***
С экрана монитора прямо ему в лицо смотрели огромные изумрудные глазищи, не поменявшиеся от слова «совсем». Такие же яркие, отдающие стеклянными бликами, и светящиеся, будто внутри ввинчены маленькие лампочки. Даже фиговое качество и перебои со связью не могли испортить эту красоту. — Ты очень мало спишь, — сурово свел брови пацан, сверкая и метая молнии взглядом. О том, что спал Райвель всегда не больше двух-трех часов, страдая бессонницей, он не знал, да, в общем-то, и не был должен. — Со мной все нормально, а вот тебе не помешало бы меньше идти на поводу у эмоций, — в свою очередь все еще чувствуя себя учителем и руководителем, мужчина быстро перевел тему с нежеланного разговора. Обсуждать ночные маяния и попытки чем-то себя занять не было никакого смысла. — Я уж думал, что ты поумнел. — Это когда я… — начал было закипать Йегер, но тут же потух, словно кто-то выдернул его из розетки. — Это с тобой так. Два года до этого меня чуть не к психиатру водили из-за того, что изменился и орать перестал. Видно и слышно было, что говорить этого пацан не хотел до одури, но зачем-то сказал, не будучи уверенным в правильности действий, и теперь очень жалеет об этом. Съежился, сделал виновато-злое-на-себя лицо да отвел взгляд, скрестив руки на животе. Больная тема прошедшего времени не могла не всплыть ни разу до того, как это было нужно. Прописную истину осознавали оба, и, в конце концов, это случилось. Звенящая пауза разбавлялась слишком громким сопением по ту сторону и мыслями самого Аккермана, который судорожно подбирал фразу, способную зарубить диалог на корню. «Прости» в таких случаях не говорят, это тебе не за грубость извиняться. Просто смотреть, пытаясь таким образом передать то, что словами не скажешь, — тоже не вариант, потому что на самом деле нужно не так, за сотни километров, а на расстоянии полуметра, иначе — не то. За окном начинает накрапывать пока не сильный весенний дождь, скрадывая неловкую тишину, и все становится серым. Можно было бы рассуждать о комичности, если бы не требовалось что-то сказать. — Знаешь, парень, это хорошо, что ты в овощ не превратился, — протягивает Ривай, откидываясь на спинку кресла. — Я бы со скуки помер без твоих дерганий. — Нарочно обзываешь? — надул Эрен смуглые щеки, и мужчина поймал себя на мысли, что не прочь сейчас к ним прикоснуться. Кожа у мальчика была гладкая, не испорченная подростковой гадостью, и ее было так приятно касаться, что Аккерман еле держался порой, чтобы не разводить лишнюю нежность. Слово-то какое. И как-то правильно стало, хорошо, что в худшую сторону поменялось только расстояние между ними. По правде, пытаясь воспитывать пацана, Райвель отдаленно, на периферии сознания, боялся, что Йегер может потерять свою эту резкую привлекательность, свою горячую ярость и бушующий внутри вулкан, которого не было во всех, кто его окружал. Этот огонь, как мотылька, привлек Аккермана, как юное тело привлекает старика. Он был стар душой; достиг, кажется, всего, что намечтал себе в бедную юность. Квартира, своя, большая, чистая, с хорошими дорогами перед домом, чтобы не жить среди размытой снегом грязи; работа среди более-менее хорошего коллектива, от которого не тянуло одновременно вешаться и блевать (даже Ханджи, заноза, умела радовать своей болтовней). Насмотревшись на «друзей», с которыми ради дела общался дядя, наубиравшись за ними по дому, оттирая очередное пятно, парень в черной толстовке на три размера больше пообещал себе, что обязательно свалит как можно дальше, обзаведется своим жильем и с кем попало шаранкаться не будет. Так и вышло, только немножечко криво. А вот любви — большой, чистой — он тогда себе не желал. Не нужна была, да и как тут думать о чувствах и прочем, когда нужно выжать тряпку, да еще пол подмести. Сейчас она, любовь, ему, конечно, тоже не особо сдалась, но вот в отношениях, как известно, совсем не везло. Не было той самой, «сильной и светлой», ради которой можно было порушить к монахам все свои прежние установки, и каждый раз все сводилось к настолько одинаковому финалу, что невольно думалось о том, что и начинать-то не надо, если из этого ничего не выйдет. Но каждый раз, смотря на Эрена, Райвель невольно терял добрую половину своих рассуждений, зачем-то просчитывая, что будет там, в будущем. Почему-то думалось, что оно, будущее, обязательно будет.***
