Путь в тысячи лет

      Княжеский дворец хоть и не поражал с первого взгляда богатством и роскошью, но говорил о достатке и положении своего владельца. Да и выглядел, скорее, как просто богатый дом. Покатые крыши с зелёной черепицей, деревянные двери украшенные резьбой в виде свернувшихся в переплетённый клубок драконов, шелковые занавеси, расшитые красивым узором — вышивка здесь была обычным украшением ткани. И только стража, стоящая у входов, говорила о том, что дом это не простой.       А еще он казался знакомым.       «Да ведь я это видел во сне!» — внезапно понял Учиха. Этот дом, солнечный и теплый, окруженный садом… и сейчас темные двери с резным узором распахнутся, и он увидит…       Просторный зал с высокими окнами, с вышитыми золотом драконами на шелковых занавесях, с тепло сияющим деревом пола и стен… напротив дверей резное, укрытое тигриной шкурой кресло… и пожилой человек в тяжелых темных одеждах на нем.       Взгляд у князя был серьёзным и усталым, но в нём по-прежнему чувствовалась сила и уверенность. Князь был хорошим человеком — Индра решил это почти мгновенно, сам не поняв, почему, однако с той же железной уверенностью, с которой вышел из отцовского дома.       А позади него, упрятав руки в широкие рукава — пожилой мудрец, тот самый, что вылезал из чайника во сне. Их взгляды… пронзительные и собранные, они готовы не меньше, чем к войне. Ну конечно, их война уже идёт. Идёт давно, и уже почти проиграна, а он, Индра — последняя надежда…       — Ничтожный торговец Чжи Лян приветствует господина! — чирикнул купец, и Индра вслед за ним поспешно опустился на колени, кланяясь.       — Поднимитесь, — прозвучал глубокий звучный голос. Видно, князь привык говорить перед толпой… интересно, что он скажет, получив доклад своего шпиона — а в том, что Чжи Лян был шпионом, Индра уже не сомневался — мелькнуло в темных глазах шанского правителя нечто, похожее на радость от прибытия долгожданного гонца…

