И смерть свою утратит власть

Душа, которая пыталась Бога отыскать, Теперь его нашла — неважно, как и где. Но не могу я не скорбеть, ведь умер Мой отец, который должен был мне стать проводником. [«На годовщину смерти нашего отца» Хартли Кольридж] [подстрочник переводчика]

Неделю спустя По дороге к морской базе, Квантико 6:23 — Вот это место. — Скалли указала на высокое здание с остроконечной крышей по левую сторону дороги. — Малдер, тебе точно не трудно меня подождать? — И снова повторяю, Скалли, — нет, не трудно, — сказал Малдер, заезжая на парковку у католической церкви Святого Алоизия. — Ты надолго? Даже не представляю, сколько длятся мессы в будние дни. — Полчаса максимум, — ответила она и, отстегнув ремень безопасности, наклонилась к напарнику для поцелуя. — Сходи выпей кофе. Не хочу, чтобы ты все это время сидел тут, на стоянке. — Ничего, будет время подумать, — пожал плечами Малдер. — Иди, я подожду здесь. Он наблюдал, как Скалли проворно поднялась по каменным ступенькам церкви вместе с еще несколькими прихожанами, торопившимися на утреннюю службу. Большинство наверняка приходили сюда регулярно, но не Скалли. Даже воскресную мессу, которая для всех католиков считалась обязательной, она посещала лишь раз от разу. Именно поэтому Малдер так удивился, когда прошлой ночью, лежа в постели, она вдруг заявила, что хочет с утра, перед работой, сходить на службу. — Церковь Святого Алоизия на этой же улице, месса в половине седьмого, — сказала Скалли, устраиваясь у него на груди. — Мы не опоздаем. — Я об этом и не беспокоюсь, — заверил ее Малдер. — Но почему вдруг? Разве завтра какой-то религиозный праздник? — Нет, никакого праздника, — тихо произнесла Скалли. — Мне просто захотелось пойти — помолиться за Мака и за Прескотта. Я до сих пор этого не сделала… Но теперь чувствую, что должна. — Значит, надо пойти, — резюмировал Малдер. На этом разговор закончился. Нежный поцелуй, едва слышное «Я люблю тебя», и Скалли заснула в его руках. Но сам Малдер еще долго бодрствовал, сжимая напарницу в объятиях, прислушиваясь к ее тихому, убаюкивающему дыханию и спрашивая себя — уже не в первый раз, чем же он заслужил такое счастье. Конечно, им пришлось погоревать, и немало. Помимо всего остального, смерть Мака по-прежнему оставалась для агентов зияющей кровоточащей раной, не желавшей заживать. Тело офицера обнаружили спустя два дня после их возвращения в Вашингтон в выгоревшем притоне на севере округа Мобил. Медэксперт заключил, что это самоубийство: Мак якобы застрелился из собственного служебного оружия. Скалли, однако, сумела убедить окружного прокурора Мобила направить дело на рассмотрение большому жюри, пообещав, что они с Малдером дадут показания. Она понимала, что даже если присяжные признают гибель офицера убийством, это едва ли можно назвать победой. Все равно судить будет некого. Но ей казалось, что они обязаны Маку хотя бы этим, о чем Скалли и сообщила напарнику. — Он был так добр ко мне, Малдер, — сказала она со слезами на глазах. — Пытался помочь любым возможным способом. Я даже надеялась уговорить его поступить на службу в Бюро. — Ему бы это пришлось по душе, — ответил Малдер. — Особенно учитывая, что просьба исходила бы от тебя. И Скалли с улыбкой отвернулась. Она больше не упоминала Мака — вплоть до прошлой ночи, когда сказала, что хочет помолиться за него. Но их жизнь состояла не только из горечи и утрат. Как только агенты вернулись на работу, то обнаружили, что теперь наконец-то снова официально стали напарниками, но на этот раз — под эгидой БАНСП. Старший спецагент Рольф, как выяснилось, был отстранен от работы на неопределенный срок и ожидал проверки Службой профессиональной ответственности. Глассман, к удивлению всех, кроме Малдера, исчез без следа. А в этом время главным в БАНСП стал агент Кеннеди, который и должен был играть роль их непосредственного начальника при участии замдиректора Скиннера. — Как вы и предполагали, агент Скалли, обнаруженный в Атланте вид сибирской язвы — новый штамм, — сказал Скиннер после того, как сообщил агентам об их новом назначении. — Региональный офис Атланты и ЦКЗ сейчас работают над тем, чтобы собрать