Путь в тысячи лет

      — Воин, говоришь? Хороший воин? Меч под голову клал, доспехами укрывался? — на своем чирикающем наречии спрашивал шанский купец Чжи Лян. — А что ж ты в родных краях себе дела не нашел? Вот на севере почитай года не обходится, чтоб князья между собой не перегрызлись.       — Нет, уважаемый. На севере то же, что у нас, а я хочу мир повидать.       — Мир повидать — это понятно. Когда его еще видать, как не в молодости? Это старость знакомыми дорогами ходит, новых не ищет, — шанец улыбнулся, погладил усы. — А скажи-ка мне, воин, нет ли за тобой чего нехорошего?       — Чего? — Индра хоть и достаточно понимал язык, но решил уточнить, что имеет в виду торговец.       — Убийства, кражи, десяток девиц, каждой из которых ты обещал жениться. О колдовстве не спрашиваю, сразу видно, что ты не колдун. И не обижайся, парень, люди всякие бывают, и мне надо знать, кого я к себе беру.       Индра не обиделся — улыбчивый хитроглазый шанец казался ему хорошим человеком. Для торговца, конечно. А скрывать свою историю он не видел смысла — в ней не было ровным счетом ничего, чего стоило бы стыдиться.       — Нет, уважаемый. Я не вор и не гуляка, и мстители за мной не придут. Все гораздо проще — у моего отца два сына, а удел один.       — А, вот оно как. Наследство делили и тебя обделили? Обиделся, небось, и решил за края земли податься?       — Да, вроде того.       Сочувствовать шанец не собирался — понимал, что это только разозлит красивого юношу с большим мечом и мозолями на руках. По этим рукам купец многое узнал и без расспросов — что пришедший к нему и впрямь хорошо владеет мечом, что владеет луком — на левой руке старые следы от тетивы, хлестнувшей кожу. И что грамоте он не чужд — на пальцах следы туши, и не из дешевых — стойкие пятна. И язык знает — это хорошо. И держится с достоинством, видно, что не из крестьянских детей, учившихся делу меча по вечерам после работы в поле у заскучавшего от безделья ветерана.       А благородных господ с двумя сыновьями в округе только один человек и есть.       — Послушай, юноша, твоего отца зовут случайно не Хагоромо Ооцуцуки?       Юнец скривился так, что все стало ясно без слов.       — Да, это так. И больше, прошу вас, меня о родне не спрашивайте.       — Не буду. Только назовешься-то ты как? Не гоже совсем без фамилии, ты-чай не бродяга безродный. Мальчишки, когда из дому уходят, сочиняют себе прозвание позвучнее, «Меч Небес» или «Лук Богов» например.       Индра задумался. Купец говорил толковые вещи — называться фамилией отца ему не хотелось. Но и «Меч Небес» и «Лук Богов», и прочие прозвания, приходящие в голову, казались ему или нескромными и пафосными, или глупыми и на что-то намекающими. Прозванье должно быть простым, удобным, как рукоять знакомого меча, и не давать лишних намеков, как например, «Сын Ветра» — так испокон назывались бродяги, оставившие свой дом. Он обшарил глазами зал гостевого дома, ища какой-нибудь подсказки, и зацепился взглядом за круглый веерок-учиву, который купец вертел в руках.       — Учиха, — решительно сказал он. — Веер, которым раздувают огонь.       Чжи Лян давно ходил с товаром и за товаром на восточные острова, над которыми восходило солнце — и не уставал удивляться здешним порядкам. Страна Нихон была поистине удивительной — полная волшебства, но не злого и темного, как Остров Заката на Краю Земли, а благого и снисходительного. Здесь духи свободно ходили среди людей, вещи считались живыми, а люди воспринимали смерть, как переезд из одного города в другой. Правитель выводил свою родословную от богини, и это не было пустой похвальбой, как у многих варварских народов Заката, где власть завоевывалась тем, у кого больше дубина, уж старый Чжи Лян мог отличить потомка небожителя от простого смертного. Да что там правитель! Казалось, не было здесь человека, в крови которого не горела бы искра силы предка-духа. В далекой молодости его хороший знакомый Руо Аэда говорил: иных людей боги творят из грязи, иных создают из камня, а мы, люди Нихон, дети богов. Наша гордость в том, что мы всегда об этом помним.       