С искренней любовью и надеждой на скорую встречу, Леди Гортензия Селвин.
***
25 марта 1950 года. 14 часов 43 минуты
Коляска с Грин-де-Вальдом подвезена к столу, на котором, перед магом, стоит тарелка с густым блюдом сливочно-белого цвета. Гортензия, сидящая рядом, лично кормит его, не способного поднять и руки — работа, которую в доме у любого нормального мага выполнял бы домовой эльф. — Так что же ты? — хрипит беспомощный калека в кресле-каталке, глотая очередную ложку супа. — О! Я — всего лишь нелюбимая дочь своего отца. — ведьма с абсолютно искренним выражением, с каким могла бы кормить любимого, прикованного к кровати родственника, подносит очередную ложку ко рту беспомощного пленника. — Ешь — сегодня я попросила домовичку приготовить мясо молодого козлёнка в молоке. Мало того что безумно вкусное, так к тому же и весьма практичное блюдо — все основные ингредиенты можно получить, имея всего лишь одну козу*. Маг усмехается — он, возможно, один из немногих собеседников, что способен оценить вульгарный юмор ведьмы. Тарелка пустеете ещё на несколько ложек. — Для чего тебе возится со мной? — наконец снова обращается с вопросом колдун. — Почему просто не убьёшь или не запытаешь до смерти? Я уже знаю твою сущность, и ни за что не стану тебе помогать. — Ну, на самом деле, твоя помощь мне больше и не нужна, — не прекращая своего занятия, беззаботно отвечает ведьма — Как мне подсказала старая подруга, ты не обладаешь тем, что я ищу. — И ты ей веришь? Я — тот, кто почти объединил этот мир. Кто проник в тайны магии глубже, чем любой другой, — Грин-де-Вальду хочется обладать хоть такой толикой власти над чудовищем, помешать ей, что бы она не замыслила. — Может быть, ты по своей глупости лишилась последней надежды? Меня ведь бесполезно допрашивать — моё тело в таком состоянии, что ни одна пытка не продлится достаточно долго. — Она не может врать. Физиологически, — Гортензия улыбается, склонив голову к плечу. — И ты ошибаешься. Думаешь, я не смогла бы исцелить тебя? Раньше я думала, что твоя душа пострадала, столкнувшись с тем, что не должен увидеть человек, но ты просто схватился за слишком большой по времени период воспоминаний и схлопотал банальное кровоизлияние в мозг. Загляни в свою память. Разве ты не знаешь, что для меня легко исправить подобное? — Тогда почему я всё ещё в таком состоянии? — сердито, хотя это с трудом можно понять по тону неразборчивой речи, давясь очередной ложкой козлятины, вопрошает мужчина. — Я же сказала — ты мне не нужен. Точнее, есть одно дельце, но для него — сгодишься и такой. Ты же знаешь, на что я способна и всё равно не посмеешь ослушаться, а я — не базарная фокусница, чтобы применять свои способности по поводу и без, — Гортензия пожимает плечами и очаровательно добродушно улыбается. — К тому же — мне доставляет удовольствие видеть тебя таким. — И тебе не надоело это? Смотреть на тех, кого ты покалечила и замучила? Ложка замирает на пол пути и возвращается в полупустую тарелку. Ведьма откидывается на спинку стула и запрокидывает голову к потолку. Её лицо принимает жуткую, безуемную гримасу, а голос, когда она произносит ответ, звучит глухо и пугающе: — Ты знаешь, какого цвета были глаза у Понтия Пилата? Голубые. Я знаю, потому что встречалась с ним. Нужно было занести денежку за спасение одного мелкого разбойника, устроившего смуту в Иудее**. Он тогда даже подтасовал результаты народного голосования ради этого, — ведьма хохочет, из-за запрокинутой к потолку головы, это выглядит так, будто бы она насмехается над кем-то незримым сверху. — Однако Понтий давно сгинул, и даже сохранившиеся исторические свидетельства не смогли спасти от времени и такой малозначительной черты, не говоря уже об остальном. А я продолжаю жить. Продолжаю бежать от той чаши, что уготована мне. Года, века, тысячелетия, эпохи. Звёзды гаснут, миры гибнут, поглощённые красными гигантами, останавливается движение, лишённое энергии тепла***. Люди, с покорностью овечек продолжают и продолжают принимать свою судьбу, умерщвляемые старостью, болезнями, катастрофами и своими ближними. А я — вечна. Думаешь, я откажусь от этого из-за скуки? О, я нашла себе множество развлечений… Чудовище успокаивается и вновь возвращается к кормлению пленника, сохраняя напускное, стерильное спокойствие, болезненной пустотой повисающее в воздухе. — В пытках и злодеяниях? — наконец, не выдерживает напряжённой паузы маг. — Ты могла бы объединять людей, вести их, создавать лучшее будущее. — Как пытался ты? Потратить прорву труда ради сомнительного шанса на успех и славы тирана? Ну уж нет. Какой смысл дырявой ложечкой вычерпывать воду из судна, у которого в борту дыра радиусом в пару метров? — по мере возобновления диалога, к девушке возвращается её живость, и она даже