все зараженные материалы, но пока не знают, сколько их всего. — А что делать нам, сэр? — спросил Малдер. — Пока, — ответил начальник, — вы снова работаете под моим началом. Если с делом связан Эрик Рудольф, я хочу, чтобы этого мерзавца нашли. И выяснили, была ли история с сибирской язвой лишь генеральной репетицией перед запуском более опасного оружия. Когда подчиненные уже собирались покинуть кабинет, Скиннер их остановил. — Давайте сделаем так, чтобы это не сильно затронуло всех заинтересованных лиц, — предложил он. — Чем меньше мне известно о вашем расследовании, тем лучше. Пока не арестуют Рудольфа или не найдут человека, напавшего на того «морского котика», я ничего не желаю знать. — Информация, которая позволила бы нам с точностью установить личность погибшего, утрачена, — заметил Малдер. — Если нам не удастся ее добыть, а пока все попытки результатов не принесли, я не cмогу ни подтвердить, ни опровергнуть, что тот человек в Джорджии действительно был Марком Лонгом. — Мне об этом знать необязательно, — прервал его Скиннер. — Как я уже сказал, поговорим, когда Рудольф окажется под арестом. До этого момента отчитывайтесь перед старшим агентом Кеннеди. Со временем, возможно, вам позволят снова официально открыть «Секретные материалы». А пока только предоставляют определенную свободу действий, если не будете слишком высовываться. Все ясно? — Кристально ясно, сэр, — сказала Скалли, а потом вдруг приподнялась на цыпочки и поцеловала Скиннера в щеку. — И спасибо вам, сэр. За все. На этом совещание закончилось. Скиннер, лицо которого залило краской смущения, нарочито грубо выпроводил агентов из офиса, заявив, что у него есть и более важные дела. — Неужели мне не послышалось? — спросил Малдер, пока они шли по коридору к лифту. — Лично я услышала, что «Секретные материалы» неофициально можно считать открытыми, и мы снова начальники отдела, — сказала Скалли, улыбнувшись, но улыбка быстро пропала с ее лица: она все еще старалась воздерживаться от открытых проявлений привязанности на глазах у коллег. — Я услышал то же самое, — кивнул Малдер. — Скалли, ты уверена, что хочешь снова заниматься «Секретными материалами»? Они нам принесли немало горя. Думаю, мне необязательно тебе об этом напоминать. — Конечно, хочу, Малдер, — произнесла напарница спокойным, профессиональным тоном. — В конце концов, я так и не довела до конца работу, которую мне поручили в самом начале. — Добиться окончательного закрытия отдела? — спросил Малдер и улыбнулся. — Ты все еще думаешь, что это произойдет? — Ну, если нет, — сказала Скалли, нажимая на кнопку, — значит, назначение обещает быть долгим. Двери лифта открылись, и Малдер, слегка сжав ее руку, прошептал: — Твои бы слова да Богу в уши. — Аминь, — подытожила она. *** День выдался отличный — просто замечательный во всех отношениях. Приехав в Квантико, агенты обнаружили, что им предоставили отдельный кабинет, который хотя и не находился в подвале, но все равно мог похвастать такой же теснотой и таким же количеством пыли, как их прежний офис. Проведя весь день в хлопотах по обустройству своего нового рабочего места, они отправились домой — в квартиру Скалли в Джорджтауне, приняли вместе долгий душ и заснули на диване под гул телевизора. На следующее утро Малдер полетел в Бирмингем, чтобы забрать оставшиеся в квартире вещи, и в тот же день вернулся в Вашингтон на машине. Добравшись до дома поздним вечером, он обнаружил, что Скалли тоже не теряла времени даром. Теперь у него появилось место для вещей в гардеробе, а кроме того, напарница выделила ему половину шкафчика в ванной и полностью пожертвовала старый антикварный комод, в котором раньше хранила несезонную одежду. И что самое замечательное — она ждала Малдера в спальне, сидя на кровати в его футболке с логотипом «Knicks» и в его же шортах. Волосы были собраны в растрепанный хвостик, на коже без макияжа отчетливо проступали веснушки, а на носу сидели очки. И в тот момент Малдер подумал, что еще никогда в своей жизни не видел ничего прекраснее. — Добро пожаловать домой, — поприветствовала она его, оторвавшись от журнала и улыбнувшись напарнику. — Давненько у меня не было