьетесь! — Может, закон и примут, — пожимает плечами шлюха, — да только мы к тому времени будем уже далеко отсюда, и нас он в любом случае не коснется. А гибель Маккалума будет моей маленькой личной местью за Надзор. — Получается, вы с Джейсоном и Гвендолин были с самого начала заодно, — потрясенно киваю я. — И заманили меня таким образом в западню… — Как теленка на веревочке, — противно смеется Оггерлиф. — А теперь ты просто умрешь, Аллан. — Но ведь ни один из вас троих не сможет меня прикончить, — продолжаю я. — Разве что ты, Пересветов, можешь снова попытаться, но зачем в таком случае понадобилось меня связывать, пока я был в отключке? — Я быстро озираюсь по сторонам. — Здесь ведь есть еще кто-то четвертый, я его чувствую. Я правильно понимаю, он и станет моим убийцей? Ну же, ответьте мне, я могу перед смертью хотя бы узнать его имя?       Все трое переглядываются, кивают друг другу, затем Оггерлиф кому-то машет в темноту, и из угла выходит довольно странный человек. Он настолько бледен и худ, что кажется призраком. Маленькие водянистые глазки неподвижно застыли под голым морщинистым лбом. Кажется, только дунь на него — и он исчезнет, не оставив после себя даже воспоминания. И в то же время что-то мне кажется в нем неуловимо знакомым, хотя, могу поклясться, я никогда его раньше не видел. — Мы называем его Пайро, — с некоторой гордостью в голосе произносит гном. — Он не слишком разговорчив, однако дело свое знает отлично. Пайро, продемонстрируй-ка свою способность.       Не меняясь в лице, бледный человечек вскидывает руку, и из кончиков его пальцев бьет огненная струя, которая, свиваясь в красивое кольцо, взлетает к потолку и там гаснет, рассыпаясь на миллионы искр.       И тут я окончательно вспоминаю: бледный человек, который был с Йоффером и о котором говорила Пэтти. И перед смертью она пыталась сказать о нем. Смерти от огня… — Тварь! Это ты убил Пэтти! — выкрикиваю я, отчаянно пытаясь встать, но веревки крепко держат меня. — Я доберусь до тебя хоть с того света и прикончу, так и знай! — Ах, да, я совсем забыл, ты ведь уже знаком с творчеством Пайро, — усмехается Огги. — Но, хочу заметить, что и Данила был там — это он вырубил твою подружку-оборотня ударом по голове, чтобы она не дергалась… Ну что ж, Аллан, боюсь, нам пора прощаться. — Последний вопрос, — хриплю я. Нужно как можно дольше тянуть время, чтобы придумать, как отсюда выбраться. — Кто вас всех собрал вместе? Ни за что не поверю, что с такими разными целями вы все оказались в одной упряжке! Кто ваш предводитель, черт побери? — Что ж, думаю, в последние минуты жизни ты заслужил это знать, — кивает гном.       Он вдруг закрывает глаза и начинает нараспев произносить слова на каком-то неизвестном, возможно, очень древнем языке. В следующее мгновение в глаза мне ударяет резкая вспышка, а затем все вокруг темнеет. Я уже начинаю бояться, что ослеп, но тут вокруг постепенно проступают очертания стен, совсем не похожих на стены сарая, где я находился. Я сижу на стуле в центре темной комнаты без окон и каких-либо предметов. — Ну здравствуй, Аллан, — раздается откуда-то сверху странный и тяжелый, явно не человеческий голос. — Куда я попал? Кто ты? — с тревогой выкрикиваю я. — Ты находишься в проекции собственного сознания, — отвечает голос. — А я — Повелитель Сознаний, ужас всей твоей жизни. — Джеззу?.. — догадываюсь я, и меня так и прошибает по всему телу холодный пот. — Именно, — хохочет голос первородного существа. — Вот мы и встретились вновь, Аллан. — Что значит «вновь»? Хочешь сказать, ты уже проникал в мое сознание? — В ожидании страшного ответа мои зубы так и стучат друг о друга. — Да, было дело, — признается демон. — Правда, это был не я целиком, а лишь небольшая моя часть. Та, что осталась в том румынском здоровяке, а после его смерти вселилась в твоего французского дружка, а затем и в тебя. Сделать это было легче, чем раньше, поскольку ваши души в тот момент были растравлены горечью потери. Ну и через несколько лет это наконец-то дало результат. — Лия… — Я весь обмираю, и от ужасной догадки мои волосы так и шевелятся на голове. — Это из-за тебя я ее убил… — Джеззу хохочет еще громче, а я лишь бьюсь в бессильной ярости. — НЕТ!!! ЭТО ТЫ ЕЕ УБИЛ! И ЗА ЭТО СДОХНЕШЬ, ТВАРЬ!       