С той поры прошло много лет. Он многое знал, и многое повидал в жизни, и всё же у людей Нихон до сих пор находилось, чем его удивить. В частности, он никак не ожидал, что на его клич, брошенный в порту о найме на корабль, откликнется кто-то помимо крестьян, и может быть, если очень повезёт, бродячий самурай.       Но вот, поди ж ты! Старший сын местного феодала пришел к нему, как простой воин!       Он узнавал о семействе Ооцуцуки уже давно — надо же знать, на чьей земле торгуешь. По чужим словам выходило, что старый Хагоромо был человеком мудрым и милосердным, таким же слыл его младший сын — слова дурного о нем не скажешь. А вот о старшем говорили многое — скор на гнев и расправу, не в меру горд, жесток и завистлив. Совсем не похоже на того юношу, что пришел к нему этим утром. Была в нем жестокость, но не было пустой злобы, была гордость, но не было непомерного чванства. Не говоря уж о зависти — не было в глазах Индры того алчного огонька, который неизбежно выдает желание чужого добра.       И не похоже, чтоб он был из тех, кто на улице бел, а в доме черен.       Занятная загадка! Хотя, может то и не загадка вовсе, уж он-то знает, какие интриги вокруг денег крутятся. Дурные слухи мог пустить кто-то Индрой обиженный, завистник, влюбленная и отвергнутая девица, сам младший брат, наконец. А что? Языком трепать — не мечом махать. И правильно сделал парень, что ушел, против людской молвы с мечом не выйдешь, правды не доищешься, разве, что брата на поединок вызвать. И тут неладно: проиграешь, выйдет, что сам не прав, победишь и зарубишь брата — дурной молве подтверждение выйдет, да еще перед богами согрешишь. А в живых оставишь — змею за пазуху сунешь, уж он-то знает, какова братской любви цена, когда на кону большое наследство, насмотрелся на семьи князей…       Впрочем, то уже не его дело, и не новонареченного Учиха Индры.       — Возьму я тебя на работу охранником за лям в день и два ляма, ежели драться придется. Ранят — дам четыре ляма разом и два в день, пока на ноги не встанешь. Еда за мой счет. И пока через море плывем, можешь морякам помогать за пол ляма, заодно и морской науке поучишься. А мечом махать у нас на корабле места нету. Ну как, согласен?       — Согласен, уважаемый. И хотелось бы мне знать, чего в ваших краях опасаться кроме грабителей на дорогах.       — Чего опасаться? Хорошо, что ты об этом речь завел! Пуще разбойников надо опасаться упырей — уж очень они расплодились в последние годы, спасу нет. Да еще так хитро притворяться научились! К примеру, веселой девицей, или малым дитем, которое просит до дому его проводить. Заведет в укромный уголок, там и заест человека. Поэтому с собой всегда носи чеснок — они его запах не любят, и соль — бросишь в морду, она их жжет. А после заката встреченного человека лучше сразу присолить, хоть и дорого соль обходится, ох, дорого…       — А что же не истребить нечисть? Облаву не устроить?       — Э, не так это просто. Упырь — нечисть на диво проворная, да еще и ядовитая, оцарапает — сам упырем станешь. Ну и боятся людишки-то, пуще смерти боятся, упырь ведь перво-наперво свою родню выедает, потом за других принимается. В уделе Фэн за голову упыря по золотому ляму дают, и то желающих не много.       — Вот оно как…       Индра подумал, о том, что надо бы выяснить, насколько проворен упырь в сравнении с человеком, и о том, что вся его родня будет за морем. А шанский купец с высоты своего опыта понял, что его новый работник может найти себе либо большую славу и благополучие, либо большие проблемы, либо то и другое вместе, но, так, как он был по-настоящему мудрым человеком, то и говорить ничего не стал.       Ашура сидел на холме и тоскливо смотрел на закат, туда, куда ушел его старший брат. Был ли он не прав, скрывая от Индры решение отца, и мог ли предотвратить подобный исход? В конце концов, он знал брата все же лучше, чем отец, и хорошо понимал, что Индра вспылит.       