такого дома, — вздохнул он и присел рядом. — Даже не знаю, сумею ли я хорошо себя вести. — Ну, после того, как ты немного отдохнешь и расслабишься, — сказала Скалли, отложив журнал в сторону и взъерошив пальцами волосы Малдера, — я тебя научу. И этот момент ознаменовал для Малдера начало чистой радости — радости, которую он не рассчитывал хоть раз испытать в своей жизни — лежать рядом со Скалли на прохладных чистых простынях, касаться ее тела, слышать ее тихий стон, когда он медленно входил в нее, доводя их обоих до апогея возбуждения, а потом вместе погружаться в сон в тишине полутемной комнаты. Когда начинались кошмары — а Малдер был готов к тому, что они начнутся, Скалли звала его во сне, и он нежно обнимал ее, давая ей все, в чем она нуждалась, утешая столько, сколько требовалось, пока не утихала дрожь в ее теле, а с губ не слетал вздох облегчения. Он почти готов был поверить в рай. Но все же… Неизменно под этой радостью скрывалась скорбь — настолько сильная, настолько глубокая, что Малдер боялся, что она всегда будет с ними, как бы они ни старались избавиться от нее. Она окружала его, словно туман, каждый день, и эта неизбывная печаль не проникала в сны Малдера и не лишала его покоя по ночам только потому, что Скалли удерживала ее на расстоянии. С чем она успешно справлялась, несмотря на всю боль своей потери. Невзирая ни на что, почему-то ей удавалось прийти в себя быстрее, чем Малдеру, и он отчасти приписывал эту заслугу ее старшему брату, отношения с которым значительно улучшились у них обоих. Наутро после событий в доме Мэгги, когда агенты собирались уезжать домой, Билл спустился по лестнице, и на лице его было выражение, которое Малдер никак не ожидал там увидеть, — чистейшей, искренней благодарности. — Я хотел сказать спасибо, — слегка запинаясь, произнес Билл и протянул Малдеру руку. — Если бы не вы, ни меня, ни моей жены, ни моего сына могло бы не быть в живых. — С чего вы так решили, коммандер? — поинтересовался Малдер, ответив Биллу кратким рукопожатием. — Тара рассказала мне… перед тем, как заснуть, — ответил он, неловко убрав руку и взглянув на сестру. — Рассказала мне, что услышала от того человека, прежде чем он ее схватил. — И что же она рассказала, Билл? — спросила Скалли, поднявшись и взяв ладонь Малдера в свою. Ее брат увидел это, но никак не отреагировал. — Что белый мужчина схватил ее за волосы, — продолжил Билл, смотря на нее, — а потом сказал тому, другому… Коммандер, вдруг побледнев, на мгновение замолчал: следующие слова явно дались ему не без внутренней борьбы. — Он сказал: «Вот она, это его жена», — договорил он, с трудом сглотнув. — Моя жена. — Билл посмотрел на Малдера, но на этот раз — с решимостью во взгляде. — Им нужен был я. И вы — вы оба — пошли на немалый риск, чтобы их остановить. — Им нужны были мы все, коммандер, — тихо заметил Малдер. — Не только вы. — Это сути не меняет, мистер Малдер, — возразил Билл. — Видите ли, «Нассау» еще как минимум месяц не должен был возвращаться в порт. Вы все правильно поняли насчет той миссии… И она на тот момент еще не завершилась. Если бы не вмешался кто-то из высших чинов, «Нассау» отправился бы обратно в Босфор. И, судя по всему, оттуда бы уже не вернулся. — Кто изменил приказ? — спросил Малдер. — Не могу сказать, — покачал головой Билл. — Все произошло очень быстро. — Прескотт, — сказала Скалли, посмотрев на напарника. — Да, — кивнул тот. — Наверняка. — Это ваш начальник? — спросил Билл, переводя взгляд с сестры на Малдера. — Тот, которого убили? — Дэниэл Прескотт, — кивнул Малдер. — До работы в Бюро он служил во флоте. В морском спецназе. — И вы считаете, что он вмешался в ход военной операции ради меня? — с сомнением спросил Билл. — Думаю, так и есть, — тихо ответила Скалли. — Мы полагаем, что тебя собирались подставить и убить. — Зачем кому-то меня убивать? — удивился ее брат. — Чтобы я наконец выучила свой урок, — сказала Скалли. — Но благодаря Малдеру этого не произошло. — Не мне, а Прескотту, — покачал головой агент. — Но ты обратился к нему за помощью, — прошептала Скалли. — Потому что знал, как я беспокоилась о Билле. — Скалли, я же говорил тебе: что бы ни