Я швыряю стул о стену, пинаю ее ногами, но голос лишь продолжает хохотать, и его эхо отдается во всех углах комнаты. Обессиленный, я падаю на пол. Ярости больше нет. Осталось лишь хладнокровное желание отомстить. — Так выходит, ты руководишь всем этим цирком уродов? — спрашиваю я у Джеззу мертвым голосом. К черту эмоции, нужно потянуть время, чтобы составить какой-нибудь план. — Что? О, нет, конечно, — звучит в ответ насмешливый голос демона. — Ты хотел видеть моего господина, я же всего лишь посредник. Так узри же то, что хотел видеть!       На голой стене внезапно проступают очертания чьего-то лица. Вглядываясь в него, я поначалу не вижу знакомых черт, однако пересекающие лицо вдоль и поперек глубокие шрамы, а также застывшее на нем выражение холодной ненависти внезапно подсказывает мне, кто бы это мог быть. Еще один осмотр окончательно подтверждает мою догадку. — Линденфельд?! — Доктор Линденфельд, прошу заметить, юноша, — раздвигает перекошенный рот в страшном оскале мертвый ученый. — Подумать только, вы все тот же несмышленый юнец, каким я вас запомнил десять лет тому назад! Жизнь ничему вас не научила… — Вам-то откуда это знать? — огрызаюсь я. — И вообще, каким образом вы смогли воскреснуть? — Я и не умирал, — отвечает доктор. — Да, в это сложно поверить, но при том страшном взрыве я остался жив, хоть и был сильно искалечен. Когда прибывшие по туннелю солдаты вытащили меня из-под завала, я находился в глубокой коме, из которой вышел лишь спустя два года и узнал, что войну мы с позором проиграли, а я теперь навеки прикован даже не к инвалидной коляске — к кровати. И тогда я поклялся отомстить всем тем, из-за кого это случилось. Лишь острая жажда мести и помощь моего верного друга Джеззу смогли в конце концов поставить меня на ноги. — Он усмехается. — Нет, я не собираюсь захватить весь мир, как злодей из плохого детектива. Этим пусть занимаются политики, у них лучше получается. А я хочу лишь завершить мою месть. И ты, Гелленберг, остался последним пунктом в этом списке.       На последней фразе голос ученого приобретает металличность и холод, становясь очень похожим на голос его подопечного Джеззу, а затем лицо внезапно пропадает, будто бы всасываясь внутрь стены. Еще одна яркая вспышка — и я вновь сижу связанный в сарае, под присмотром четверых адептов Линденфельда. — Ну что, поговорил с профессором? — спрашивает гном, которому, похоже, доставляет удовольствие словесно издеваться надо мной. — Что ж, пора здесь заканчивать. Действуй, Пайро, — оборачивается он к тщедушному магу огня, и тот кивает в ответ. — Только не здесь, прошу тебя, начни снаружи. — Тим со злорадной усмешкой вновь переводит взгляд на меня. — Хочу, чтобы он перед смертью как следует помучился.       Я изо всей силы смачно плюю в предателя, но слюна попадает лишь на носок сапога гнома, отчего тот брезгливо отодвигает ногу назад. — И ты тоже останься, Данила, — поворачивается он к русскому оборотню. — На всякий случай. — Он достает из-за пояса мой «кольт», вкладывает его в руку Пересветова. — Добьешь его, если он ухитрится выбежать из пламени. А ты прощай, Аллан. Спасибо за все, чему ты меня научил, но, увы… Пламя Пайро спалит этот сарай вместе с твоим телом до мелких угольков, и никто так и не узнает, что ты здесь был.       