Четыре года назад, когда я работал над заданиями, выходившими за рамки стандартных задач ФБР, ко мне приставили специального агента Дану Скалли, чьей миссией было шпионить за мной и пресекать любые попытки расследования паранормальных явлений. Однако тот факт, что агент Скалли не последовала этим приказам, свидетельствует о ее безупречных качествах как следователя, как ученого и как человека. Она дорого заплатила за свою преданность делу. Фокс Малдер, «Redux II». [Крис Картер]
Скалли шла по темному коридору отеля, сжимая в руках пистолет. Она останавливалась на каждом углу, сначала целясь в темноту, и лишь потом, убедившись, что там никого нет, следовала дальше. Дверь номера Малдера была закрыта, но не заперта — слегка нажав на ручку, Скалли вошла внутрь. В комнате было темно, и она с трудом разглядела очертания тела беспокойно спящего на одной из кроватей напарника. Но вдруг заметила, что он не вертелся и не переворачивался во сне и даже вовсе не спал; его связали и сковали наручниками, и он безуспешно пытался высвободиться из своих оков. На лбу виднелись капельки пота, ручейком стекавшие по его лицу, смешиваясь со слезами. Малдер хотел заговорить, но почему-то не мог издать ни единого звука, и Скалли знала, что если он не расскажет ей, что происходит, то обязательно умрет. Это была аксиома, медицинский факт, только она никак не могла вспомнить, где его выучила. В комнате было холодно и сыро. Вдруг там оказался Глассман, но он даже не пытался помочь ни ей, ни Малдеру. Просто смеялся — стоял прямо рядом с кроватью и хохотал, а когда Скалли повернулась к нему, чтобы попросить о помощи, выбил оружие у нее из рук, и оно упало на пол. — Я же говорил тебе, — сказал он, но чьим-то другим голосом. — Говорил, что я сделаю, если ты опять сюда явишься. И тут его лицо исчезло, и Глассман превратился в какого-то другого, безликого человека. Он приближался к ней, а Скалли не могла пошевелиться и вдруг оказалась лежащей лицом вниз на полу, связанная по рукам и ногам, как и Малдер. Но внезапно пропал и Малдер, и даже кровать исчезла, и теперь Скалли лежала лицом в грязи. Она не могла дышать, все ее внутренности горели от боли, впивающейся, как тысяча острых кинжалов, в ее тело, сжигая заживо. Она попыталась закричать, но как только открыла рот, туда забилась грязь и стала стекать по горлу прямо в легкие, и она умирала, и умоляла, и кричала, и кричала вновь, умоляя его остановиться… Пожалуйста, прекрати, прошу, прошу, прошу… — Скалли, — произнес кто-то. — Милая, проснись, тебе снится кошмар. Она услышала громкий крик, резко села на постели и потянулась к ночному столику, отчаянно пытаясь нащупать пистолет. Его там не оказалось. И тогда Скалли почувствовала прикосновение — чья-то рука мягко подтолкнула ее, уложив обратно на кровать, и она вдруг поняла, кто спрятал оружие так, чтобы до него было не добраться. Малдер. Он сидел на краю кровати, положив руку ей на плечо, одетый в футболку и спортивные штаны, в которых всегда спал. Скалли наконец разглядела напарника в тусклом свете, просачивающемся из-за открытой двери. — Тихо, тихо, — шептал он. — Скалли, все в порядке, ты проснулась. Все кончилось. — Кончилось? — повторила она, по-прежнему не соображая толком. — Что кончилось? — Кошмар, — мягко ответил он. — Тебе снился кошмар. Но теперь ты проснулась. Все это было не наяву. Кошмар. Господи. Опять. Она вся вспотела, но в то же время дрожала от холода. Не наяву… Не наяву… Точно ли? — Я что, кричала? — шепотом спросила Скалли, не веря до конца в то, что на самом деле жива. Говорить было тяжело: дыхание сбилось, стало быстрым и прерывистым, и Скалли приходилось глотать ртом воздух в попытке справиться с неуемным биением сердца, готового выскочить из груди. — Да, можно и так сказать, — ответил Малдер, криво усмехнувшись, и стер с ее щеки слезы, о наличии которых Скалли и не