***
31 июля 1961 года. Вечер
Пейдж плачет. Она знает, что уже никогда не вернётся к маме. Что никогда не увидит папу. Ребёнок не до конца понимает происходящее, но по смутным предостережениям взрослых и обрывкам когда-то услышанных историй, девочка понимает, что-то, что с ней происходит — не правильно, что такие события не могут иметь хорошего конца. Что родители потому и беспокоились по поводу плохих людей, что дети, встречавшие плохих людей — не возвращаются. — Боженька, прошу… Если ты слышишь… Я не хочу… Хочу домой… К маме… — лепечет Пейдж сквозь слёзы обращение к Тому единственному, кто может услышать, когда мамы, папы и других рядом нет. — Не хнычь. Всё с тобой будет нормально, — Георг, разумеется, лжёт. Он и не думает оставлять ребёнка в живых — слишком опасно, да и желания нет. — И это, не поминай Бога всуе. Всё равно никакого Бога нет. Уж кому, как ни мне знать. Двенадцать лет министрантом* отслужил. Не помогло, — мужик мерзко усмехается. Прикованная к грубо сколоченному деревянному креслу девочка заходится в рыданиях. — Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море**, — спокойный, или как будто бы даже радостный, женский голос откуда-то из-за спины мерзавца, зачитывает столь опостылевшие ему строки. Быстро, насколько это вообще возможно, Георг оборачивается, хватаясь рукой за железную палку, припасённую, как оружие. В нескольких шагах от него стоит потрясающей красоты девушка, судя по всему — натуральная блондинка, лет двадцати на вид. Впрочем — до её неземной красоты дела Георгу нет. Стремительно он оказывается рядом с незнакомкой, нанося своим орудием удар ей в висок, чуть ли не раньше, чем та успевает договорить. Что происходит дальше, Георг осознаёт с трудом — девушка перехватает его, уклоняясь от дубины, и вот — он уже летит, перекинутый через бедро и приземляется со всего размаха спиной на каменистый пол. Тем временем, блондинка оказывается рядом с пленённым ребёнком, мгновенно расстёгивая ремни и срывая верёвки. Кажется, прошёл лишь миг, и вот — Георг сам занимает место своей бывшей пленницы, оказавшись беспомощно прикован к им самим же изготовленному сидению. — Будь умницей, хорошо? Пожалуйста, подожди меня снаружи. Я закончу тут кое-какие дела, и меньше, чем через пару минут подойду, чтобы отвести тебя к маме, — обращается освободительница к ребёнку, с искренней добротой проводя рукой по волосам девочки. Пейдж кивает, растирая рукой по лицу слёзы, и с выражением полного счастья и облегчения, бежит к двери ужасного помещения, которую заприметила уже давно, и которая теперь оказалась открыта. Почему-то, у неё не возникает даже малейшего недоверия к этой прекрасной незнакомке. Георг с ненавистью смотрит на девушку, что прервала его в первый же раз, когда он решил дать волю столь давно томившему его желанию. Что его ждёт теперь? Тюрьма? Конечно, это пугало, страшно пугало — но разочарование и гнев были всё же сильнее. — Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие***, — улыбаясь, произносит блондинка, смотря на прикованного мужчину. Её лицо практически лучится счастьем. В руках Крюэль возникают два хирургических скальпеля, Георг даже не понимает сначала, откуда она их взяла. Глаза ангела меняют свой цвет, изменяясь с ярко синих, на совершенно нечеловеческие, сияющие расплавленным янтарём. Прикованный мужчина кричит, когда скальпель поддевает плоть на его руке, отделяя мясо от нервов и костей. И продолжает кричать на протяжении многих часов, покуда ловкие руки расчленяют его тело, с поразительным совершенством причиняя максимально возможную боль, не способный ни лишиться сознания, ни умереть от кровопотери или болевого шока, ни рухнуть в объятия спасительного безумия. Скованный и более беспомощный, чем когда-либо, он может лишь продолжать кричать и бесконечным отчаянием и ужасом взирать на пугающе-совершенный лик ангела.***
31 июля 1961 года. Спустя чуть более одной минуты, как Пейдж покинула логово Греорга.