И, мерзко ухмыльнувшись напоследок, он под руку с Кэти выходит из сарая. За ним идут Пайро и Пересветов. Слышен хлопок дверью, затем шум автомобильного двигателя, а потом все звуки перекрывает странный гул с присвистом, и сквозь щели у двери я вижу дрожащие отсветы огня.       «Дьявол! Пайро уже воплощает в жизнь мечту юного поджигателя, а я здесь что индейка на вертеле — не соскочишь». Я вновь пытаюсь разорвать веревки, но убеждаюсь лишь, что скорее сотру под ними кожу до костей, чем справлюсь с крепкими узлами. А тем временем мощная огненная струя одним махом выбивает хлипкую дверь и пламя змеей расползается по стенам помещения.       «Надо придумать, как избавиться от веревок, прежде чем огонь уничтожит их со мной заодно. Эх, если бы мне оставили хотя б зажигалку!» Внезапно мой взгляд падает на стоящий неподалеку ящик с керосиновой лампой на нем. Ну конечно же! Да, определенно стоит это попробовать!       Распластавшись во весь рост по полу, я дотягиваюсь ногой до ящика, опрокидываю его. Упавшая лампа разбивается, и пламя разлившегося керосина ярко вспыхивает на конце фитиля. Уцепившись пяткой за медное основание пылающей лампы, двигаю ее все ближе к себе. Даже сквозь толстую кожу ботинка чувствуется неимоверный жар раскаленного металла, но я, стиснув от боли зубы, продолжаю подтягивать к себе единственную надежду на спасение.       Ну же, малышка, давай, еще чуть-чуть!.. И… есть! Лампа теперь лежит у самого столба, и огонь с нее перекидывается на веревки. Помогая ему, делаю несколько рывков и… руки мои теперь свободны. Вскакивая на ноги, беспокойно озираюсь в поисках выхода. Помещение уже почти целиком заполнено огнем, дым лезет в горло и глаза, заставляя беспрерывно кашлять и терять ориентацию, кожа на всем теле, кажется, вот-вот лопнет от страшного жара…       Заметив наконец прямо над собой, ярдах в трех от пола, маленькое оконце, я подпрыгиваю, вскарабкиваюсь по стене и, подтянувшись, высаживаю хлипкое стекло. Ободрав локти с коленями о раму, поранившись осколками и сорвав все пуговицы с рубашки, вываливаюсь наружу. По сравнению со всеми предыдущими событиями падение с такой высоты — самое приятное, что только можно себе представить.       Быстро отползя в сторону на четвереньках, я на секунду прижимаюсь всем телом к приятно охлаждающей земле и лишь затем оглядываюсь вокруг. Сарай, находящийся, судя по всему, где-то среди заброшенных доков, на значительном отдалении от озера, ярко пылает, разгоняя темноту на много ярдов вокруг. Вот только далеко ли успела уехать четверка линденфельдовских прихвостней? Быть может, хотя бы Данила и Пайро по-прежнему рядом?       Я крадусь вдоль огня к передней стене сарая, и мое последнее предположение чудесным образом подтверждается. Оба «урода» здесь — бледный маг неподвижно застыл, направив огненные струи из рук на сарай, оборотень с «кольтом» вяло переминается с ноги на ногу рядом. Меня они пока не замечают. Отлично, тем слаще будет месть.       Даже не раздумывая и не пытаясь прокрутить в голове какой-либо план действий, я бросаюсь на стоящего ближе ко мне Пайро и, схватив его руки за запястья, мгновенно направляю их прямо ему в лицо. Пэтти, родная моя, ты была почти единственной, ради кого стоило жить в этом гребаном мире. И та тварь, что убила тебя, наконец-то получит по заслугам.       Все происходит настолько быстро, что Пайро не успевает погасить пламя, и оно мгновенно пожирает всю кожу на его гладком белом черепе. Исторгая нечеловеческий вой, маг падает и бьется в конвульсиях, я же смотрю на это с теплотой удовлетворения внутри. Вот тебе за Пэтти, урод. Почувствуй, каково это — жариться на собственном же огне.       