облизывается, мечтательно закатывая глаза. — Лучше возьми эту ложечку. Положи на бокал. Поставь сверху кусочек тростникового сахара. Полей прекрасным, изумрудным напитком. Подожги. Вдохни чудесный аромат. И наслаждайся! **** Понимая, что совершает глупость, споря с психопаткой, Грин-де-Вальд всё же не может смолчать. Слишком задевает гордость немецкого диктатора то, с каким пренебрежением монстр отбрасывает всё то, к чему он раньше стремился. Проглатывая остатки «безбожного» обеда, колдун выплёвывает тихо: — Ты смотришь — но не видишь. Говоришь — но только о себе. Опустевшая тарелка исчезает. Гортензия встаёт со стула, отбрасывая предмет мебели от себя, и склоняется с неестественной, полоумной гримасой почти вплотную к лицу пленника. — Да, я — тёмный маг! Это для тебя новость? — шипит ведьма. — Я тоже! — хрипит со злобой беспомощный колдун в лицо своему мучителю. Он ожидал боли, удара, может быть — смерти. Сам Грин-де-Вальд не отличался терпимостью, и легко бы проучил любого наглеца, посмевшего не согласится с его точкой зрения. Но колдунья вместо этого вновь успокаивается. Лишь её мелодичный голос, когда она начинает говорить, неестественно, для нормального человека дрожит, а в глазах пляшут едва заметные огоньки толи вдохновлённого гения, толи полного безумца. — Сомневаюсь. Позволь-ка, я тебе кое-что расскажу. Ты знаешь, кто такой Готфрид Вильгельм фон Лейбниц? Конечно, он же твой соотечественник. Тогда, быть может, ты слышал и о его теории предустановленной гармонии*****? — речь чародейки скачет, ежесекундно сменяя один тон за другим; она задаёт вопросы, но даже не пытается выслушать ответы, тут же быстро продолжая говорить. — Теории, что так подозрительно похожа на концепции герметиков****** прошлого века, если взглянуть повнимательнее на их следствия. Ты же изучал это, не отрицай, я знаю — ты, как и я, искал знания повсюду. Стержень этих гипотез — субъективизм, одиночество личности. Двойка низвергается до единицы*******, два взаимодействующих субъекта — до одного, соприкасающегося с гранями собственной души. Всё чудесно сходится, не так ли? Если объединить две идеи, можно понять, где же в единице скрывается двойка, получить новую точку зрения, а значит — новую парадигму построения ритуалов. Ты счёл труды герметиков бесполезными, но ведь они говорили и ещё об одном — единица низвергается до нуля. Что, если применить подход Лейбница и здесь? Он не рассматривал устранения не только тела, но и разума, верил в объективность человека, но мы то — не обязаны. О! Ты никогда бы не решился. Ты слишком дорожишь своей личностью, считаешь себя слишком уникальным, чтобы рискнуть растереть собственное «Я» в ничто, ради права постичь вещи, которые личности постичь невозможно. Так же неожиданно, монолог-отповедь заканчивается, и уже совершенно спокойно, ведьма спрашивает, ну, или скорее утверждает: — Ты ведь видел ту девушку, Крюэль, в моих воспоминаниях. Ты понял, о какой «подруге» я говорю. И ты знаешь, кто она. И да, он знает. Он видел это, среди прочего. Короткие, светлые волосы. Противоестественная, пугающая красота. Каждая чёрточка — идеальна. Каждая линия — абсолютно симметрична. Чистейшее светлое платье с вырезом на спине, сквозь который видны непонятные ему слова на енохике********, перевод которых, он тем не менее знает: «неотвратимый рок», или же «неодолимая судьба». И два металлически-серых крыла, появляющиеся на той же спине из лопаток. Он не верит ни в ангелов, ни в Бога, но человеком создание из воспоминаний ведьмы точно не является. — Не задавал себе вопроса, почему же ангел божий шляется за тёмным магом вроде меня? На секунду, Грин-де-Вальд понимает, какой смысл вкладывает девушка в свои слова, и ему становится тяжело дышать. Колдун хрипит, не в силах спросить или опровергнуть догадку. Его зрачки расширяются от ужаса. Гортензия ухмыляется, и, склонившись, страстно целует мага в слюнявые губы.***
25 марта 1950 года. 15 часов 19 минут
Рея перехватывает вернувшуюся госпожу в коридоре особняка: — Скажите, что вы задумали? Для чего всё это? Это колдун, для которого готовила Донки… — Не помню того момента, когда позволяла своей игрушке задавать мне вопросы. Если тебе нечем занять язычок, то могу подсказать отличное для него применение, — со смехом перебивает бывшую хранительницу фальшивая «Леди Селвин». — … — дух молчит, но у неё на лице явственно написана тревога. — Ох, не беспокойся, ничего такого, — тёмная ведьма словно читает мысли рабыни. — Ты можешь мне не верить, но на самом деле — я не люблю убивать. Убийство — это крайний выход. Я же говорила, а ты должна была слышать — люди, словно звёзды. А кому может нравиться гасить звёзды? «Гортензия» мечтательно улыбается и продолжает путь в свою комнату, махнув духу, чтобы та следовала за ней.