***

      Князь Шэй Фэн смотрел на стоящего перед ним юношу и размышлял. Учиха Индра — ровесник его сына, и на первый взгляд в них обоих могло найтись немало общего. Волосы чёрные, как вороново перо, глаза темнее самой тёмной ночи, горделивая осанка благородного человека, гибкость лозы, красота и опрятность — дитя знатного рода. Индра был схож с Кианом — но в то же время во многом отличен от него.       Опытным взглядом князь подмечал жесткую линию губ — его мальчик любил улыбаться, нихонец же кажется, не из весельчаков. И острый цепкий взгляд, которым юноша окинул князя, был взглядом бойца. Киан глядел доверчиво и открыто, такой взгляд у сына мог бы появиться лишь спустя годы трудной жизни, полной испытаний. В нихонце же таилась особенная сила — именно этот мальчик подарил покой его сыну, когда тот вернулся к живым тем, кто жаждет только крови и плоти людской. Единственный, кто смог сразиться с полноценным упырём и победить, оставшись невредимым.       Князь Фэн стар, даже для своей страны, где богатые люди живут дольше и сытнее; он видел многое, и может, не похвастается магическими умениями и взглядом, что пронзает время, которым обладают великие маги, но увидев этого молодого человека, ему кажется, что в беспросветном темени отчаянья мелькнул луч надежды. Пусть был тот луч не солнечного света, а серебряной луны, но он разогнал мрак и показал дорогу.       — У него есть шанс. — Склонился к уху маг — старый друг и товарищ.       Фэн кивнул.       — Расскажи мне, о себе, — велел он молодому воину. — Что привело тебя в мои края и как случилось это?       Нихонец заговорил — спокойно и складно, похоже, заранее готовился к этой повести, но ничего не таил — маг кивал, подтверждая истинность слов. Индра говорил правду, не приукрашивая и не преуменьшая. Отец, брат, ссора, недовольство и непонимание — чем провинился, и судьбоносное решение — идти до конца, но только вперёд. Схватка с Кианом, его последняя просьба, и милосердный удар, прервавший страдание сына. А потом легенда рода Индры, та, о которой его отец запрещал упоминать. Но ведь запрет этот был лишь «во владениях рода Ооцуцуки», а не здесь, вдали от дома…       — Среди крестьян и слуг в поместье ходила загадочная история, — говорил бывший Ооцуцуки и нынешний Учиха. — Моя прабабка, Синдзю-химэ, была императорского рода, и страдала душевной болезнью — ходила во сне. Лунный свет казался ей дивно прекрасным, ей слышались музыка и голоса, что звали ее к себе. А надо сказать, что она считалась прекраснейшей женщиной островов, от северного до южного края, и была обещана в жены князю рода Фудзивара. Поэтому для нее построили покои, в которые не проникало ни лучика лунного света, и когда она спала, рядом постоянно дежурили служанки. Но однажды летней ночью в ее покоях стало так душно, что служанки решили приоткрыть ситоми, посчитав, что света от малой щели не хватит на то, чтоб увлечь госпожу. А после они задремали, и ни одна не проснулась, когда госпожа поднялась и пошла туда, куда звал ее лунный свет. И пропала.       Дело было в полнолуние: до свадьбы ее оставался месяц, поэтому во дворце поднялась паника — все искали пропавшую принцессу. Слуги обшарили все ручьи и пруды, все заросли и овраги, все закоулки дворца, но не сумели отыскать ни следа, словно бы дева взлетела на небо. Пропажу решили скрывать, насколько это возможно, и принялись спешно искать, кем заменить принцессу, ибо князь Фудзивара был человеком могущественным, и мог бы даже императору устроить большие проблемы.       Прошел месяц; срок свадьбы близился, а подходящую девушку все не могли найти. Император думал уже о том, чтобы обратиться к колдунам из земли Ига, умеющим менять обличья, чтобы они дали ему девушку, похожую на принцессу. Но той же ночью Синдзю-химэ обнаружилась спящей в своих покоях. И ничего не могла рассказать о том, где пропадала целый месяц — вспоминала лишь невыразимо прекрасную музыку, пленительные ароматы, радость и легкость, словно бы она летела по воздуху.       Но, где бы она ни пропадала, она вернулась, став еще прекраснее, вышла замуж, и больше не ходила за лунным светом. А через год родилась ее дочь — моя бабка, и все сразу поняли, что это не простой ребенок. Ее глаза были похожи на две луны, а волосы белы, словно снег. И люди решили, что ее настоящим отцом был не князь Фудзивара, а Цукиеми — бог Луны. Девочку назвали Кагуей, и отослали в дальнее поместье, где она росла под присмотром слуг. А нянька ее была колдуньей из Ига, и воспитала свою подопечную жесткой и властной, да еще научила колдовать.       Когда Кагуе исполнилось двенадцать весен, она отправилась ко двору императора, и провела там долгие годы, пройдя путь от прислужницы юных принцесс до старшей смотрительницы покоев императрицы. С отцом и матерью дел она не вела, но, когда Синдзю-химэ тяжко заболела и надежды на ее выздоровление не осталось, Кагуя послала ей прядь своих волос, и наутро ее мать нашли мертвой, с белой прядью в руках и счастливой улыбкой на лице.       Кагуя не старилась с годами и прослужила при дворе почти сто лет, и опасались ее побольше, чем министра. Но все же у нее были поклонники, и однажды она ответила взаимностью одному из них. Это был воин из императорской стражи, человек отважный, честный и благородный, но не богатый — жил он на довольстве двора, а его собственное крохотное поместье почти не давало дохода.       И лишь ему Лунная Принцесса ответила благосклонностью и взаимностью. С одобрения императрицы они поженились и в скором времени Кагуя родила двоих детей. Старший, Хагоромо, приходился Индре отцом, младший же, любимый матерью, но не принятый братом, ушёл из дома в странствия и, как слышал Индра, осел в землях Ига, что лишь усилило неприязнь отца к дяде.       Хагоромо Ооцуцуки вообще многого не принимал — силу своей матери в том числе. Казалось Индре порой, что в отце говорила обычная зависть, которую он укрыл маской добродетели и правил, а имей Хагоромо настоящую силу, взялся бы он переделывать мир на свой лад, в соответствии со своим пониманием о том, какими надлежит быть людям. Но Индра с отцом об этом благоразумно не разговаривал, хотя замечал и запоминал многое. Он и бабку свою хорошо помнил, хоть отец и не велел ее вспоминать. Да и видел ее Учиха только один или два раза, в глубоком детстве, но удостоился разговора лишь единожды — в её последние дни, чем изрядно напугал отца.       История та была стара, и правду о бабке их с Ашурой пусть и помнили ещё люди острова Нихон, но уже немногие — история их рода становилась легендой. Это только с виду Хагоромо Ооцуцуки был крепким мужчиной лет сорока. На деле же, лет ему было вдвое больше. Сложно сказать, почему об истинном возрасте отца не вспоминали, но возможно, тут была замешана столь нелюбимая им магия — сколь бы не была жестока и коварна мать Мудреца Хагоромо, о сыне своём она позаботилась.       — И ты не держишь обиды на своего отца? — неожиданно тихо поинтересовался маг.       — Нет, господин, — почтительно ответил Учиха. — Он мой отец — не мне его судить. Пусть он с моим братом живет по своему разумению, а я буду жить по своему.       — Достойный ответ, — одобрил князь. — Что ж, друг мой, мы узнали все, что нам нужно знать. Теперь можно и угостить гостя, и самим отобедать. Позови слуг, да вели принести обеденные столики.       Вошли вереницей люди, несущие легкую плетеную из лозы мебель, подносы с благоухающими блюдами, выглядящими непривычно и чрезмерно обильно, на взгляд нихонца. Рыбы не было, зато была в обилии птица, запеченная и украшенная орехами и ягодами, рисовые шарики, лепешки и вино. Подумав, Индра решил, что князю и волшебнику он понравился — совместное обеданье было важным знаком, с кем попало князь стол делить не станет.       Со своими расспросами Учиха решил не спешить — все, что нужно, он сможет узнать после. Да и еда слишком вкусная, чтоб прерывать обед разговором.