догадывалась. — Не переживай, Глассман ничего не слышал. Он еще не вернулся в отель. Скалли, дрожа, спрятала лицо в ладонях. — Все казалось таким реальным, — тихо сказала она. — Как всегда. — Знаю, — заверил ее Малдер, поглаживая напарницу по волосам. — Кошмары всегда кажутся безумно реалистичными. Это, наверное, самое худшее в них. — Я так устала, Малдер, — прошептала она, взглянув на напарника. — Вообще перестала спать. Боюсь засыпать. — Так часто мучают кошмары? — спросил он. — Постоянно. — Скалли встряхнула головой. — Каждую ночь. Иногда по два-три раза. — Ты принимаешь что-нибудь? — Нет. Не хочу даже начинать. — Может, это и не повредит. Хотя бы как временная мера. — Но ты же ничего не пьешь, — сказала Скалли, подняв на напарника глаза. — Ты мучился от кошмаров столько, сколько я тебя знаю, но никогда не принимал снотворное. — Волшебные таблетки, доктор Скалли? — сказал он с улыбкой. — Нет. Я их не пью. Как правило. Но это не значит, что тебе нельзя. — Значит, — возразила Скалли. — Я не стану. Это слишком опасно. — Не спать тоже опасно, — сказал Малдер. — Сама знаешь: это может серьезно сказаться на работе. — Знаю, — признала Скалли и равнодушно отвернулась. — Просто я… не могу. Не могу начинать пить таблетки. Я потом никогда с них не слезу. — Ну, ты же у нас врач, — согласился Малдер, но в его словах не прозвучало издевки, напротив — его голос был мягким, успокаивающим. — Тебе поможет, если я останусь с тобой на несколько минут? Скалли обдумала его вопрос. — Да. — Хочешь поговорить? — Нет, — ответила она, качая головой. — Хочу спать. Я уже устала жить без сна. — Так что мне сделать? — спросил Малдер. — Петь я не умею, так что давай обойдемся без колыбельных. — Просто побудь со мной немного, — попросила Скалли. — Если через пятнадцать минут не усну, можешь уйти. — Я пробуду здесь столько, сколько захочешь, — тихо сказал он. — Попробуй заснуть. Скалли кивнула. — Ложись рядом. Она услышала, как напарник резко вдохнул, и почувствовала волнами исходящее от него сомнение. — Скалли, не знаю… — начал Малдер. — Пожалуйста… — перебила она его. — Я понимаю, что в последнее время наговорила тебе кучу гадостей и не заслуживаю прощения после такого, но… Я и правда чувствую себя в безопасности, когда ты меня обнимаешь. — Ты не говорила мне гадостей, — мягко возразил он. — Ты была расстроена, вот и все. — Я и сейчас расстроена, — сказала Скалли. — И просто хочу, чтобы ты меня обнял. Пожалуйста. — У тебя нет никакого желания все упростить, да? — спросил он, грустно покачав головой, но в то же время улыбаясь. — Да, — ответила она, выдавив из себя улыбку. — Я и не хочу, чтобы все было просто. — У тебя отлично получается, — сказал Малдер, и его лицо снова приняло серьезное выражение. — Хорошо, я останусь. Но только на несколько минут. Он встал, закрыл смежную дверь, а потом забрался в постель и лег рядом со Скалли. Она придвинулась поближе, поудобнее устроившись рядом с Малдером и прижавшись к нему спиной. Через мгновение он обнял ее и притянул к себе. — Похоже, кошмар и правда был жуткий, — сказал он почти шепотом. — Все тот же? — Нет, — ответила Скалли, понимая, что он имеет в виду. — На этот раз немного другой, но в общем и целом тот же самый, да. Некоторые моменты всегда одинаковы — грязь, наручники… и кое-что еще. — Мне снятся такие же кошмары, — сказал Малдер, нежно поглаживая ее по руке. — Одно и то же — снова и снова… — Саманта? — спросила Скалли шепотом. — Не только, — уклончиво ответил Малдер. — От этого устаешь, правда? Переживать одни и те же ужасные события каждую ночь? — Еще как устаешь, — прошептала Скалли, ощущая, как страх постепенно отпускает ее, отступает с каждым словом и ласковым поглаживанием напарника. — С тобой так хорошо, — сказала она, прижимаясь к нему крепче. — С тобой тоже, — отозвался он, положив ее руку поверх своей и обняв Скалли за талию. — Засыпай. Ты в безопасности. Сегодня ночью с тобой ничего не случится. — Малдер? — Ммм? — Я люблю тебя. Он обнял ее еще сильнее и поцеловал за ухом. — Я тоже люблю тебя, — ответил он. — А теперь спи.***
