Любовь во время зимы

      Они стоят в ванной, окутанные клубами полупрозрачного пара, и Ривай обтирает едва держащегося на ногах Эрена мягким пушистым полотенцем светлого бежевого цвета. Ткань контрастирует со смуглой кожей, и кажется, что в таком виде мальчика можно снимать для каких-нибудь модных журналов. Нет. Нельзя. Пока что он только его, Аккермана, мальчик, и только он может вот так вот заботливо, пока никто не может заметить, проводить по его красивому телу ладонями, вытирая лишнюю влагу, и едва удерживать восхищенное «ты не для этого мира», лишь одаривая долгими взглядами.       Эрен смущенно смотрит из-под полуопущенных ресниц своими темно-зелеными глазищами, в которые влюбляется каждый, кто в них посмотрит, загорается красным румянцем на милых щеках и порывисто тянется к полотенцу, неожиданно суровея. Мол, не нужна мне такая забота, не маленький, мужчина уже, могу сам за себя постоять, и вообще… продолжайте. От этой детской решительности и внезапной робости перехватывает дыхание, и Райвель прямо руками в полотенце обнимает своего мальчика, касаясь щекой влажного от воды виска, а мальчик, кажется, забывает все, что только что было, будто делал все на запасном топливе, и прикрывает глаза, отдаваясь ласке.       Одеть в свою одежду, донести до постели и вновь на нее уложить, обнимая не то, чтобы нежно – осторожно, потому что по-другому нельзя. Эрен может кричать о том, что собирается податься в политику и изменить мир, нахохлившись рядом с товарищами в столовой, может вещать, что уже способен на что-то, и что на это способен каждый, кто хочет, и удивительно живо смотреть своими невозможными глазами, но за этим Ривай видит не только решимость и силу. Он видит чувство несправедливости этого мира, затаенное глубоко в горящем сердце, способность действительно что-то менять и действовать наперекор миру; видит, что, если рядом не будет кого-то, кто эту способность направит, мальчишка просто вляпается во что-нибудь неприятное.       Не сказать, чтобы у него, Аккермана, было особенное желание за кем-то присматривать, да и со стороны не скажешь, чтобы грозный учитель английского горел рвением видеть рядом с собой учеников, но на деле он знал особенности каждого из них, имел к каждому свой подход и свою, только для отдельного человека, грубость, которая может на него подействовать. Внимательное наблюдение, и он замечает в Армине талант ко всему, где нужна голова, и дает задания посложнее, точно зная, что парень будет сдавать иностранный язык; в Микасе – желание помочь всем подряд, что ее успокаивает и дает ощущение нужности и правильности, и пару раз в год не замечает откровенной помощи другим на контрольных.       Могло казаться, что коллеги сторонятся Ривая, но на деле было не так: Ханджи, зовущая на дружескую попойку, оказывается рядом с Эрвином, которому давно нравится, и который давно нравится ей; Майк, разговаривая с Аккерманом, натыкается взглядом на подошедшую за чем-то к преподавателю английского Нанабу, и Райвель говорит спросить совета у нее. В итоге все разбиваются на пары, заботливо сведенные неприметным коллегой, и скорее он сам никого близко не подпускает из-за своей боязни что-то терять и привязываться.       Вот сейчас он лежит рядом с Эреном, но опять думает не о том, как будет ему помогать, направлять и учить, как правильно, но о том, кого можно ему подобрать. Из знакомых или относительных приятелей, неважно, главное, подходящего. Ловит себя на перелистывании мысленного списка контактов и грустно посмеивается, проклиная эту свою привычку. Опять для других, опять бежать, опять не давать себе привязаться, потому что привязываться нельзя. А если привяжется – крах.       А может, к черту это все, и на старости лет попытаться? Придется, конечно, перестроить к чертям свою жизнь и свой внутренний заслон сломать тоже, и пожалеть, что не сделал этого раньше, а потом вообще пожалеть, что таки это сделал, и смотреть, как парень найдет себе кого-то другого, поняв, что жить с человеком вдвое старше нельзя. Это сейчас хочется чувствовать силу и опеку, хочется влюбиться в кого-то постарше и видеть любовь в ответ, и знать, что обязательно помогут. Но потом горячий нрав сыграет свое. Райвель видел в Эрене то самое, что заставляет людей заботиться о других. Он не сможет быть все время пассивным, подчиняться и чувствовать себя слабее, и принять свою роль в отношениях тоже не сможет. А пока можно только так, чтобы он, взрослый, был сильнее, был авторитетом и активной стороной, проявляющей больше инициативы.       Быть может, если немного подождать, Йегер станет сильнее самого Аккермана, возьмет главенствующую роль, которую мужчина всегда отдавал другому. Но до этого так мучительно долго, и сразу вспоминается разница больше, чем в шестнадцать лет, что уже само по себе дико; когда Эрену будет двадцать четыре, Ривай давно перешагнет порог сороковника. Какие тут отношения, если один – юнец, пышущий жизнью, студент какого-нибудь университета, которому только бегать по клубам да трахать девчонок на съемной квартире, а другой – даже не взрослый мужчина, который будет опекать и заботиться, но камень, тянущий вниз. Он не Эрвин, он не станет кем-то сильным и взрослым, но не давящим своим нравом. Перестроиться – нереально, попытаться – можно, но все-таки нереально.       Из невеселых раздумий вырывает еще более невеселая мысль. Родители Йегера. Пацан наверняка сказал, что вернется к вечеру, но на часах – больше десяти, и мать Эрена, хрупкая милая женщина, наверняка уже вся извелась, не зная, где ее сын.

