Любовь во время зимы

      Весна. Период цветения и серых луж от еще не до конца растаявшего снега, в которых тонули ботинки и промокали ноги. Яркого солнца и температуры, упорно держащейся у нуля, создавая «обманку»: вроде тепло, а легко не одеться. Школьных будней и сдачи экзаменов.       - Ты все-таки в переводческий? – осторожно спрашивает юноша, заправляя прядь светлых волос за ухо. Армин не стрижет их слишком часто, и теперь носит аккуратный короткий хвост, из которого то и дело выбиваются недостаточно длинные прядки. – Тебя, конечно, не переубедить, но не думаю, что тебе с твоим характером…       - Я все выбрал, - твердо, так, что сомнений не остается ни у кого, сложив учебники и постучав нижним краем по столу в доказательство своих слов. – Я делаю это не из-за того, что было. Просто мне это нравится, вот и все.       «Конечно, просто нравится», - вздыхал про себя Арлерт каждый раз, когда один и тот же разговор заходил в один и тот же тупик, как записанная пьеса, играемая каждый вечер перед пустым залом.       Как один из самых близких людей, на протяжении двух с лишним лет он мог наблюдать все изменения, которые происходили с Эреном, и в какие-то моменты даже сам был не рад этому. Затяжная депрессия сменилась периодом жесткой ломки внутри друга, да такой, что, казалось, он сам себя рушит на обломки, потом выгребает мусор железным скребком, а потом пытается прямо на этом воздвигнуть что-то новое. Но фундамент каждый раз рушился, и вновь приходилось все это выгребать. В такие моменты друг становился наглядной картиной истеричного смеха, переходящего в рыдания, а потом злости – в первую очередь на себя, за то, что не может с собой совладать.       Никого больше Эрен не обвинял. А после осенних каникул пришел совсем другим человеком.       «Повзрослел», - тянули учителя, видя на месте агрессивного парня все больше молчавшего юношу, отвечавшего на грубость таким долгим протяжным взглядом, что ссориться дальше желание пропадало.       - Да, Эрен, - отреагировала Ханджи на взметнувшуюся вверх смуглую руку, по локоть открытую из-за закатанного рукава зеленой рубашки. Она давно перестала удивляться, что парень значительно подтянул оценки по предмету, а, когда стала новым классруком, убедилась, что такое произошло во всей учебной деятельности Йегера. Молчаливый, серьезный, ученик взвешивал «за» и «против», тщательно выверяя план, прежде чем сказать даже ответ на уроке.       Он опустил руку и заговорил, выдавая ответ на заданный вопрос – тихим, ровным, спокойным голосом, будто говорил одно и то же в сотый раз, как диктор на радио. Зое вспомнила, как тяжело ученик раньше пытался вспомнить, где находится лучевая кость, как злился, когда что-то недопонимал, и в который раз махнула рукой на попытки выявить причину таких изменений, хотя в глубине души, конечно, обо всем знала.       Он и сам чувствовал, что изменился. Внутри вместо постоянно вздымавшихся волн теперь было тихое, гладкое море, пусть и темное, как нефть, но без угрозы шторма. Холодное, изредка покачивающее из стороны в сторону блестящую лоснящуюся поверхность. Спокойное, красивое, не дающее «плохим» эмоциям проявляться как бы то ни было. Эрен любил это море. Оно давало ощущение спокойствия, нерушимости, целостности, как кусок вязкой резины, которую не разорвать и не сдвинуть. Оно затягивало и обращало вещи в простые, понятные и неизменные. Стабильность – вот, что представляло из себя это море.       Стабильность рушила только одна вещь, находящаяся в телефоне вот уже полдня как. Прочитанная, но оставшаяся без ответа.

***

      Нельзя сказать, что у Райвеля была сильно удачная личная жизнь. Если начистоту, ее вообще не было. Не заводилось, не хотелось и не требовалось; позывы организма известного плана Аккермана волновали исключительно с присутствием рядом интересного человека. Такие за два с половиной года появлялись в поле зрения – пару раз он думал, что можно попробовать, - но тут же ускользали, рассыпаясь пеплом мелких изъянов или просто съезжая. Да и вспоминались каждый раз густые каштановые волосы и светящиеся зеленым глаза. И после этого он больше не мог смотреть на кого-то другого – натура однолюба никогда не давала поблажек. Привыкал Ривай долго, держал крепко, а отходил мучительно либо не отходил вовсе.       Еще интересным был Кенни. Но это было бы вовсе странно и как-то не по-семейному. Да и мнение дяди по поводу подобного рода отношений Райвель знал, как никто.       Так и вышло, что вполне недурной по собственному скромному мнению и достаточно молодой преподаватель вуза так и не обзавелся хотя бы легкой интрижкой для отвлечения мыслей и избежания мороки с обязательствами. Подобное называлось им не иначе, как блядством, и не рассматривалось вовсе.       Рассматривался диалог с прочитанными, но не дождавшимися ответа сообщениями двухлетней давности. С завидной частотой рассматривался, открывался и закрывался, перечитывался, закрывался и открывался снова. А тридцатого марта писался текст нового сообщения ледяными одеревеневшими пальцами, не желающими нормально тыкать в экран телефона, набирая такую тошнотно-привычную фразу, что, кажется, можно было не открывая глаз напечатать.       Он и сам не знал, каким местом думал, отправляя эти четыре слова и ничего больше, будто можно было так просто сделать это после всего, что случилось.