случилось в прошлом, ваша семья больше никого не лишится по моей вине, — тихо сказал Малдер и, повернувшись к Биллу, уверенно повторил: — Никого, коммандер. — Зовите меня Биллом, мистер Малдер, — кивнул тот. — Просто Биллом. — Хорошо, — согласился Малдер. — Думаю, вы уже поняли, что сам я предпочитаю, чтобы меня называли по фамилии. — Тогда почему моя мать зовет вас Фоксом? — спросил Билл. Малдер подернул плечами, но промолчал, поэтому говорить пришлось Скалли. — Не могу ответить на твой вопрос, Билл, — начала она, улыбнувшись. — Скажу только одно: мало кто на этой планете, помимо нее, может провернуть такое безнаказанно. — Вы всегда ей нравились, Малдер, — заметил Билл и покачал головой. — А я никогда не понимал, почему. До сегодняшнего дня. — Забавно, — с серьезным выражением лица произнес Малдер, — я и сам этого не понимал. Скалли хихикнула и посмотрела на брата, который наконец-то понял шутку и рассмеялся. И тогда, еще раз пожав на прощанье руку Билла, Малдер взял сумку Скалли и направился к машине. *** От размышлений агента отвлек звон церковных колоколов. Он посмотрел на часы — всего половина седьмого. Служба еще даже не началась. Сдержав недовольный вздох, он покрутил головой, чтобы расслабить мышцы шеи, которые до сих пор пребывали в почти постоянном состоянии напряжения. И в этот момент краем глаза заметил какое-то движение: трое пожилых мужчин медленно направлялись к невыразительному коричневому строению с тяжелыми деревянными дверьми. Малдер прищурился и в лучах солнца с трудом разглядел надпись на английском — «Конгрегация Бет Шалом». Чуть ниже, видимо, находился перевод на иврит, но об этом Малдер мог только догадываться. Сейчас время утренней молитвы, догадался он, вспомнив, как первый и единственный раз присутствовал на ней — в доме Стауфферов в Мобиле. Вот уж действительно уникальное стечение обстоятельств, подумал Малдер с саркастичной улыбкой: Фокс Малдер принял участие в миньяне. Странно, что у дома крыша не обрушилась в результате этого события поистине вселенского масштаба. «…У них есть соответствующие обряды». Он удивленно огляделся, услышав голос Скалли. Вот только ее не было нигде поблизости. «Мне почудилось, — подумал он, помотав головой. — Всего лишь небольшая слуховая галлюцинация. Вот от такого люди и начинают верить, что с ними разговаривает сам Бог». Но слова не выходили у Малдера из головы, и он продолжал неотрывно смотреть на коричневые двери синагоги на другой стороне улицы. «Мне незачем туда идти, — повторял он себе. — Совершенно незачем. Разве что просто подождать там Скалли». Но, не отдавая себе отчета в своих действиях, Малдер открыл дверь машины и направился прямиком к синагоге. Открыв тяжелую дверь, агент зашел внутрь, в темное, тусклое помещение, освещенное лишь лучами солнца, проникавшими через зеленоватые стекла. Спереди сидели мужчины в кипах и шалях, которые сразу обернулись, чтобы посмотреть на вошедшего. — Теперь нас десять, — сказал мужчина, встав и взяв в руки молитвенник. «Замечательно», — простонал про себя Малдер. Прямо сейчас уходить нельзя — тогда молитву пришлось бы прервать. Он решил сесть, но его остановил взгляд одного из мужчин. «Что еще?» — подумал Малдер, но потом понял, что мужчина недоволен отсутствием у него головного убора. «Господи, если я здесь натолкнусь на какого-нибудь знакомого, придется застрелиться», — подумал Малдер и, прищурившись, вгляделся в глубь темного помещения. И наконец увидел то, что искал, — маленькую деревянную корзину около двери, в которой лежала стопка черных ермолок. Взяв одну, Малдер смущенно надел ее, а потом сел на скамью у выхода. Там лежал молитвенник, который его дед называл «сиддуром». Малдер открыл книгу и с облегчением отметил, что молитвы были не только на иврите, но и в переводе на английский, а некоторые — даже с транслитерацией. А это означало, что он худо-бедно сможет следить за происходящим. Малдер полностью погрузился в изучение книги, когда вдруг услышал, что молитва остановилась. Подняв голову, агент увидел раввина, стоявшего напротив своей маленькой конгрегации со сложенными на выпирающем животе руками. — Прошу скорбящих встать, — попросил