— Р И В А Й! — как бешеный заорал он, с сумкой наперевес бросаясь на нервно сжимающего бутыль холодного чая мужчину, попутно пугая голубей и мирных бабушек, зачем-то ходящих совсем рядом с вокзалом, не собираясь садиться на поезд. Тот, как раз тянущий на макушку солнцезащитные очки, едва не потерял равновесие, а вместе с ним и явно стоящие несколько тысяч фильтры от яркого света. Переступил с ноги на ногу, осмотрел свою белую футболку-поло на предмет пятен (это очень обидело чистоплотного Эрена), проверил крышку на чае. Поднял сощуренные, а оттого еще более недовольные и страшные болезненно выделяющиеся на бледном лице глаза, да смотрел пристально, мрачнея с каждой секундой. Медленно отвел взгляд, поставил наземь наверняка мешающую бутыль… и резко разогнулся, в один момент коснувшись губами губ. — И тебе привет, — не скрывая торжества, расплылся в усмешке Ривай, стянул с прибалдевшего парня сумку — тяжелую, Йегер ее сам-то еле держал, а ведь спортом занимается! — одной рукой и, закинув на плечо, поманил за собой, бросив, не оборачиваясь, чтобы Эрен таки захватил чай, только не пил. Бутылка же грязная. Квартира, в которую они вошли, находилась в одном из высоких, кажется, шестнадцатиэтажных домов, окна которых выходили на центр города, в котором кипела жизнь, сновали туда-сюда муравьи-люди и ездили машины. С высоты казалось, что они едут плавно и медленно, как кажется, что чужая жизнь течет размеренно и спокойно. Эрен поставил ладони на подоконник, сверкающе-белый и оставляющий руки идеально чистыми — ни намека даже на не оттираемое пятно, какие бывают из-за стекающей воды с цветов. Необжитая квартира — пустая и холодная, заехали в нее, может, всего несколько дней назад, и, похоже, все это время только и делали, что убирались. О том, что Райвель снял квартиру на них двоих поближе к универу Эрена, наплевав на то, что самому придется добираться до места работы час, парень узнал, решив посмотреть карту города и путь, по которому будет ходить к учебному заведению. Скандал, который он было пытался закатить, доказывая, что способен вставать в шесть и жить, не притесняя других, был пресечен на корню и затух, стоило мужчине поднять свой усталый взгляд. В нем юноша разглядел что-то нечитаемое, то ли извиняющееся, то ли говорящее: «Я знаю лучше». Видимо, и правда, знал. — Смотри, не выпади, — послышалось сзади, и в нос проник запах свежезаваренного чая. Металлом стукнул поднос о деревянный стол, звякнули ложки, прошуршали по полу босые ступни. На затылок легко чужое дыхание — теплое, ровное, но холодящее кожу. Из окна с теплым ветром летели песчинки и духота. А потом завертелось. Подача документов, вступительные экзамены, нервы и срывы. В том числе и на Ривае, который почему-то никогда не обижался даже на самые ужасные слова, всегда с каменным выражением на лице вопрошал, закончил ли Эрен, и уходил заваривать чай, оставляя того думать над своим поведением и осознавать степень своей дурости. Поступление — Армин и Микаса последовали за другом и даже не стали спрашивать, почему он не вписан в общежитие, зная ответ наперед. От этого молчания становилось одновременно легко, потому что не нужно ничего объяснять, и тяжело, потому что друзья явно не одобряли того, что происходит. Хотелось рассказать, оправдаться, разбить строящуюся между ними стену, но, похоже, стену эту видел только сам Эрен. Но вот опали листья, легли коричневатым ковром на дороги перед подъездами, повяли цветы на старательно обихаживаемых клумбах. Отношения с друзьями наладились и стали даже крепче прежних, взрослее, осмысленнее и нужнее. Армин с головой погрузился в учебу, не вылезая из комнаты в общежитии и библиотек; Микаса постоянно вытаскивала Эрена на прогулки, чем знатно злила строящего свои планы Ривая. А сам Йегер смеялся, обнимал одну, целовал другого и не знал, что сказать. Выпал снег, заполняя своей белизной все, на что ложился неровным хрупким слоем, подтаивая, как сливочное масло.***