5:24 Когда Скалли проснулась, Малдера уже не было. Но на подушке, все еще хранившей его запах, лежала записка. «Скалли, не злись, ты так сладко спала, что я не решился тебя будить. Встретимся за завтраком, если ты к этому времени проснешься. У меня есть кое-какие идеи насчет расследования. Расскажу, когда увидимся. P.S. Люблю тебя».***
Муниципальное здание Дафни Четверг, 4 марта 6:35 — Вы что, вообще дома не бываете? — спросил Мак, просунув голову в дверной проем. — В каком смысле? — рассеянно произнес Малдер. — Это и есть наш дом, пока мы так далеко от настоящего. Он сидел в своей обычной позе — откинувшись на стуле, положив ноги на стол и погрузившись в изучение файла. — Да уж, в ваш настоящий дом я бы не хотел наведываться, если он похож на этот кабинет, — сказал Мак, плюхнувшись в кресло рядом с Малдером. — Утром звонили из Центра контроля заболеваний. В этот момент в комнату зашла Скалли. — И что они сказали? — спросила она, стягивая медицинские перчатки. — Сказали, что сегодня приедут, — ответил Мак. — Будут здесь днем. Вы были правы, агент Скалли. Они до жути испугались, когда услышали про сибирскую язву. — Знакомое состояние, — прокомментировал Малдер, не особо вникая в разговор. — Ну вот, Скалли. Стауффер жил в западной части Мобила. Фешенебельный район, судя по всему. — Он встал и подхватил пиджак. — Я тебя подвезу. — Малдер, не стоит, — запротестовала Скалли. — Я справлюсь сама: просто хочу уговорить его семью дать согласие на эксгумацию и вскрытие. — Мне тоже нужно поехать, — сказал Малдер. — Надо выяснить, почему эта жертва так сильно отличается от всех остальных.***
Дом Стауфферов Мобил, штат Алабама 7:07 — Странно, — произнесла Скалли, когда Малдер припарковался около весьма дорогого на вид пригородного дома Стауфферов. — Что странно? — спросил он, заглушив мотор. — Ты только посмотри, — ответила Скалли. — Сейчас семь утра, а перед домом не меньше дюжины машин. А ведь похороны были несколько дней назад. Малдер задумчиво прикусил губу. — Думаю, я знаю, почему, — туманно ответил он. — Почему же? — Поймешь, когда зайдем внутрь, — ответил он. — Ты уже видела подобное. — Теперь ты меня пугаешь, — с сомнением в голосе произнесла Скалли. — У них тут что, какой-нибудь культ? Малдер рассмеялся и покачал головой. — Это как посмотреть, — ответил он. — Но такого рода обвинения мне уже приходилось слышать. Пойдем. Они подошли к слегка приоткрытой двери. Малдер вдруг остановился и принялся разглядывать маленький предмет цилиндрической формы, прибитый к деревянному косяку. — Так я и думал, — сказал он. А потом, к немалому удивлению Скалли, просто распахнул дверь и прошел внутрь, даже не постучавшись. — Малдер, ты что, из ума выжил? — прошипела она. — Нас никто не приглашал… — И не пригласят, — прервал он ее. — Не волнуйся, они этого и ждут. Видишь? Он указал на большое зеркало, висевшее в прихожей. Стекло было сплошь замазано какой-то субстанцией, похожей на мыло. — И что, мне теперь все должно стать понятно? — спросила Скалли. — Не проще ли было занавесить зеркало чем-нибудь, а не замазывать его мылом? — спросил Малдер с сарказмом в голосе. — Ну давай же, Скалли, попробуй вспомнить. Она задумалась. Завешенные зеркала, люди, съезжающиеся в дом после похорон… И вдруг она вспомнила. Дело Лурии. — Они сидят шива (1), — сказала она задумчиво. — Траур по умершему члену семьи. Значит, они евреи? — Да, если, конечно, Свидетели Иеговы не переняли традиции шива, чтобы отпугивать посетителей, — сказал Малдер. — Но, судя по мезузе (2) на двери, они евреи, да еще и, скорее всего, традиционного толка. — Тогда понятно, почему они выступали против вскрытия, — заметила Скалли. — Но