он, обведя присутствующих руками, но взгляд его был устремлен на Малдера. «Я ведь не хожу сюда регулярно, — понял тот, и его сердце невольно забилось сильнее. — Он думает, я пришел, чтобы прочитать кадиш». «Он думает, я скорблю по усопшему». Но это не так. Вовсе нет. Малдер посмотрел на раввина, пытаясь решить, что делать дальше, но в голову почему-то не приходило ничего, кроме мыслей о пустой больничной койке Мелиссы, Саманте, выкрикивающей его имя, когда похитители забирали ее, мертвенно-бледном лице Мариты… Маке, Прескотте, Эмили… Столько смертей, столько боли, столько вины лежало на Фоксе Уильяме Малдере, сыне своего отца. Отца, умершего у него на глазах, умершего из-за него, навсегда запятнав своей кровью руки собственного отпрыска — Давида Бен Авраама, который должен был подарить своему родителю надежду на жизнь, но вместо этого приговорил к смерти. И только он один в этой унылой, полутемной синагоге, да и во всем мире, мог отдать долг своему отцу и почтить его память, прочитав молитву. Солнце поднялось выше, снаружи стало теплее, но Малдер почувствовал озноб во всем теле. Почему-то воздух в помещении вдруг показался ему холодным и тяжелым, словно наполнился весом всех не произнесенных вовремя слов, не отпущенных грехов и скорби, которой не воздали должного. Нельзя изменить то, что уже случилось. Нельзя вернуть тех, кто уже погиб. Но Скалли права: только так можно искупить свой грех, помянуть усопших и выразить им свое почтение — через молитву, через простое соблюдение древнего религиозного обряда, который на протяжении многих веков был частью его народа и его семьи и в конце концов стал частью его самого. «Да, ты не можешь поверить. Но ты принадлежишь этому народу и можешь молиться вместе с ними так же, как все. И ты можешь помнить». Торопливо, не дав себе времени передумать, Малдер встал, сжав в руках сиддур. Слова свободно потекли из его уст, а глаза наполнились слезами, и он неловко, спотыкаясь, начал молиться вместе со всеми. «Йисгадал вэйискадаш шмэй рабо: бэолмо ди вро хирусэй вэямлих малхусэй: бэхайейхэйн увэйеймэйхэйн увэхайей дэхол бэйс Йисроэйл бааголо увизман корив вэимру Омэйн». (1) И теперь слезы свободно лились по его щекам, капая на пожелтевшие страницы раскрытой в руках книги. Но на этот раз он не пытался их сдержать. *** Малдер вернулся в машину с двумя пластиковыми стаканчиками кофе как раз тогда, когда Скалли со счастливой улыбкой на губах вышла из церкви Святого Алоизия. — Малдер, это было просто потрясающе, — сказала она, забравшись в машину и пристегнув ремень. — Священник прочитал небольшую проповедь на основе первого послания Святого Павла — «За все благодарите». (2) Как будто специально для меня. — В каком смысле? — спросил Малдер, протянув ей кофе и выезжая со стоянки. — Он говорил о том, что благодарить за дурные, даже ужасные, трагические события — это способ не забывать о том, что Вселенной управляет Господь, — объяснила Скалли, глотнув кофе. — По его словам, это значит, что все идет своим чередом и что мы можем пребывать в мире с Господом, каким бы мы его ни представляли. Она вдруг замолчала и посмотрела на напарника, виновато улыбнувшись. — Прости, — извинилась Скалли, положив ладонь ему на руку. — Я все время болтаю о том, во что ты даже не веришь. Просто эта месса напомнила мне о той еврейской молитве о мертвых, кадише. Ты сам говорил, что это обряд восхваления, а не скорби. — Так и есть, — едва слышно подтвердил Малдер. — И, кстати, насчет вещей, в которые я не верю: тебе ведь и не такое приходилось от меня выслушивать не один год. Какое-то время они ехали молча, а солнце поднималось все выше, и утренние облака рассеялись, уступив место небу такого пронзительно голубого цвета, что на него больно было смотреть. Весна уже не за горами: на деревьях вдоль шоссе появились почки, и первые робкие растения уже выглядывали из-под земли, словно проверяя, готова ли природа к новому буйству цветения. — Что еще там было? — спросил Малдер. — Ты помолилась? — Да, — тихо ответила Скалли. — За всех: за Эмили, за Прескотта и Мака, за Мариту и Мелиссу, за моего отца и твоего… И за тебя. — Спасибо, — поблагодарил ее