Увалень Пересветов, заметив меня, выпускает пулю из револьвера, но то ли от неожиданности, то ли из-за его неумения обращаться с оружием она пролетает мимо. Оставив умирающего Пайро, я бросаюсь на оборотня. Тот поспешно отступает назад и стреляет в меня, прицелившись уже тщательнее, но я успеваю броситься на землю и вновь избежать ранения. Злобно рыча, Пересветов отшвыривает «кольт» далеко в сторону, и вновь, как и тогда, одежда на нем лопается, кожа стремительно обрастает густой бурой шерстью, а тело раздается в высоту и ширину. Очевидно, решив не испытывать судьбу и не тратить патроны зря, Данила захотел прикончить меня уже проверенным способом.       Оборотень заканчивает свое превращение как раз в тот момент, когда я, вскочив с земли, несусь туда, куда упал мой пистолет. Преградив мне путь, медведь с размаху обрушивает на меня удар передних лап с длинными острыми когтями. Чудом избежав столкновения с ними, я вцепляюсь обеими руками в лапы медведя и изо всех сил сжимаю их. Атаку мне на какое-то время удается задержать, однако Пересветов наваливается на меня всей своей тяжестью, толкая прямо в огонь. Я упираюсь ногами в землю, но они, не в силах удержать огромную тушу весом в полтонны, скользят назад, поэтому мне остается лишь как можно крепче держаться за лапы медведя и не допустить соприкосновения с его когтями. На ум невольно приходит детская сказка про Мюнхгаузена, который вот так же держал медведя за лапы целых три дня, пока тот не сдох.       Но вот только мне вряд ли доведется повторить его подвиг, понимаю я, все сильнее чувствуя спиной жар пламени. Ноги мои вспахивают в земле глубокие борозды, и я не падаю только чудом. Оборотень, очевидно помня горький опыт предыдущего нашего поединка, не решается открыть пасть, чтобы загрызть меня, и потому делает ставку на огонь, пытаясь отправить меня туда.       Когда жар позади становится уже просто невыносимым, я решаюсь рискнуть. По-прежнему крепко держась за лапы медведя, я на секунду отрываю ноги от земли и тут же упираюсь ими в косматый живот зверя. Резкое отталкивание, прыжок вверх — и я обхватываю руками голову оборотня, впиваясь большими пальцами в его черные блестящие глаза. Издавая сиплый рев, зверь кружится на месте, пытаясь меня сбросить, но я держусь крепко. Как только медведь вскидывает передние лапы, пытаясь зацепить меня когтями, я еще сильнее вдавливаю пальцы в его глазницы, так что он каждый раз со стоном капитулирует. Наконец, совсем отчаявшись, Пересветов бросается вместе со мной о землю. Удар спиной так и вышибает из меня весь дух, и я невольно, но выпускаю моего косматого «приятеля». Быстро вскочив на все четыре лапы, оборотень, в буквальном смысле ослепленный болью, вертит головой и, должно быть, почуяв мой запах, несется ко мне.       Превозмогая боль во всем теле, я также вскакиваю. Здравый смысл подсказывает мне поскорее отойти назад, по возможности увернуться от удара медведя и найти, черт возьми, свой револьвер. Но вместо этого я с диким криком бросаюсь прямо навстречу оборотню и со всего размаха бью его кулаком в нос, вложив в этот удар все силы, что у меня остались.       Явно не ожидавший такого Пересветов останавливается на месте, потрясенно мотая головой. Я, не медля, бью его по носу второй рукой. Хоть этот удар выходит уже не таким сильным, оборотень испускает тихий стон и начинает медленно пятиться.       «Нет, ни за что не дать ему в этот раз уйти!» — С этой мыслью я хватаю отлетевшую от сарая доску с горящим концом и со всей силы бью ей по спине медведя. Доска разлетается в щепки, а шкура зверя начинает пылать и, чтобы потушить огонь, он с визгом бросается кататься по земле. — Получай, тварь! — Я хватаю другую, почти не обожженную доску и с размаха бью Пересветова по шее. Еще и еще раз, пока в руках у меня не остается лишь занозистый обломок. Медведь к тому времени лежит неподвижно, уткнувшись мордой в землю, и лишь глухо ворчит. Постепенно шерсть на нем укорачивается и вскоре исчезает совсем, тело сжимается, приобретая обычные человеческие размеры, и вот уже передо мной лежит раздетый догола «купец» Данила, весь в ссадинах, кровоподтеках и ожогах. Спина его чуть подрагивает, однако продолжать поединок со мной он явно не горит желанием.       