— Ты в порядке? Прости, что заставила ждать, — девушка, теперь Пейдж, успевшая стереть заслонявшие глаза слёзы, может рассмотреть её лучше — и спасительница кажется ещё более прекрасной, словно ангел с Небес, облачённый в белые одеяния, посланный самим Богом. — Да, всё хорошо… Спасибо вам! — со всей искренностью благодарит девочка. — Все, что имеешь, считай полученным не от других людей, но от Бога, и Ему воздавай благодарность****, — отвечает Крюэль. Пейдж радостно кивает, и сжимает руку, которую ей протягивает блондинка, следуя за ней, прочь от логова злодея.***
15 декабря 1972 года. 18 часов 12 минут
— Тупая грязнокровка! — в голову девушки прилетает удар, совершенно не по-аристократически нанесённый простым кулаком. Она всё равно продолжает прикрываться своим телом младшую сестру, пусть в голове и начинает звенеть, а тело всё ещё не до конца оправилось от пыточных проклятий, которые использовали ублюдки. Предназначались проклятья её сестре, чьё совершеннолетье они пришли праздновать в этот злополучный бар, но допустить этого девушка просто не могла, хотя и чувствовала, что её истерзанному телу не долго осталось. По руке, после последнего круциатуса пробегала леденящая дрожь, заставляя пальцы самопроизвольно сгибаться и дрожать. — Да никуда они не денутся. Всё равно мы вас оприходуем по очереди, но твою сестру-красотку — первой, — грязный, пьяный мужик похабно ухмыляется. — Вы, падаль, нам только благодарны быть должны. Мы же вам одолжение делаем. Для нас, чистокровных, спать с вами, всё равно, что с животными! Но видишь, себя не щадим, лишь бы вам удовольствие доставить. Толпа хохочет мерзкими, пропитыми голосами. На самом деле, ублюдки вряд ли были по происхождению благороднее девушек — ведьм во втором поколении; ну, а уж аристократами они точно не были. Но ублюдки искали развлечения, и пара беспомощных девушек, едва умеющих обращаться с палочками, оказалась как нельзя кстати. А оправдание своим поступкам — его всегда придумать можно. Тем более, когда острая тема «чистоты крови» в последнее время в Магической Британии прямо-таки витала в воздухе. Неожиданно, обшарпанная дверь питейного заведения приоткрывается, хотя находящиеся внутри люди считали, что случайные прохожие — маги, в этом отдалённом районе Лондона, даже не граничащим с Косым Перекрёстком, если бы и нашлись, то ни за что не решились бы зайти внутрь, заслышав громкие пьяные голоса, смех и ругань. Тем страннее было то, что вошедшей оказалась молодая, красивая шатенка в явно дорогой, сшитой на заказ мантии, а вовсе не отряд авроров, как успели со страхом предположить самые трезвые из буянов. — О, ещё одна подошла! — комментирует событие главарь шайки, первым пришедший в себя. — Оу! Привет всем! Думаю, я слегка не вовремя, но можете не обращать на меня внимания, — красивым и весёлым, но в то же время, каким-то слегка уставшим голосом обрушается ко всем вошедшая, без тени страха. — Я просто хотела выпить, и мне плевать, чем вы, отребье, тут занимаетесь. Прежде, чем один из наиболее здравомыслящих подельников успевает вмешаться, высказав непослушными пьяными устами мысль о том, что нападать на ведьму, явно принадлежащую к куда как более высокому общественному слою, будет неразумно, взбешённый грубым обращением главарь кидает в шатенку пыточное проклятье: — Круцио! Несколько секунд ничего не происходит. Потом девушка медленно, словно нарочно, поднимает свою руку к глазам и осматривает её, покуда пьяная свора начинает понимать, что происходит нечто, не слишком для них хорошее. — И только то? — произносит колдунья ещё более уставшим и откровенно злым голосом, в руке у неё появляется палочка. — Финте. Должна сказать, это было слегка неприятно. И знаете, у меня и без того