Возможно, сообщи или хотя бы намекни он Индре обо всём заранее, тот мог бы подготовиться, и не стал бы устраивать скандал на празднике. Конечно, вряд ли бы старший брат остался в родном доме после такого, всё же он слишком горд для подобного, но возможно, они бы расстались не так… Ашура скривился и поерзал — сидеть было больно.       Но ведь он дал слово отцу…       Младший сын Хагоромо болезненно поджал губы. Пожалуй, его можно назвать трусом…       …и предателем.       Но сделанного не воротишь.       — Прости меня, брат. И пусть боги будут милосердны к тебе… — шепнул он ветру. — Пожалуйста, присматривай за ним, Луна-прародительница. — неслышно выдохнул он в небо, смотря на восходящий серебряный диск среди звёзд. Это все, что он мог сделать…       Плохой из него вышел брат.       А в деревеньке неподалеку от дома Ооцуцуки, в маленьком, но добротном доме готовилась ко сну пожилая женщина. Ее звали Има, была она кормилицей для младшего сына господина Хагоромо, и любила этого доброго ребенка сильнее, чем своих детей. Тем более, что покойный муж так и не смог сделать ей сына. Семь дочерей — это ж чистое разорение! Хорошо, что когда госпожа Ооцуцуки померла в родах, господин Хагоромо выбрал ее кормилицей для сына, иначе бы плохо им пришлось…       А еще Има была колдуньей. Слабенькой — потерянное найти, прыщи свести, глаза отвести, приворожить «на одну ночь»… а порой она могла прозревать будущее.       И когда она увидела старшего сына господина Хагоромо, ее будто молнией ударило! Она поняла, что от этого демоненка, не знающего правил почтительности, произойдет великая беда для ее любимого мальчика, для его потомков…       Она долго старалась, чтобы убрать демоненка подальше от Ашуры, распускала слухи, разве, что порчу навести не решилась — бабка демоненка была великой колдуньей, и говорят, прежде, чем помереть, передала всю свою силу внуку. А если колдун возьмется проклинать того, кто сильней, то может сам свое проклятие получить. Ну, да ничего — господин Хагоромо и так не очень-то любил старшего сына, как раз из-за колдовской силы. Матери своей, говорят, боялся до трясучки, о том, чтоб сын колдовством занимался, и слушать не хотел. Так, что, шепнуть потихоньку, будто Индра магией заинтересовался — и его отец встал на дыбы. Главное было — убедить все в тайне держать, мол, если узнает — озлится и порчу наведет. По родной крови-то проклинать легко. И как демоненок из дому выбежал — тут же позвали священника, чтобы он дом заклял от всякого зла.       Хорошо вышло! Уехал за море, дадут боги, и сгинет там.       А если ее мальчик будет скучать, дочки его утешат. Женами им, конечно, не быть, но где там тощие и немощные аристократочки сравнятся с ее девочками! Помнит она, как Хагоромо-сама через служанок с женой договаривался, когда ее посетить. А с ее девочками договариваться не надо, сами придут, обласкают, убаюкают, тоску прочь прогонят… а мальчик будет им подарки дарить, он ведь добрый и щедрый…       Будущее устроено: будет у нее и у дочерей достаток. Девочки способные, и в колдовстве и в женских штучках.       Надо бы еще для надежности слух пустить, будто Индра проклял отца и брата, на случай, если вернуться надумает. Пусть так и будет: заболеет старый господин Хагоромо, или, тьфу-тьфу, отведите, боги, ее мальчик — Индра проклял. Пожар или неурожай случился — Индра проклял. Пускай и нет того проклятия, а слухи — есть, пройдет время — поверят в проклятие. Людям нравится, когда есть на кого все беды свалить. И если когда-нибудь демоненок надумает к ее мальчику в дом притащиться, а то и девку какую за собой приволочь, тот ему сразу от ворот поворот дал. И все хорошо будет и у ее мальчика, и у ее девочек…       Женщина сладко зевнула и спокойно заснула. Ей снились ее милый мальчик Ашура, окруженный ее девочками, одетыми в красивые одежды, с дорогими шпильками в прическах.       Она была слабой колдуньей — потому и не слышала тихого смеха Судьбы.