Наспех утерев со лба заливающий глаза пот, я наконец-то оглядываюсь вокруг и, заметив на земле револьвер, поспешно подбираю его и сую за пояс. Затем, увидев выглядывающие из кармана порванной фуфайки Пересветова и блестящие во всполохах пламени мои наручники, поднимаю и их. Как ни велико мое желание прикончить русского за гибель Пэтти, я перебарываю его — полиции еще нужен живой свидетель. Подтащив охающего оборотня к чугунной тумбе неподалеку, к которой когда-то, должно быть, приковывали лодки, я защелкиваю один «браслет» на запястье Данилы, а второй продеваю в звено обрывка цепи с тумбы. Все, теперь Пересветову точно не сбежать. А особая заговоренность наручников не позволит ему даже принять звериный облик и порвать оковы.       Лишь после этого я наконец перевожу дух и оглядываюсь. Сарай, в котором меня держали, все еще ярко пылает, хотя треск дерева уже не такой громкий, а пламя бушует слабее, чем раньше. «Творец» всего этого, огненный маг Пайро, лежит в стороне неподвижно и уже не кричит. Вокруг в ночи по-прежнему не видно ни души, словно бы во всем мире больше никого не осталось, слышны лишь далекие крики чаек на озере. — Где твои дружки? Где шлюха и гном? Отвечай! — Я резко пинаю прикованного оборотня в бок, тот в ответ лишь разбито стонет. — Эй, мистер! Что тут у вас, черт возьми, происходит?       Подняв голову, я вижу спешащего в нашу сторону пожилого суслика в темно-зеленой фуфайке и кепке. В лапах он держит дробовик, а взгляд его маленьких глазок беспокойно перебегает с меня и Пересветова на пожар и обратно. — Спокойно, сэр, — примирительно показываю я пустые ладони. — Я из полиции. Ситуация под контролем. — Из полиции, говоришь? — Суслик замирает на месте, но смотрит на меня все еще подозрительным взглядом и дробовик не опускает. — А значок свой покажешь? Я хлопаю себя по карманам. Дьявол, похоже, мое удостоверение эти гады также унесли с собой! — Просто позвоните моим, хорошо? — говорю я старику. — Скажите им, что Аллану Гелленбергу удалось выйти на след Садовода, и вам тут же подтвердят мою личность и номер жетона. Только, пожалуйста, поскорее!       Суслик пристально смотрит несколько секунд прямо мне в глаза, затем, усмехнувшись, опускает оружие и переводит взгляд на голого оборотня. — За что это ты его так, а? — спрашивает он. — Было за что, — уклончиво отвечаю я. — Простите, сэр, но вы вообще собираетесь звонить в полицию? Кто вы кстати такой? — Я сторож рыбного склада. — Он еще на пару мгновений задерживает на мне подозрительный взгляд, затем поворачивается: — Ладно, пошли.

***

      В тесной, но уютной каморке сторожа-суслика горит приятным светом настольная лампа. Пока хозяин каморки вращает диск старинного телефона, вызывая пожарных и копов, я жадно пью воду прямо из носика жестяного чайника и попутно соображаю, что делать дальше. Звонить Катсону в такое время бесполезно, он меня точно пошлет куда подальше, но ведь нужно же каким-то образом предупредить всех, что кучка опасных преступников замышляет покушение на сенатора! Как только старик отходит от аппарата, я, не выдержав, хватаю трубку и набираю номер управления. — Полиция слушает, — раздается спустя несколько секунд сонный голос дежурного. — Сегодня ночью на склад компании «Паттерсон и Ко» ожидается нападение, — говорю я намеренно хриплым голосом, чтобы меня не узнали и не подумали, что это я подшучиваю из желания отомстить. — Несколько вооруженных темномагических существ хотят проникнуть внутрь и угнать оттуда новейшую модель автомобиля. Прошу вас, срочно вышлите наряд к складу! — Простите, сэр, а нельзя ли поконкретнее? — спрашивает дежурный уже более бодрым голосом. — Который именно склад? По какому адресу? Сколько примерно этих существ и чем они вооружены?       