мне, конечно, не пришло в голову, что на юге отыщется еврейская семья. — Да что ты, нас повсюду полно, Скалли, — игриво подмигнув, сказал Малдер. — Только помни: во время шива здороваться не принято. Кроме того, ортодоксальные евреи вообще никогда не пожимают руку женщине. — Потому что мы можем быть нечисты? — спросила Скалли, вздернув бровь. — В определенное время месяца? — Да, — ответил Малдер. — Именно так. — Он, усмехнувшись, поднял руки, словно сдаваясь. — Не злись на меня, Скалли, не я же эти правила придумал. — Попробую не забыть об этом, — сухо ответила она. Малдер внимательно посмотрел на напарницу, пожал плечами, и улыбка сползла с его губ. — Судя по всему, они собрались в дальней части дома. Агенты прошли по коридору, следуя на звук голосов, и, войдя в довольно большую комнату, увидели там примерно двадцать человек — в основном, женщин, — сидевших на низеньких стульях, расставленных по периметру комнаты. К ним подошел бородатый мужчина в кипе. — Это такое несчастье, — произнес он. — Семья благодарна вам за поддержку. — К сожалению, мы здесь не за этим, — сказал Малдер. — Меня зовут Фокс Малдер. Мы федеральные агенты и расследуем смерть мистера Стауффера. Простите за вторжение, мы не подумали о том, что шива еще длится. — О да, мистер Малдер, — сказал мужчина. — Я слышал о вас. Профайлер из ФБР. Я раввин Яков Гольден. А ваша напарница…? — Дана Скалли, — представилась она, предусмотрительно не протянув собеседнику руки. — Простите, раввин, но нам необходимо обсудить с вами очень важный вопрос. Вероятно, перед смертью мистер Стауффер мог заразиться одним опасным заболеванием, и членам его семьи следует принять меры предосторожности. — Здесь брат мистера Стауффера, — сказал Гольден. — Уверен, он согласится поговорить с вами сразу же после того, как закончится утренняя молитва. И еще здесь младший сын погибшего, Дэвид. Мы собираем миньян (3). — Сколько вас уже? Скалли удивленно взглянула на напарника. С ее точки зрения, раввин мог с тем же успехом говорить на греческом — она бы разобрала примерно столько же, то бишь ровным счетом ничего, зато Малдер, всем известный агностик, кажется, прекрасно понимал, о чем толкует этот человек. — Девять, — ответил раввин. — Тяжело собрать миньян утром в будний день. У нас небольшая коммуна, к тому же все на работе. — Ждете кого-то конкретного? Раввин кивнул. — Но время молитвы скоро кончится. Боюсь, сегодня Дэвиду не удастся прочитать кадиш (4). Не по его вине, конечно, но он очень серьезно к этому относится, ведь это его долг перед отцом. Малдер кивнул, прикусив губу. Он неуверенно взглянул на Скалли, потом опустил голову и через некоторое время вновь посмотрел на раввина. — Рабби, — начал он, — если хотите, я могу стать десятым, но я с восьми лет не носил кипу и не собираюсь начинать. Как вы думаете, остальных это не слишком заденет? — Вы еврей, мистер Малдер? — спросил раввин, и тот кивнул в ответ. — Тогда, конечно, вы должны помолиться с нами. Какое имя вам дали при рождении? — Давид бен Авраам, — ответил Малдер, с трудом выговаривая эти явно непривычные для него слова, неумело растягивая гласные и путаясь в ударениях. — Только, прошу вас, не просите меня читать Тору, я не владею ивритом. — Хорошо, — согласился Гольден. — Тогда я скажу остальным, что можно приступать. — Скалли, не подождешь меня здесь несколько минут? — тихо обратился к напарнице Малдер, когда раввин отошел. — Здесь не принято молиться вместе с женщинами, и я… — Делай все, что требуется, — прервала его Скалли и мягко коснулась руки напарника. — Тот маленький мальчик, думаю, будет тебе очень благодарен. Малдер, улыбнувшись, сжал ее руку и присоединился к Гольдену. Они подошли к ожидавшей их группе мужчин в кипах, среди которых был мальчик лет двенадцати. После тихого обмена репликами мужчины прошли в соседнюю комнату, и Малдер последовал за ними. Спустя