Малдер. Скалли улыбнулась и откинулась на сиденье. — Какой чудесный день, Малдер, — вздохнула она. — Так и хочется прогулять работу. — В такой день невольно поверишь в жизнь после смерти, — тихо произнес он, и Скалли повернулась к напарнику с изумленным выражением на лице. — Вот уж не ожидала от тебя такое услышать, — сказала она, озадаченно покачав головой. — Почему ты вдруг это сказал? Он только пожал плечами. — Считай, что весна на меня так действует, — улыбнулся агент. — Почему-то вдруг расчувствовался. — Лучше я буду считать, что это искреннее желание человека, которого слишком долго окружала боль, — заметила Скалли. — Человека, который отчаянно хочет поверить, что победа не остается за смертью. Минуту Малдер хранил молчание. — Может, я и правда хочу поверить, — наконец сказал он. — Но не только потому, что так проще. Я поверил бы, если бы знал, что это правда. Но как проверишь что-то подобное? — Смерть многому учит о жизни, Малдер, — заметила Скалли, пожав плечами. — У патологоанатомов есть любимая крылатая фраза, она написана на двери каждой лаборатории судмедэкспертизы в Америке: «Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae» — «Вот место, где смерть радуется, помогая жизни». — И чему же смерть учит тех из нас, кому не повезло стать патологоанатомом? — спросил Малдер с улыбкой. — Оглядись вокруг, — сказала Скалли, обведя рукой пейзаж за окном. — Цветы умирают и воскресают. Листья опадают и вырастают вновь. Ты сам сказал: в такой день хочется верить, что жизнь продолжается, что она обновляется каждый год. Неужели так трудно это принять? — Ты вернулась к жизни, вернулась ко мне, — произнес Малдер, не отрывая взгляда от дороги. — Может, для меня достаточно и такого чуда. Скалли улыбнулась и, повернувшись к напарнику, приподняла свой стаканчик с кофе. — Пожалуй, выпью за это, — сказала она. — За тебя, малыш. (3) Малдер улыбнулся. — Лехаим (4), Скалли, — ответил он. — Лехаим, — повторила она. — За жизнь. ПЕРЕВОД КАДИША Да возвысится и освятится Его великое имя в мире, сотворенном по воле Его; и да установит Он царскую власть свою; и да взрастит Он спасение; и да приблизит Он приход мошиаха своего - при жизни вашей, в дни ваши и при жизни всего дома Израиля, вскорости, в ближайшее время, и скажем: Амен! Да будет великое имя Его благословенно вечно, во веки веков! Да будет благословляемо и восхваляемо, и прославляемо, и возвеличиваемо, и превозносимо, и почитаемо, и величаемо, и воспеваемо имя святого [творца], благословен Он, превыше всех благословений и песнопений, восхвалений и утешительных слов, произносимых в мире, и скажем: Амен! Израилю, и мудрецам, и их ученикам, и ученикам их учеников, и всем, изучающим тору, — здесь и в любом другом месте, — да будут дарованы их отцом небесным им и вам прочный мир, благоволение, и любовь, и милость, и долголетие, и достаток, и избавление, и скажем: Амен! Да будут дарованы с небес прочный мир и счастливая жизнь нам и всему Израилю, и скажем: Амен! Устанавливающий мир в своих высотах, Он пошлет мир нам и всему Израилю, и скажем: амен! «И смерть свою утратит власть» Дилан Томас [перевод Павла Руминова] И смерть свою утратит власть. И мертвые тела сольются с западной луной и тем, Кого скрывает ветер; Когда, свой выждав срок, их кости обретут родство с ничем, В оправе локтя и ступни родится свет звезды; Сошедшие с ума, они свой разум найдут, Поглоченные волной, восстанут из океанских пут, Влюбленных гибель вызовет любовь; И смерть свою утратит власть. И смерть свою утратит власть. И они не умрут бесславно, Те, кого морское дно с собою обручило; Изнывая под пыткой, когда суставов боль Уже сообщит языку предательство, они не сдадутся и промолчат; И вера надломит их руки, Зло пронзит их рогом безжалостной муки; Распадаясь на части, живые, они сомкнутся в ряд; И смерть свою утратит власть. И смерть свою утратит власть. И чайки крик больше не достигнет слуха, И волне не выпросить у берега ответного звука; И цветку, что вчера еще рос, Отныне не нужно свой рост дождю доверять; И хоть безумны они, мертвы, Рвутся из земли сквозь стебель маргаритки К солнцу, зная, что скоро Смерть свою утратит власть.