Вот тут меня с ног до головы пробирает холодом. Дьявол побери, я ведь даже не подумал, что складов у Паттерсона может быть в городе несколько! Не прикажешь же копам оцеплять все сразу без соответствующей санкции!       Я молча кладу трубку обратно на рычаг. Какой смысл мне даже пытаться их убедить, что я говорю правду, когда могут подумать, что Гелленберг из мести хочет столкнуть Паттерсона и копов лбами? — Что, не поверили тебе, парень? — усмехается сторож. Он сидит за столиком в углу, положив дробовик между коленями и, громко причмокивая, пьет чай вприкуску с сахаром. — Это правильно. Я и сам тебе до сих пор не верю.       За окном каморки наперебой завывают полицейская и пожарная сирены. Вскочив с мест, мы тут же бросаемся наружу.       Догорающие развалины сарая пожарные окатывают из шлангов водой и пеной. Рядом с единственной полицейской машиной топчутся двое патрульных, еще один осматривает накрытый простыней труп Пайро. Мы со стариком направляемся к патрульной машине. — От кого поступил вызов? — тут же спрашивает один из копов. Он человек, а его напарник — эльф. — От меня, — вскидывает лапу суслик. — А вы, сэр?.. — щурится коп в мою сторону. — Аллан Гелленберг, — устало отвечаю я. Какой теперь смысл это скрывать? — Думаю, господа, вам известно это имя. Оба патрульных, переглянувшись, кивают. — Так может, вы расскажете нам, что конкретно тут случилось, детектив? — презрительно выделяя последнее слово, спрашивает эльф. — Боюсь, у меня нет на это времени, — небрежно кидаю я в ответ и указываю на прикованного к тумбе и уже укрытого плащом одного из копов Пересветова: — Спросите лучше вон у того парня, он вам опишет все гораздо ярче. И да, вам лучше будет вызвать сюда ребят из Охотничьего департамента. — С этим успеется, — усмехается эльф. — Пока что я не вижу здесь признаков темной магии.       Они оба начинают расспрашивать сторожа, а я тем временем отвожу в сторону третьего патрульного. Он гном, а значит, доверять ему можно больше. Хотя после поступка Оггерлифа я чувствую, что еще долго не смогу смотреть спокойно на его соплеменников, но, в конце концов, нельзя же по одному судить всех! — Слушай меня внимательно, парень, — говорю я. — Как только прибудешь в управление, вызови комиссара Катсона и передай ему, что Гелленберг напал на след Садовода и что жизни сенатора Маккалума угрожает опасность. Оггерлиф — предатель, ему верить нельзя. Запомнил? Пусть Кастон поднимет все полицейские наряды, какие только можно, и оцепит склады «Паттерсон и Ко». Я сам скоро прибуду туда и разъясню ситуацию. Да, и постарайся, чтобы как можно больше народу в управлении узнало об этом. Все понял? Справишься? — Конечно, сэр, — браво вытянувшись в струнку, отвечает гном и слегка смущенно добавляет: — Честное слово, я был всецело на вашей стороне в том процессе. Жаль, что все так вышло… — Ну, не горюй, все еще может наладиться, — успокаиваю я его. Хотелось бы и самому мне в это верить…       …Вновь ворвавшись в каморку сторожа, я бросаюсь к телефону. На этот раз я набираю подряд три номера: Паттерсона, приемной Маккалума и Смиттерса, моего старого приятеля из Охотников. По первому номеру дворецкий удивительно бодрым голосом сообщает, что его хозяин не принимает никаких звонков в час ночи и даже слышать ни о чем не желает. По второму происходит примерно то же самое, но там секретарь хотя бы относится к моему звонку с пониманием и обещает оповестить сенатора утром, как только тот встанет. Смиттерс же, хоть сонный и злой как собака, но с ним мне удается поговорить нормально и по душам. Выслушав