Луну под кожу

— А должен? Должен, малыш. Должен. Эвен ведёт кончиком носа по шее, обводя красные отметины, оставленные не им. У него внутри закипает вулкан, а кровь превращается в лаву. Исак стонет в его руках слишком похабно, слишком по-блядски. И осознание того, что он стонет так не только для него, кислотной желчью въедается под кожу. Эвену кажется, что от накатившей злости он даже трезвеет. — Кто? — он спрашивает в самые губы, сжимая одну руку на шее, понимая, что перекрывает жизненно необходимый кислород. У Исака Вселенные взрываются под веками, потому что асфиксия в его состоянии —это больше дар свыше, чем удушение. — Кто? — Эвен слишком близко. От него идёт жар, под которым Исак плавится. Он стонет в губы, прогибаясь всем телом, потому что ему нужно ближе. Прямо сейчас. — Кто, блять?! — Эвен прикладывает его головой о стену сзади так, что у Исака звёзды идут по наклонной. Ему кажется, что он доигрался. Исак открывает глаза, смотрит туманно, облизывает губы и выдаёт правдивое, но ненужное сейчас: — Не помню. Первый удар приходится прямо по скуле. И он довольно сильный. Эвен бьёт наотмашь, и Исаку кажется, что его голова проворачивается вокруг оси. — Дрянь. Эвена ведёт. Ведёт от этих губ, от того, как они припухли, от струйки крови, которая скользит вниз, пачкая подбородок. Он слизывает солёно-металлическую вязкость, прикусывая шею. Поверх старых засосов. Ставит свои. Сжимает кожу зубами до ярких вскриков. — Какая же ты дрянь. Исак слышит, как трещит его футболка, и готовится к смерти, потому что по его телу можно точно проследить, как он провёл то, что не помнит. Эвен держит его за плечо на вытянутой руке, смотрит на беспорядочные чужие укусы, понимает, что они довольно свежие. Он ухмыляется, когда выворачивает хрупкую кость почти до треска. Наблюдает, как у мальчишки напротив подкашиваются ноги. Вжимает в стену, ударяя под рёбра, слыша у самого уха судорожный выдох. — Совсем не помнишь? — Эвену нужно что-то говорить, слышать, потому что он на грани, потому что, если он сорвётся, здесь камня на камне не останется. Он пробует кровавые губы на вкус, углубляет поцелуй, проводя языком по нёбу, впиваясь в чужой рот без возможности вдоха. Эвен целует грубо, кусает не зажившую рану, отмечая, как содрогается тело в его руках. Исак цепляется за чужие плечи, ища там хоть какой-то поддержки, пытается почувствовать спиной холодную стену, но всё тщетно. Он чувствует только собственную кровь, горячий язык и пальцы, которые сжимают его бока так, что синяков не избежать. Он отвечает на поцелуй, потому что хочет, потому что ему надо. Так чертовски надо, что готов умолять о большем. Он скулит, трётся бёдрами о чужой пах, ловя свои тихие всхлипы и мириады звёзд. Исак пропускает второй удар, когда его отталкивают к стене. Натянутая на позвонки кожа сдирается об облупившуюся краску, но он этого почти не чувствует. Он закрывает глаза, чтобы не растерять свои созвездия, но пощёчина с треском возвращает его в реальность. — Смотри на меня, гадёныш. Эвен расстёгивает его джинсы, даже не пытаясь снять окончательно. Разворачивает спиной к себе, вжимая в холодный, грязный бетон. Он так близко, что Исак готов на всё, лишь почувствовать его внутри. — Пожалуйста... — он не верит, что говорит это, но он это говорит. Чувствует пальцы на своих ягодицах, ведёт ими назад, сразу же получая увесистый шлепок. Исак чувствует пальцы у самого входа, и вздрагивает, когда один проникает внутрь. Он труп. Эвен пытается взять себя в руки. Целует выпирающие лопатки, ведёт пальцами вниз. Он почти приходит в себя, когда понимает, что слишком легко. Один палец проскальзывает сразу, а второй идёт следом, и всё слишком просто. Исак слишком раскрыт. Он трахает его уже тремя пальцами. Мальчишка стонет, извивается, проезжается вставшим