***

      Эрен отложил телефон и провел ладонью по лбу, пытаясь привести в порядок мысли. На экране высвечивалось черным шрифтом сообщение, которое два года назад могло заставить школьника заходиться от радости, но сейчас вызвало только воспоминания и много вопросов:       «С днем рождения, Эрен».       Сегодня ему исполнилось восемнадцать.       Он знал, из-за чего остался один и провел два года в ожидании, а чего – сам не знал. Просто чувствовал, что что-то должно быть, что не нужно бросаться с головой в нового человека, тем паче, новый не находился. Сначала свежа была память о чужих прикосновениях, а после не хотелось проблем. Ему было достаточно друзей, семьи и учебы, которая становилась все более сложной – какой тут поиск.       Хотя кого он обманывал; сознание само ставило барьер, предупреждая о том, что тот, кто сейчас мило улыбается и, кажется, хочет подбить клинья к красивому парню, принесет новый разрыв и новую волну отчаяния. Возможно, не все было так мрачно, но барьер, старательно выстраиваемый целых полгода, был нерушим.       И вот теперь, начиная с самого верха толстой гладкой стены, он пошел множеством трещин, будто состоял из тумана, и вовсе не сдерживал движения вперед – просто он сам боялся сделать шаг туда, наружу, за пятидесятиметровую стену, и встретиться лицом к лицу с новыми возможностями.       Ривай Аккерман. Райвель, как любил называть его Эрен, когда учитель вел себя строже обычного наедине, сидя в помятой домашней одежде на кухне. В такие моменты любовник сразу терял всю свою грозность, которую видели ученики, и его хотелось слушаться просто потому, что - он. Ривай Аккерман подошел к туманной стене вплотную, Ривай Аккерман коснулся ее, Ривай Аккерман дотянулся до Йегера и смахнул толстый слой пыли.       Изумрудные глаза лихорадочно заблестели, будто кто-то решил вырвать их, покрыть лаком и поставить на полочку – любоваться. Стали ярче и замерцали, как если бы изнутри шел белый свет, только шел не он, а горячие – очень горячие – слезы, которые катились по щекам четкими дорожками, как катится по дереву смола. Папа как-то сказал, что смола – это слезы деревьев, и так они говорят, что что-то случилось. Сейчас юноша вспоминал это, смеясь, но отчего-то не мог перестать сравнивать себя с какой-нибудь темной-темной сосной или елью.       По комнате разнесся рваный выдох, и, как логическое завершение – непонятный, сдавленный звук.       Почему-то сейчас ему казалось, что все будет хорошо, и это сообщение будет иметь длинное продолжение.

***

      Он выдержал день. В конце концов просто нажал на кнопку «позвонить» и слушал длинные гудки, матеря все, на чем стоит свет, потому что игнорировать его, Райвеля, слова, было нельзя никому. Тем паче, пацану, которого он столько времени ждал. Кенни, давно понявший, по какой причине племянник огрызался меньше обычного, выжимал ложкой пакетик дешевого чая, который Ривай грозился выкинуть, если увидит еще раз. Он только открыл рот, чтобы возмутиться и указать на заварник, где покоился качественный, хороший чай, а не коричневая водичка, и нужно…       - Да, - послышалось из трубки тихое и уверенное, будто собеседник готовился к разговору и точно знал, что он состоится. Аккермана волной окатило жгущее немного разочарование; надо же, сам хотел воспитать в Йегере спокойствие и рассудительность, а в итоге не рад результату. Или дело было не в нем, а в том, что таким парень стал без присутствия его, Ривая?       Он покосился на явно не собиравшегося уходить дядю, специально тянущего время и подозрительно долго мешавшего единственную ложку сахара в чае. Стрельнул глазами, глянул красноречиво, но реакции не добился и решил смачно плюнуть на все последствия.       - Ты за два года последние мозги растерял, или внезапно поиграть в молчанку решил?       Странно, теперь они и вовсе поменялись ролями: мужчине передались порывистость и легкая воспламеняемость подростка, а тот будто «забрал» пару лет у любовника. «Вот поганец», - фоном неслось в голове, пока он слушал шумное дыхание на том конце провода и постукивание металла о керамику чашки.       - Хотел, чтобы ты подтвердил серьезность намерений, - наконец обиженно засопели, явно давая понять, что все еще не доверяют и очень-очень обижены. Только вот текст не совпадал с тем, что мог бы сказать пацан в обычной ситуации, из чего Аккерман сделал вывод, что кое с кем Эрен успел посоветоваться. И этим кем-то, вероятнее всего, был Арлерт, дери его злые кошки, который вполне мог заранее продиктовать другу, что и как говорить.       - Я звоню тебе по межгороду, тратя по двадцать рублей в минуту, - пояснил вкрадчиво, переходя на привычный растянуто-рычащий тон. Сбоку послышался хриплый смешок. – Я о ч е н ь серьезен, парень, не зли меня.       В ответ раздалось еще более яростное сопение, и Ривай наконец узнал того, своего, пацана, который всегда бурно реагировал на любую попытку его осадить. Все-таки стена «взрослости» дала трещину, и оттуда пошли сине-зеленые лучики того времени, когда все только начиналось.       - Я не сменил адрес. Приезжай.