было паршивое настроение. Следом происходит то, что не могло быть реальным, с точки зрения магов, всю жизнь изучавших взмахи палочками, и презрительно посмеивавшихся над глупыми представлениями маглов о колдовстве. Тени от грязных стульев, столов и прочих немногочисленных предметов в баре наливаются тьмой, растягиваются, будто бы устремляясь к девушке, чей образ внезапно становится каким-то омерзительным, злобным, пугающим. Словно чёрная краска, они вычерчивают на полу фигуры и символы, растворяя под собой стоптанные доски и пыль. Какой-то пьяница страшно кричит, когда тёмный узор проходит по его ноге. — Deus Deus meus respice in me*****, — произносит ведьма. В небольшом зале бара, помимо пьяных людей, девушек на полу и жуткой гостьи, появляется что-то ещё. Некие твари, чудовищные, пугающие источаемом ими злобой, и совершенно не поддающиеся описанию. У одного из ублюдков, нацелившего на колдунью палочку, и пытающегося, сквозь страх, собрать достаточно злости, для выполнения смертельного проклятья, чудовище отрывает руку. Секунда, и другая тварь разрывает мужчину на куски. Слышаться полные ужаса крики. Мелькание чудовищных звериных тел, кровь. Меньше, чем за минуту, всё заканчивается. Неудавшиеся насильники либо растерзаны чудищами прямо в заведении, либо попытались его покинуть, бросившись в двери, и там в рассыпную — подальше от воплощённого кошмара. Досталось даже бармену, всё это время притворявшемуся безучастным, толи из-за страха перед пьяной толпой, толи в надежде получить своё место в очереди к телам молодых посетительниц — один из монстров оторвал ему голову, вырвав к тому же часть позвоночника из шеи. Остались только две девушки на полу, нетронутые тварями, и сама колдунья. С тяжёлым вздохом, Гортензия Селвин подходит к залитой кровью барной стойке, берёт там одну из бутылок с крепким спиртным и подходит к девушкам. — Спасибо! Спасибо! Спасибо что Вы спасли нас… — та, что постарше, начинает рассыпаться в благодарностях к могучей чародейке. — Я же сказала — мне плевать, что тут происходило. Я просто зашла выпить, — крепкий алкоголь льётся на головы девушек, старшая болезненно морщится, когда жидкость попадает ей в глаз, и с недоверием смотрит на свою спасительницу. — Сегодня у меня был паршивый день. А это, похоже, одно из последних мест в Лондоне, где можно найти абсент. Трещит колёсико зажигалки. Гортензия возвращается к барной стойке и наливает себе абсента из подлетевшей к ней в руку бутылки, не обращая внимания на крики девушек, пытающихся сбить с себя полыхающую горючую жидкость.***
15 декабря 1972 года. 19 часов 43 минуты
Всё-таки оторвался! Один из мужчин, последний из выживших в учинённой в захолустном баре резне, не веря своему счастью, смотрит на дверь такого родного дома. Ужас, вырвавшийся на свободу, прикончивший его друзей и собутыльников, отстал, остался где-то там, в другом районе Лондона, куда мужик уже ни за какие коврижки не вернётся. Перед тем, как зайти в спасительный, худо-бедно окружённый защитными чарами дом, мужчина впервые с момента побега оглядывается, чтобы успокоить свой пребывающий в панике разум, удостовериться, что жуткие твари не мчаться за ним по совершенно не типично для этого времени пустынным улицам. Последнее, что он видит — когтистую, покрытую чешуёй лапу, разрывающую его лицо. В догорающем баре, подливая себе в рюмку очередную порцию изумрудного напитка, ведьма хохочет: — Что, неужели поверья, так прочно закрепившиеся в любом народном фольклоре, так и не смогли проникнуть в ваши тупые головы? Покуда не зайдёшь в свой дом — оборачиваться ни в коем случае нельзя.***
1 сентября 1981 года. 14 часов 2 минуты