членом о стену, хнычет. Но всё равно он слишком раскрыт. — Ты сам? — лучше бы Исаку ответить "да". Эвен вводит пальцы до упора, останавливается, разворачивая к себе лицо парня. — Ты. Сам?! — Эвен понимает по испуганному взгляду, что нет. Даже таким обдолбанным Исак не может ему врать. — Блядь! Исак чувствует пустоту внутри себя и готов практически рыдать, потому что ему надо! Надо! Он опускает руки на свой член, но его тут же разворачивают, буквально роняя на грязный пол. Эвен лишь приспускает свои джинсы, когда входит до основания, не давая и секунды на вдох. Сжимает бёдра до кровавых подтёков, вдалбливаясь в худое тело под ним. Исак не знает, куда себя деть. Кажется, он свёз всю спину, но внутри всё горит так, что он может лишь стонать в голос, буквально выгинаясь навстречу. Эвен трахает его жёстко, пару раз снова ударяя по лицу, когда Исак отворачивается, кусает ключицы, грудь. — Мой, сука. Мой! Эвен видит пару маленьких синяков на внутренней стороне бедра, и Исаку кажется, что он слышит какой-то нечеловеческий скулёж. Большего Исак не разбирает. Он измождён и разбит, в буквальном смысле. Всё, что он ощущает, это жар и боль снизу, а ещё, что Эвен кончает прямо в него. Исака выкручивает прямо на пыльном полу в одном из этих блядских коридоров, когда Эвен выходит из него, отталкивая, как прокажённого. Исака скручивает до рвотных позывов. Он чувствует влагу между ягодиц и не совсем уверен, что там только сперма. Вполне возможно, что ещё и кровь. Эвен не смотрит на него. Не помогает подняться или одеться. Эвен делает пару шагов к стене, произнося лишь: — Ты такая блядь. Застёгивает джинсы, прикуривая на ходу. Не оборачивается, идёт вдоль стены, проезжаясь по ней плечом. Эвен вваливается в зал, топя крик в абсенте, и не помнит, как наступает утро.

***

from Isak to Eva: (10:03) Я не приду сегодня. from Eva to Izzy: (10:15) Мне приехать? from Isak to Eva: (10:21) Купи обезболивающего. from Eva to Izzy: (10:22) Что-нибудь ещё? from Isak to Eva: (10:24) Мороженое? from Eva to Izzy: (10:26) Ты безнадёжен... from Isak to Eva: (10:26) ♥ У Исака болит каждый миллиметр тела. Он плохо помнит, как добрался до дома, и вообще рад, что жив. Он сейчас сплошное красно-фиолетовое что-то, но точно не двадцатиоднолетний парень. Ему больно сидеть, стоять, лежать, дышать. Исак стоит перед зеркалом в ванной, опираясь на раковину, потому что сил нет совсем. Аккуратно трогает рану на губе, вздрагивая. Шипит, когда снимает с себя одежду, разглядывая последствия своего ночного похождения. Он понимает, что нужно принять душ, потому что Эва приедет сразу же после занятий, точнее, она примчится на радиоактивном самолёте, как всегда, и он хочет хоть немного минимизировать её шок. Хотя бы смыть засохшую кровь и сперму и убрать тошнотворный запах того места, откуда он приехал, сразу же отрубившись на пороге. Вообще, единственное на что рассчитывает Исак в данный момент — это не упасть в обморок прямо в душе. Он даже не пытается одеться, когда слышит, как поворачивается ключ в замочной скважине. Во-первых, Эва и так всё видела, во-вторых, он физически на это не способен. Исак лежит на постели, накрывшись простынёй, стараясь не отключиться преждевременно. — Ну, блять! — Эва швыряет пакет из аптеки на кресло, а сама приподнимает чёрную ткань, тут же зажмуриваясь. — Привет, — Исак старается улыбнуться, но у него, кажется, вместо губ одно сплошное месиво. — Тебе в больницу надо, идиот! — Эва говорит это для вида, уходя на кухню, чтобы взять лёд из морозилки и набрать воды. — И отвечать на сотни вопросов, было ли это насилие? — Было ли!? Это и есть насилие, Исак! — Не кричи, а, — он пытается привстать, но тут же падает обратно. Не сегодня. — Не двигайся. Держи, — подруга протягивает две какие-то таблетки, и Исак даже не спрашивает, что