***
Те несколько дней, что не появлялся заболевший ученик, Аккерман вел себя еще «хуже» обычного, задавал кучу дополнительных заданий «чтоб поумнели», да и вообще, становился все мрачнее с каждым новым утром. И если бы кто-нибудь мог невзначай заглянуть в его аккуратно стриженную голову и глянуть на мысли, картинки и образы, мелькавшие в недрах сознания, то этому любопытному человеку… не стало бы понятнее, из-за чего так зол Райвель. Он злился на мальчишку, болеющего из-за любого ветерка, на то, что учеников не устраивают оценки, даже на то, что теперь никто не мозолит глаза своей мокрой башкой. К слову, за то, что Йегер не в состоянии не таскать снег на шапке, Ривай готов был его выпороть, перекинув прямо через свой стол, по которому сейчас отстукивал дробь дорогой ручкой. Страсть к дорогой канцелярии появилась еще со студенческих годов. И ведь, главное, смотрел же, взглядом прожег, чуть ли не башкой в батарею ткнул, чтобы обсох, но так и не бросил бумажное полотенце, чтобы пацан хоть сколько-то обсушился. То ли понядеялся, что здоровье у него крепкое, то ли не хотел рушить образ тирана, которому очень-очень похер на моральное и физическое здоровье учеников. Жестко ступил, если говорить мягко и в общих чертах. Из-за этого пацан выглядел мертвее мертвого, когда уборка подошла к концу? Может, следовало не встряхивать его, а приложить ладонь ко лбу? Догадки и причины ровными строками проносились в голове, как проносятся по экрану строки программы, порой строго идя друг за другом, образуя систему, а порой заходя в тупик и выдавая ошибку. Впрочем, все оказалось не так уж и плохо; уже на следующей неделе свежий, как белье после стирки, Йегер снова мозолил глаза, тупил на уроках и неимоверно бесил присутствием. Но одно, все же, было лучше: не отсутствием. Теперь Райвель мог осыпать его колкими, как канцелярские кнопки, какие подкладывают учителям вроде Аккермана на стул ученики, замечаниями; мог невзначай легонько ударять по спине указкой, чтобы ученик сидел ровно; гонять у доски и ждать новых опозданий, чтобы выпустить из мальчишки весь дух. А потом вновь подошла его очередь убираться.***
В следующий раз Эрену выпало дежурить довольно скоро. Класс, донельзя маленький по численности, имел свои плюсы, но были и минусы. К примеру, то, что дежурить приходилось через каждые две недели. Впрочем, мало кто спокойно проживал этот промежуток, не попадая на дополнительное дежурство, из-за чего выходило, что убирался каждый минимум раз в неделю. Обидно, несправедливо, неправильно, долго – все эти эпитеты Райвель сразу сказал засунуть себе в самое темное и укромное место, откуда их невозможно будет достать, и не употреблять при нем ни в коем случае. А потому, вооружившись терпением, рвением к чистоте и прочими атрибутами старательного уборщика, Эрен решительно направлялся к каморке, называемой кабинетом, пытаясь не думать о том, что было во время болезни. Но, как назло, мы привыкли думать о своих снах, даже если мы точно знаем, что этого в реальности не было, и вообще, мы о таком никогда в жизни бы не подумали. И никогда в жизни такого бы не случилось. Неприятный осадок, что остался после дней простуды, противной пылью сидел внутри, будто черные мошки вились вокруг мозга, постепенно налипая на стенки. Из-за этого приходилось часто трясти головой, приводя отросшие волосы в еще больший беспорядок, чем был до этого, потому в класс парень ввалился, представляя собой образец неряшливости и решимости. Два в одном, так сказать. - Ты так и будешь приходить в школу только дежурить? – неприветливо вопросил Аккерман, не поднимая глаз от тетради, которую проверял. На столе покоилось несколько идеально ровных стопок обложенных и чисто подписанных тетрадей, в которых, кажется, никогда и не писали; в этом вопросе Райвель был строже всех остальных педагогов. Уши и щеки мгновенно вспыхнули, отражая весь вихрь мыслей и чувств, что бушевали внутри подростка, почувствовавшего какой-то стыд за то, что он заболел сразу после того, как странно себя вел тогда во время уборки. Того, что ему говорил учитель, Эрен не помнил, помнил только его грозный, будто ненавидящий взгляд, и громкий голос, призывающий проснуться. Нет, не стоило даже думать о том, что их отношения сдвинутся с точки тиран/тупица, которого тот ненавидит. С чего в больном рассудке Йегера вообще появились хоть намеки на другой расклад? - Нет, - тихо сказал ученик, кладя рюкзак на ближайшую парту и оценивая фронт работ. На учителя лишний раз он старался не смотреть, чтобы не тормошить саднящую внутри рваную рану, сочившуюся кровью и грозящую углубиться.***