несколько минут, в течение которых никто из присутствующих даже не попытался с ней заговорить (Скалли невольно подумала, что причина кроется в крестике на ее шее, но упрекнула себя в излишней мнительности), она на цыпочках подошла к двери и прислушалась. До нее донеслось какое-то бормотание — вероятно, на иврите. Все молились одновременно, но не в унисон. Скалли рискнула заглянуть внутрь и увидела Малдера, молча стоявшего в дальнем углу комнаты, сцепив перед собой руки и явно чувствуя себя не в своей тарелке. Внезапно голоса слились в единый хор. «Йисгадал вэйискадаш шмэй рабо: бэолмо ди вро хирусэй вэямлих малхусэй: бэхайейхэйн увэйеймэйхэйн увэхайей дэхол бэйс Йисроэйл бааголо увизман корив вэимру Омэйн». (5) Скалли уже слышала этот текст: тогда она ничего не поняла, но Малдер объяснил, что это кадиш — священная молитва за упокой умершего. Она снова заглянула в комнату. Мужчины склонились над молитвенниками. Мальчик, закутанный в такую же шаль (6), как у всех остальных, раскачивался из стороны в сторону, словно камыш на ветру, и молился, не пытаясь скрыть слез, катившихся по щекам. Мужчины, слегка раскачиваясь, молились вместе. Все, за исключением Малдера, который не двигался, только крепко закрыл глаза и склонил голову. Как он и предупреждал, на нем не было ни кипы, ни шали. Он не молился. Конечно, нет. Он никогда не молился, что бы ни случилось, даже за Скалли, когда она чуть не умерла от рака. Если он когда-то и возносил молитвы, надеясь на возвращение Саманты, то давным-давно махнул на эти попытки рукой. И Скалли знала наверняка, что он никогда не молился за отца. Просто не верил, что это может сработать. Но сейчас он все равно здесь — помогал одним своим присутствием маленькому мальчику помолиться в память о своем убитом отце. А Скалли научилась этому так давно… Она вдруг увидела себя так ясно, как будто это было вчера. Ей примерно столько же лет, сколько этому мальчику, и она молится, перебирая маленькие белые бусины четок, прося за души в Чистилище и за свою бабушку. «Отче наш» и десятикратно — «Радуйся, Мария» — молитвы, которые ее мать называла «Патер ностер» и «Аве Мария», и наконец — «Глория» (7). Маргарет учили читать Розарий (8) на латыни. Эта традиция начала постепенно отмирать, когда Дана родилась. Но иногда она слышала, как Маргарет молится про себя на этом красивом мертвом языке. Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum. Benedicta tu in mulieribus… (9) В то время Скалли понимала текст молитвы не лучше, чем сейчас — кадиш, но верила в силу этих слов тогда, и ныне. Что бы они ни значили, на каком бы языке их ни произносили, все равно имела значение лишь вера — вера в Господа, медицину и в науку, а когда Скалли лишилась и ее, осталась только вера… в веру Малдера. Она вспомнила молитву, которой мать всегда заканчивала чтение Розария, — «Молитву Святого Бернарда» (10). Она начиналась со слова memorare — «помни». Молящийся просил Богородицу помнить, что она не только мать Сына Божьего, но и мать всему человечеству. Молитва… Воспоминание… Здесь присутствовала какая-то связь, помимо самого текста молитвы, что-то еще… что-то пугающее. Какая-то фраза, или стих, или песня с каким-то ужасным содержанием. Что же это? В голове у Скалли вдруг появилась тяжесть, думать стало трудно, мысли путались… Малдер сказал, что она вспомнит. Он хотел, чтобы она вспомнила, а ей шли на ум только эти вызубренные давным-давно тексты. Если молиться про себя, размышляла Скалли бессвязно, то вспоминаешь саму молитву или как молиться? Молись. Вспоминай. Знаю, эти слова как-то связаны, думала Скалли. Я и правда лишусь рассудка, если эта круговерть у меня в голове не остановится. Наверняка. Но где же связь? Она есть, совершенно точно. Но какая? Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей… А потом — memorare… Молись, а потом вспоминай. Молись. Вспоминай. «Молю вас, милый, помните…» (11) Вот оно. Это из «Гамлета». Офелия, безумная Офелия произнесла эти слова в час смерти — точнее, самоубийства. Офелия погибла, потому что Гамлет не мог — или не хотел? — остановить ее. Он был чересчур одержим своей миссией, действуя по наказу невидимых призраков прошлого, пытаясь отомстить за убийство отца и неверность матери. Гамлет не желал, да и не мог понять, что Офелия погибала от собственной скорби. А ведь все думали, что Гамлет безумен, хотя на самом деле именно разум Офелии пострадал и в конечном итоге был раздавлен окружавшими их кошмарами. «Вот розмарин, это для воспоминания; молю вас, милый, помните…» А потом — прыгнула в воду и утопилась. Да уж, сходство просто пугающее, думала Скалли. Вот только Малдер — отнюдь не Гамлет. Он бы пожертвовал своим поиском ради того, чтобы спасти ее, и практически уже сделал это в прошлом году, когда она умирала. А потом пришел к ее больничной койке в искренней, нерушимой вере в то, что Скалли поможет ему выбрать правильный путь, даже если ей придется потратить на это последние оставшиеся у нее силы. Когда явился священник, Малдер тихо ушел, с улыбкой приняв ее обещание молиться за него. Но у него не было веры в Господа. Веры в молитву. Веры во что бы то ни было, кроме истины и своей напарницы. Что для него значили эти слова — «я буду молиться за тебя»? «Эйсэ шолэйм бимрэймов у яасэ шолэйм олэйну» (12), — продолжали доноситься голоса из соседней комнаты. Прозвучало слово, которое Скалли узнала. «Шалом». Они молились о мире. И Малдер принес ей мир вчера вечером — примирил ее сердце и разум, сделал это добровольно и бескорыстно, несмотря на всю ту боль, что она ему причинила. Да, Малдер ни во что не ставил красивые молитвы, воссылаемые к небесам, но он верил в нее. Верил, что Скалли пройдет этот путь сама, что силы не оставят ее, что она найдет в своем прошлом истину — такую ужасающую, что сама Скалли была полна решимости никогда о ней не вспоминать и не говорить. Но она была там… Была, и Малдер знал об этом. И Скалли тоже. Молю тебя, вспомни, — словно говорил он. И, вспомнив, подари мир нам обоим. Вэимру Омэйн! (13) Чтение кадиша завершилось. Тихо и проворно, чтобы никто не успел ее увидеть, Скалли перекрестилась. И ушла, погрузившись в задумчивое молчание. Примечания: (1) Шива (семь) - период траура, длится 7 дней, в течение которых родственники покойного не выходят из дома, в то время как соседи и друзья приносят им пищу. В течение этих семи дней скорбящие родственники не пользуются косметикой, не бреются и не стригут волосы, так как это считается признаком тщеславия. Им запрещено носить кожаную обувь, есть мясо, пить вино и вступать в половую связь. Зеркала выносят из дома, поворачивают к стене или закрывают белыми простынями, чтобы избежать любой формы проявления тщеславия. Они сидят на низких стульчиках или на полу, чтобы выразить свое горе. На седьмой день они начинают постепенно выходить из дома, но в сопровождении друзей или родственников. (2) Мезуза - прикрепляемый к внешнему косяку двери в еврейском доме свиток пергамента, содержащий часть текста молитвы. (3) Миньян - в иудаизме кворум из десяти взрослых мужчин, необходимый для общественного богослужения и для ряда религиозных церемоний. (4) Кадиш - еврейская молитва, прославляющая святость имени Бога и Его могущества и выражающая стремление к конечному искуплению и спасению. (5) В русской транскрипции одного из вариантов произношения приведен отрывок из т.н. «Кадиш дерабанан» - траурного кадиша. Перевод этого отрывка примерно таков: «Да возвысится и освятится его великое имя в мире, сотворенном по воле его; и да установит он царскую власть свою; и да взрастит он спасение; и да приблизит он приход Мошиаха своего — при жизни вашей, в дни ваши и при жизни всего дома Израиля, вскорости, в ближайшее время, и скажем: Амен!»