Когда снег образовал пышные глубокие сугробы, которые не грозили таять и становиться лужами, Райвель вздохнул с облегчением; теперь в окна не будет лететь пыль, ботинки не придется отмывать от листьев и грязи, да и ходить по белым, ярко искрящимся в свете окон и фонарей дорогам было намного приятнее. Он вдохнул поглубже свежего морозного воздуха и взбежал по ступеням, ведущим ко входу в огромное здание, внутри которого находились десятки аудиторий. Университет почти спал; привычка приходить за полчаса до назначенного времени проявляла себя и здесь, когда Райвель уже был на рабочем месте, в то время как кто-то из студентов видел десятый сон. Теперь для этого приходилось вставать еще раньше — именно вставать, потому что сна почти не было. Нехотя выбираться из удушающих сильный объятий, целовать запястье по-собственнически обхватывавшей его смуглой руки и тихо, стараясь не разбудить, идти навстречу утренним процедурам. Временами он даже жалел, что не выбрал дом, находящийся на равном расстоянии от обоих университетов — его и Эрена, но быстро выбрасывал подобные рассуждения. Ему что в пять, что в шесть по утрам бессонницей кончать мучиться, а пацана в первое время приходилось расталкивать кучей будильников и звонком. Тогда в трубку Ривай диктовал команды и то, что будет за их невыполнение, а студент сонно шаркал босыми ступнями по идеально чистым полам. Но сегодня привычная картина рухнула, пойдя трещинами от стука в аудиторию, а следом скрипом без разрешения открытой двери. В проеме показались короткие рыжие волосы, и Аккерман мысленно насупился. Петра. Что аспирантке нужно было в такой час и конкретно от него, Райвель не знал, хотя смутно догадывался, что та пришла просить совета по поводу очередной статьи, кои строчила день и ночь и обязательно, как прилежная школьница, показывала ему. — Можно? — бойко, но, хвала небесам, тихо спросила она, проходя в помещение и мягко претворяя за собой дверь. Ему нравилась эта манера — входить в чужое положение и не шуметь, прекрасно зная, насколько это раздражает, особенно в утренней тишине. — Я тут кое-что дописала… Кое-что растянулось до начала первой пары, на которую, в общем-то, пришло не так уж и много студентов. Проговаривая заученные и прочитанные Эрену слова, он думал не по привычке о зеленоглазом чуде, учащемся в полутора часах ходьбы, а о том, что можно доработать в статье заходившей с утра Ралл, да и о том, что был бы не против, заходи она и после занятий. Как ни крути, а находиться с девушкой было приятно. — И… кхм, — слишком глубоко уйдя в свои мысли, Аккерман вдруг забыл, о чем собирался сказать, и рассеянно оглядел аудиторию, будто кто-то из студентов, полу и полностью спящих, мог как-то исправить ситуацию. Пришлось глянуть на разложенные по кафедре листы, находя глазами нужные строки, которые сливались друг с другом и никак не хотели выстраиваться в единую систему. «Заработался», — мелькнуло в сознании, но испарилось так же быстро, как и пришло.***
— Эрен, — мягко толкнул в плечо Армин, пугливо смотря на заметившего спящего студента преподавателя. Тот замечаний не делал, только отвернулся презрительно, да продолжил что-то записывать на доске. Эрен страсть, как не любил эти доски. Большие, темного тревожно-зеленого цвета, который ассоциировался почему-то только с плохими вещами. Зеленка, двойки за ответы, мутная трясина болота. Парень тряхнул и так не особо опрятной головой, отгоняя видения, иначе его не только в сон клонить бы начало, но и к менее приятным вещам. Не то, чтобы учеба ему не нравилась. Предметы и вовсе были подобраны хорошо и сбалансировано, расписание составлено так, чтобы студенты не уставали… и все это было словами и мыслями Армина, а сам парень зашивался в домашке, спал с открытыми глазами и никак не мог понять, какая же птица его клюнула пойти именно в это дело. Не может он так, н е м о ж е т. Признаться в этом было трудно, поначалу, даже самому себе. Стыдно и неправильно, после всего, что сделал, какие цели ставил и как дергал всех окружающих. Армин и Ривай попадали под это чаще всего. И вот, он, по сути, подчинивший весь мир своей цели, сейчас зарывался в бумажках, которые не любил, читал книги, которые не любил, да и делал очень много того, что не любил. Жгучий стыд пронизывал каждый раз, когда в голове мелькала мысль о том, чтобы все бросить. Вспоминался гордый взгляд Райвеля и понимающий — Армина, их помощь, твердая уверенность в его, Эрена, выборе, и собственная, в общем-то, в нем уверенность. Поставив себе цель, парень совсем не задумался о том, что будет делать