На этот раз Ривай и не думал прятать того, что он пристально наблюдает за Эреном. Даже если тот и заметит – для всяких сопляков учитель следит за тем, чтобы ученик не разнес кабинет и вылизал его, как следует. Ручка быстро проехалась по ошибке, нещадно черкая и надписывая замечания к работе рядом и на полях. Еще пара таких движений – и в правом нижнем углу красуется яркая тройка. Говорили, что у Аккермана даже почерк особенный: мелкие строчные буквы, большие, размашистые заглавные, с особенным вывертом, как и все в Райвеле. Сам он об этом не задумывался, но цифра, которую он только что нарисовал, уж точно выражала полное отношение учителя к написанной, кажется, Кирштайном работе. Мальчишка тем временем, видимо, обнаружив какую-то грязь на стуле, нагнулся к сидению, не сгибая ног, которые расставил пошире для большей устойчивости, и нагло демонстрировал подтянутый зад, энергично орудуя тряпкой. Раскачивался туда-сюда, в один бок, в другой, подбрасывал бедра вверх и сосредоточенно пыхтел, будто специально обращая на свое аппетитное филе внимание учителя. Долго медлить Ривай не стал. Аккуратно, почти бесшумно – только колеса стула прошуршали по полу – встав с места, провел пятерней по волосам, зачесывая их назад (впрочем, это все равно было бесполезно; пряди вернулись на свое первоначальное место, будто никогда не лежали по-другому); ступил на пол раз, второй, третий, приближаясь к не перестававшему тереть несчастный стул подростку. Подошел вплотную, наклоняясь к самому смуглому уху, рядом с которым, на висках, от усердной работы уже выступили капельки пота. - Может быть, я попробую? – тихо спросил хрипловатым и низким голосом, опаляя кожу дыханием, щекоча и лаская слух, отчего парень дернулся и застыл, как застигнутый хищником мелкий зверек. Накрыл чужие пальцы своими, забирая тряпицу и обнаруживая, что этот дурак оттирал старый след, появившийся еще до того, как Ривай Аккерман переступил порог этой школы. – Зря стараешься, - вкрадчиво пояснил он, все так же наклонившись к лицу подростка. – Но за упорство хвалю. И тут же встал, вновь возвращаясь к своему рабочему месту и с невозмутимым видом вновь принимаясь за проверку тетрадей. Закинул ногу за ногу, подперел щеку рукой, выражая всю свою невозмутимость, и преспокойно водил стержнем ручки. Йегер же так и остался стоять, напрягши все мышцы и голову и думая, что же делать дальше. Внутри был пожар, снаружи был пожар, даже воздух в комнате пылал, будто по периметру стен стояли камины. Он вцепился пальцами в сиденье стула, выравнивая дыхание после слишком усердных движений. Из-за этого ли сердце вновь зашлось бешеной птицей?***
Видимо, уловив настроение ученика, Аккерман сжалился и объявил, что класс убран хорошо, не заставив ничего переделать, и Эрен с чувством выполненного долга пулей вылетел в коридор, пробурчав «Досдания» и пару раз запнувшись о собственные ноги. Домой он несся почти бегом, оставляя за собой снежную пыль и дорожки следов; в лицо дул ледяной ветер, что резал глаза и не давал свободно вдохнуть, но от этого казалось, что становится еще жарче, еще больнее, еще ярче горят губы и пылают щеки. Нет, он не мог так среагировать, просто не мог. Ну наклонился к нему человек, ну сказал что-то низким голосом, а дыхание прошлось от уха до шеи, вызывая волну мурашек, а пальцы так настойчиво перехватили тряпку, и вообще, учитель явно это сделал специально… - Нет, - лихорадочно шептал Эрен, схватившись за голову под одеялом и захлебываясь беззвучными рыданиями. – Нет, нет, нет, нет!.. Только не это… Только не так…