это. Он уверен, что она знает, что ему сейчас нужно. — Ты ел? — Нет. — Давно? — Не помню. — Бесишь. Эва проходится каким-то раствором по всему его телу, кладёт холодный компресс под глаз и на губы. Последний начинает сразу жечь, поэтому эту часть тела решают оставить в покое. — Он тебя когда-нибудь убьёт, — Эва гладит его по волосам — единственное, что точно сейчас не болит. Даёт ещё одну таблетку от жара, накрывая покрывалом. — Просто убьёт, Исак. — Нет. Когда Исак просыпается, то его состояние уже на отметке "буду жить", а не "умер неделю назад". Он ведёт носом и чувствует запах приготовленной еды. Эва появляется в проходе через десять минут с подносом в руках. Там явно что-то вкусное, а ещё пара обезболивающих таблеток, которые очень кстати. — Сначала еда, потом таблетки. Правда, я не знаю, как ты будешь есть. — Я уж постараюсь как-нибудь. Эва садится рядом с ним, копаясь в телефоне, в его телефоне. — Звонила твоя мама, она приедет послезавтра. И это "блять", да. Что с работой? — У меня завтра смена, — хрен с ней с работой, думает Исак, визит мамы звучит страшнее. — Завтра тебе будет ещё хуже. — Хуже не бывает. — Будет. Они болтают обо всём и ни о чём. Эва целует его фингал под глазом, укладывая головой к себе на живот, а Исак обнимает её колени. Совсем как в детстве. До всей этой херни. Исак благодарен, что в этой чёртовой жизни у него есть хотя бы один человек, который, несмотря ни на что, всегда рядом. — Как на личном? — кажется, последний раз он спрашивал об этом пару месяцев назад, и там вроде был парень. — Ну, у меня типа сейчас свидание, — Эва перебирает его волосы, листает плейлист в телефоне, уже своём, и говорит это так обыденно, будто Исак срывает её свидания каждый раз. Хотя... Если подумать. — И хрена ты тут? — он бы может подорвался и выпроводил её гулять, но он не в том состоянии. — Потому что кое-кто решил, что он бессмертный. Забей, ладно? — Ладно, — он не будет спорить. Сегодня уж точно. Исак с трудом переворачивается, смотрит в лицо девушки и пытается понять, за что ей это всё. У них обоих хорошие обеспеченные семьи, они снимают приличные квартиры, причём без соседей, у них есть работа, у Эвы даже есть будущее. Это всё, правда, перекрывается тем, что их родители заботятся об имидже больше, чем о них самих. Главное — это престижный университет, хороший статус в обществе, паинька-дочка и милый сыночек. Эва разрушила все надежды на "паиньку", когда наперекор всем пошла на курсы флориста, а не юриста. Исак поступил туда, куда сказали, но у него тело в татуировках, а весь организм пропитан химией. Родители разговаривают с ним только по факту надобности, потому что в восемнадцать он послал их прямо нахуй, заявив, что о выгодной партии в виде девушек для него они могут забыть. Теперь же мать объявляется только тогда, когда у них намечается какой-то важный семейный ужин или что-то вроде того. А про отца и говорить не стоит. Вообще-то, Исак просто заебался жить в идеальном мире, и никого в этом винить не стоит, но назвать "родителей" родителями он тоже не может. — Когда всё пошло по пизде, а? — он спрашивает это каждый раз, и каждый раз у Эвы практически один и тот же ответ. — Когда мои родители решили, что готовы к детям, а ты — что наркотики сделают тебя счастливым, — ну, вот. Опять. — Я не колюсь, Ви. Можешь проверить. — Ты сейчас — одна сплошная гематома. Что мне проверять? — невесомо проводит пальцами по щеке, заставляя смотреть на себя. — Я верю. Ты ведь обещал. Да. Обещал. И это — то самое, что нарушать Исак не собирается. Он перепробовал, наверное, всю таблицу Менделеева, но в вены ничего не вгонял. Ему, в принципе, уже год как хватает алкоголя и одного определённого человека, чтобы улететь в свой космос. И он вообще-то не уверен, что алкоголь до сих пор работает.