мои доводы, он обещает тотчас же поехать в департамент и задействовать в этом как можно больше народу. «Правда, не гарантирую, что помощь прибудет вовремя, — добавляет он в конце. — Знал бы ты, Аллан, какие чугунные лбы теперь сидят у нас в начальстве — до них пока достучишься…» Впрочем, то, что он согласился мне помочь — уже добрый знак. — Что, сынок, все не сидится на месте? — входит в каморку ее хозяин. Выглядит он уже более добродушным: должно быть, как узнал от патрульных, кто я такой, проникся доверием. — Оставь ты, пусть с этим разбираются другие копы. Они только что увезли того бородатого здоровяка в участок, там наверняка его расколют. Да и Охотники скоро прибудут: чую я, что тот пожар явно не сам по себе возник. — И рад бы не влезать, но боюсь, без меня тут никак, — говорю я, отмечая на висящей на стене карте города все склады продукции «Паттерсон и Ко» и запоминая их адреса. — Увы, но мне и правда пора бежать. Спасибо за помощь, сэр.       Уже на пороге я проверяю револьвер за поясом и вполголоса чертыхаюсь. Благодаря Пересветову в барабане осталось всего четыре патрона — если вдруг придется вступить в перестрелку с врагами, этого будет слишком мало. А запасных у меня, конечно же, при себе нет. — Простите, мистер… ээ… — оборачиваюсь я к суслику, только сейчас сообразив, что не спросил его имени. — Фреулон. — Мистер Фреулон, могу я вас попросить одолжить мне… ваш дробовик? Хотя бы на пару часиков? — Спятил, что ли, сынок? — ворчит в ответ сторож. — А с чем я склад буду охранять? — Умоляю вас, мистер Фреулон, мне очень нужно! — Я уже готов едва ли не опуститься перед ним на колени. — Все это ради спасения важных людей и поимки опасных преступников! Всего лишь на пару часов! А если с вами или с вашим складом что-нибудь случится, я готов лично взять на себя ответственность за это. Даже расписку могу прямо сейчас написать, хотите?       Он окидывает меня недовольным взглядом и внезапно задерживает его на моем правом боку, где из-под разорванной рубашки белеют шрамы, оставленные когтями оборотня при нападении в гостиничном номере. — Так ты тоже был на войне, сынок? — спрашивает он замирающим от волнения голосом. — Эти шрамы я получил не там, — отвечаю я. — Но да, был. А вы в каком полку служили? — Ньюфаунлендский королевский. — Фреулон задирает рукав, демонстрируя татуировку с каким-то девизом и, должно быть, символом полка на предплечье.       «Так вот откуда у него такой странный акцент, — догадываюсь я, и тут же мою голову посещает невеселая мысль: — Хм, похоже, у этого канадского эмигранта и регистрации в штате нет, а значит, если примут акт Маккалума, мне придется его выручать… Черт, да о чем я вообще думаю, когда на кону такие события?!»       Затуманившийся было взор Фреулона внезапно проясняется, и он, взяв в лапы дробовик и коробку патронов, протягивает их мне. — Бери, сынок, без расписки, — произносит он. — Я все равно уже лет двенадцать ни в кого не стрелял и вообще забыл, как это делается. Эх, стар я уже для такой работы… — Спасибо большое, мистер Фреулон, я никогда этого не забуду, — отвечаю я, проверяя оружие и убеждаясь, что оно в полном порядке: должно быть, старик от скуки каждый день начищал его. — И еще простите меня, это уже совсем будет свинством, но… — Тебе нужна машина? — догадывается внезапно суслик и на мой утвердительный кивок усмехается: — Ладно, что уж теперь, возьми мой фургон, он тут за углом стоит. Эх, а я, так и быть, буду только на телефон полагаться…       Через пять минут я уже мчусь в приземистом красно-коричневом фургончике по темным пустым и в то же время полным опасности улицам Чикаго. Сердце мое бешено колотится в предчувствии худшего. «Ну держись, Линденфельд, ты еще узнаешь, на что я способен», — пытаюсь я отвлечь себя от тяжелых мыслей.