С самого утра Рея ждёт ужаса, который ожидает её сегодня. Всё, на что она надеется — выжить, если гнев её хозяйки, узнавшей последние новости, окажется слишком уж силён. Последние несколько часов, дух, прочитавшая выписываемые «Гортензией» газеты, продумывает, как ей себя вести, дабы попытаться, хоть немного, смягчить буйство тёмной чародейки и минимизировать его последствия лично для себя. Ещё век назад хранительнице было бы невыразимо стыдно и мерзко за те идеи, что она ныне вынашивает в своей голове. — Что такое? — Гортензия, спустившаяся к завтраку, сразу замечает её состояние. — Лорд Волан-де-Морт убит. Погиб, в результате нападения на Поттеров и их ребёнка. Выжил только мальчик Поттеров, Гарри. Его называют героем, уничтожившим Того-Кого-Нельзя-Называть, — скрывать правду — было бы самым глупым, что она может сделать. Внезапно, чародейка смеётся. Задрав голову к небу, та, что выдаёт себя за Леди Селвин, безудержно хохочет чистым, радостным смехом. — Госпожа? — с недоумением и искренним облегчением вопрошает дух. — Что? Неужели ты боялась, что новость придётся мне не по нраву. Бедная, наивная Диндимена******. Ты и правда думаешь, что всё так закончилось? Нет, напротив. Всё только начинается. Последний штрих в этой картине занял положенное место. И всё что мне остаётся… Разорвать её на куски! Девушка вновь радостно смеётся, и подцепив рукой подбородок бывшей хранительницы, подтягивает её к себе, после чего страстно, и с какой-то даже извращённой любовью, целует.***
11 апреля 1950 года. 0 часов 22 минуты
Кутисакэ-онна умирает. Она ясно чувствует, как её тело, не способное больше сохранять подобие жизни, медленно растворяется, становясь вновь не более чем легендами и перешёптываниями людей. Разум, лишающийся такой уже ставшей привычной за недолгое время оболочки, будто бы теряет сам себя, замедляется. Мыслей всё меньше. Желания давно ушли. Нет уже истории о жестоком наказании за не совершённый проступок, о мести, о чувствах и попытках найти своё место в грязном и несправедливом мире. Нет жестокой и могущественной чародейки, превратившей некогда бездумного и смертоносного призрака в практически вновь воскресшую из небытия красавицу. Есть только сон. Болезненная, затягивающая сонливость, скрывающая под собой пустоту и небытие. Желание заснуть преследует её давно, но лишь теперь она, не желавшая продолжить жить как… кто?.. она уже не помнит… поддалась ему. Веки полу-призрачного тела, сидящего, обхватив колени, у одной из многочисленных стен Токийских лабиринтов-улочек, слишком тяжелы, чтобы их открыть, дабы последний раз взглянуть на мир. Да и желания такого больше нет. Нет ничего. Вдруг, сквозь пустоту, где нет ни звуков, ни цветов, ни форм, ни мыслей, прорывается голос, разбивающий, пусть и частично, смертельную дрёму: — Проснись. Перед Кутисакэ-онна стоит относительно молодой ещё мужчина в грязном, местами порванном и потасканном плаще. Кожа незнакомца, прервавшего её болезненное забытье, испещрена мелкими язвочками — по видимому, следами ветряной оспы или иной, похожей болезни — она не знает точно, как именно они должны выглядеть, только слышала об этом. Лицо парня — обезображено шрамом, разорвавшим носовую перегородку и чуть-чуть не задевшим правый глаз. В руке — магловское оружие, нацеленное сейчас прямо в лоб Кутисакэ-онна. И его глаза, что смотрят на неё — в них нет жалости, лишь жестокий расчёт и твёрдая, словно сталь, решимость переступить через что угодно. — Ты не человек. Я это чувствую. Ты поможешь мне найти её, иначе — я тебя уничтожу, как и предыдущих, оказавшихся бесполезными. — Найти? Кого? — устало шепчет девушка; ей нечего боятся — она давно уже ждёт забвения, что вот-вот настигнет её — если не в ближайшие минуты, то в ближайшие часы — уж точно. — Мою пропавшую сестру. Джессику Уэйн.