после ее достижения. А теперь не знал, что дальше. Вернее, выходов было немного, но они были. Продолжить заниматься нелюбимым делом — Эрен отмел этот вариант сразу, не желая гробить жизнь из-за неудачного выбора в шестнадцать лет; полюбить — именно полюбить — переводческое дело; и последний, самый верный и правильный — перевестись на другой факультет. С этим будут сложности, потерянные силы и время, осуждающие взгляды, прикрытые пониманием, и слишком громкие мысли о том, что все-таки он сдался. Кричал больше всех, но на деле оказался не более, чем ребенком, желавшим получить игрушку. Получил, посмотрел, не понравилась. Новую. Дома — уже дома, фактически чужая квартира успела стать своей, и от этого стало еще более тошно, — он малодушно завернулся в огромное одеяло, мягкое и толстое, можно было использовать хоть как подушку, и уставился в гладкую серую стену. Странно, серый обычно кажется неприятным, но здесь он смотрелся красиво и ненавязчиво. Таким был хозяин дома — красивый и ненавязчивый, но успокаивающий своим присутствием. Вот бы тоже стать серой стеной, а когда приедет Ривай — слиться с ней, и чтобы никто не трогал. И подумать, благо, сегодня у мужчины было много пар, и вернуться он должен был к глубокому вечеру. Эрен и думал. Думал о том же, в сущности, что уже успел надумать, и выбирал из нескольких вариантов тот, который действительно ему подходит. Пока что не подходил ни один. От неизвестности и нерешенности хотелось открыть окно, впустив морозный воздух. Почему-то думалось, что со свежестью улицы придет и ответ, как холод бежит по ногам и легким, пробирая волной все внутри. И станет ясно и хорошо, прозрачно и так спокойно, как бывает, когда решишь всю контрольную.***
Когда Райвель, наконец, зашел домой, мокрый от не прекращающейся метели, замерзший и до жути недовольный всем миром и этим вечером в частности, в квартире было подозрительно тихо. Тихо и холодно, как в школах и институтах зимой, где ученики сидят на занятиях в куртках. Пальто, все же, снять пришлось. Стоило же пройти в комнату, как причина сама бросилась в глаза. Вернее, она никуда не бросалась, а лежала себе спокойно на диване, зарывшись острым носом в огромное одеяло, свисающее углами в опасной близости к полу. Волосы, давно уже не стриженые и, видимо, с самого утра не видевшие расчески, пребывали в уютном таком домашнем беспорядке, настолько привычном, что даже поправлять не особо хотелось. Закрывая окно в полной темноте, так и не включая свет, Аккерман думал о том, не успел ли простыть пацан, а если успел, то что теперь с ним, таким, делать. Не бегать же кругами с чаем и грелкой… Райвель представил себя в домашнем халате, кормящим Йегера с ложечки, и чуть не засмеялся в голос, нарушая темную тишину. Остановило то, что пацан еще спал. Поспать, в общем-то, хотелось и ему самому. Студенты, не в меру активные сегодня, вызывали глухое раздражение, клокочущее внутри нервным клубком; пришлось задержаться, чтобы обсудить статью Петры… И хоть последнее не было таким уж неприятным занятием, лишний час работы очень сильно сказался на и так измотанном бессонницей организме. Ривай надеялся, что хоть сейчас сможет уснуть хотя бы на пару часов. Ступая как можно тише, он по-быстрому вымыл руки и переоделся, все-таки уронив брюки, звякнувшие пряжкой ремня. Эрен поерзал, ушел в свое гнездо окончательно, так, что в темноте была видна теперь только макушка, темным пятном выделяющаяся в светлой ткани постельного белья. Райвель мягко ткнул в нее носом, провел дорожку до смуглого горячего лба. Осторожно вытащил часть одеяла из-под юношеского тела, на ощупь протиснулся в пространство между ним и спинкой дивана — к слову, довольно широкого, чтобы, не раскладывая, можно было улечься вдвоем, — нашел рукой обтянутую мягкой тканью чужую спину и притянул поближе к себе, чтобы пацан не упал. Мало ли, когда шило в его пятой точке соизволит вертеться. Сразу стало тепло, очень тепло — даже жарко, как в персональной парилке. Не до такой степени, чтобы хлопнуться в обморок, но достаточно, чтобы согреть замерзшие за время пути руки, забрав немного чужого тепла, которое быстро разморило и так уставшего Аккермана. В такие моменты — тихие, темные, спокойные, он думал, что наконец нашел гармонию, которая никак не находилась раньше.