***

      Из грез парня вырывает совсем недружелюбный толчок в плечо. Он нехотя открывает глаза, всем своим видом спрашивая: «чего надо-то?», и натыкается на пару серьезных обеспокоенных глаз.       - Позвони матери и придумай отговорку, чтобы не ночевать дома, или я везу тебя домой, - не отрывая глаз и не меняясь в лице, на одной ноте как напоминание о том, что Эрен обещался быть дома до десяти. Он смотрит на электронные часы, поворачиваясь на другой бок, и с ужасом видит «22:11», светящееся зелеными цифрами.       Звонок Армину, у которого абсолютно пустой дом из-за отъезда дедушки, невнятное «слушай, если что, я эту ночь провел у тебя», непонимание и вопросы, но все же согласие в ответ. Только прервав первый звонок, парень набирает номер матери и говорит, что заглянул к другу, но они засиделись, и возвращаться домой не хочется из-за темноты. Мама только вздыхает и спрашивает, есть ли у них что-нибудь из нормальной еды, на что Эрен смеется заботе и уверяет ее в кулинарных способностях Арлерта. Кажется, Карла успокаивается и желает хорошо провести время, но в голосе все же сквозит волнение и неприкрытая грусть от того, что она останется в большом доме одна. Эрену даже хочется бросить все и приехать, чтобы матери не было так одиноко, но он смотрит на лежащего Ривая, подпирающего голову рукой, и понимает, что не променяет его сейчас ни на что. Одна ночь – всего одна ночь, как награда за то, что пришлось мучиться в раздумьях, и он уступает, желая спокойной ночи телефонной трубке, не отрывая глаз от учителя, кладет телефон на тумбу, рядом с часами, точно убедившись, что сбросил звонок.       - Все, - говорит и улыбается устало, но весело, как всегда ярко и решительно, будто от его радости зависит весь мир. Придвигается ближе, устраиваясь в каком-то десятке дюймов от чужого лица, и ощущает ведущую вниз по спине теплую ладонь, ради которой остался сегодня здесь.       - Вижу, - соглашаются с ним, притягивая к себе за поясницу и аккуратно целуя в лоб. Почти по-отечески, или даже по-матерински, и Йегер дергается под поцелуем, но вспоминает о том, как только что потерял девственность с этим человеком, и все внутри утихает, давая место только неуместному чувству счастья. Почему неуместному, Эрен и сам не может понять.       А потом они лежат, смотря в окно и обнявшись. Эрен спиной на груди у Ривая, умостившись между его слегка разведенных для удобства ног. Голову положил на чужое плечо, иногда потираясь о него затылком и чувствуя недовольно участившееся дыхание макушкой, но упорно продолжая повторять это действие. Руки, не скрытые сейчас ни пиджаком, ни рубашкой, обнимают его за линию, где у девушек отчетливо рисуется талия, но мальчик не видит, лишь чувствует, потому что до плеч укрыт одеялом. И пусть Ривай полусидит, его ученик все равно почти что лежит горизонтально, лишь немного приподнятый верхней частью корпуса.       И ощущение, что они вместе уже пару лет, лежат вот так каждый вечер, только что посмотрев фильм, по утрам вместе готовят завтрак, а потом нежно целуются перед выходом. От подобной картины на глазах выступают слезы, но Эрен быстро их смаргивает, не давая дыханию сбиться; еще решит Аккерман, что он слабак какой и рыдает из-за потерянной чести.

***

      Утро встречает серым небом, движением в зданиях напротив и падающими снежинками, ленивыми и бесконечными. Когда долго смотришь, то кажется, что они летят вертикально вверх, и уже не веришь своим глазам, и приходится проморгаться. Где это видано, чтобы снег летел вверх?       Эрен, проснувшись, видит записку «Умойся и приходи», в ванной – новую зубную щетку с новой запиской «Для тебя», как-то неловко себя чувствует, но все же выполняет утренний ритуал, смотрит на себя в зеркало и видит, что кругов под глазами нет, волосы лежат даже в меньшем беспорядке, чем обычно, да и вид весь более здоровый. Он замечает, что одет в чужую одежду – одежду своего мужчины, и от этого осознания теплеет в груди, взгляд становится живее, на щеках – снова румянец. Улыбается отражению и выходит на кухню, что уже сидит Ривай с чашкой чая, а во вторую налита заварка. Рядом стоит сахарница, и ваза пестрит конфетами. На поверку оказывается, что там только леденцы и карамель, самых разных видов и вкусов, но других сладостей нет. Вероятно, сам учитель сладкое не сильно любит, и шоколадом не объедается, а карамель – так, отвлечься, как семечки.       Ривай просыпается и видит Эрена, лежащего рядом с собой и трогательно спрятавшего нос в подушке. Он обнял мягкую вещь, сжав пальцами, вместо того, чтобы проделать это с любовником, и веселая обида заставляет мужчину мягко зарыться рукой в темные волосы. Мальчик ворочается, сильнее прячет лицо, но не просыпается.       Все, что нужно, он приготовил, и теперь колдует на кухне, делая свежий чай. Сахар в доме – исключительно для приготовления блюд, но Йегер наверняка любит сладкое больше жизни, и ради пацана Райвель даже жертвует свою любимую вазочку с вкусными леденцами. Страсть, как любит их, и страсть, как не любит шоколад, но признаваться в этом еще совсем рано. Он лишь улыбается при зрелище входящего на кухню мальчика, его мальчика, такого милого и домашнего, что аж в дрожь бросает и хочется зацеловать прямо во встрепанную макушку. В общем-то, это мужчина и делает, подмечая удивленный взгляд, направленный на сахарницу и конфеты.       Они ничего не говорят, только сидят тихо, Эрен пьет сладкий чай и смотрит в окно и на учителя, а учитель глоток за глотком опустошает чашку с неподслащенным крепким напитком и смотрит на Эрена и в окно.       И так тихо-тихо на сердце.