Окно

Sleeping at Last — Atlantic

      Майки дрожит, вжавшись в самый дальний угол лаборатории Донателло, и крепко зажимает рукой уже наложенный на обрубленную конечность железный диск, к которому вскоре будет присоединен протез. Он отчетливо ощущает на ладони, сжимающей плечо, горячую алую субстанцию смешанную с сукровицей в уголках, где кожа зажата несколькими креплениями, чтобы кровотечение не открылось снова. Операция ведь прошла всего несколько часов назад, а он уже свалился с лабораторного стола, сорвав капельницу и все приборы, подключенные к его телу.       По полу льются какие-то растворы, стекло и мелкие гайки, а Микеланджело лишь печальным, полным отвращения взглядом, провожает свое отражение, нечеткое из-за засыпавших его осколков.  — Майки, посмотри на меня.       Мастер нунчак упрямо утыкается лбом в ледяную стену, не чувствуя никакого холода, ведь собственная температура раскалена до предела. Несколько раз ударившись головой до звездочек в глазах, он чувствует, как его нежно обнимают со спины, отворачивая от самозабвенного деяния.       Он шарахается от своего спасителя, как от огня, прекрасно зная, что тот провел сложнейшую операцию, вытащив его прямиком с того света, и Майки безумно благодарен.       Но, будто загнанный в четырех стенах безумец, отгороженный закрытой дверью и низким потолком, может смотреть на свою жизнь — на семью — только сквозь распахнутое настежь окно, не впускающее внутрь ничего, кроме острых льдин и мерзких сосулек, от которых становится еще более паршиво.  — Донни, почему кровь еще идет? — Микеланджело боится отпустить диск на левой руке, потому что в любую секунду оттуда снова может политься что-то похожее на багровый водопад или гребанное красное озеро, например.  — Нет, она не идет, — успокаивает младшего гений, поглаживая его по затылку, и бережно снимает кисть с плеча. — Иди сюда. Все хорошо.       Майки кажется, что от ощущения того, как он лишается части своего тела и болевого шока, последовавшего за этим, ему не избавиться никогда, хоть сейчас он и прибывает под сильным обезболивающим и ничего чувствоваться, по идее, не должно.  — Спасибо тебе.       Микеланджело утыкается носом в родное плечо, давая возможность взять верх эмоциям, и тихо плачет, прижимаясь к гению всем телом.       Рядом с ними садится Леонардо, присутствовавший в лаборатории все это время, и еще раз осматривает, хотя в этом нет никакой нужды, пострадавшего от катаны врага младшего брата, гладя его по дрожащему панцирю. Донни закрывает глаза, держа себя всеми силами, чтобы самому не залиться в беспомощных и постыдных рыданиях, и слышит тихое:  — А где Раф? — Майки стирает слезы здоровой рукой, но гений видит, как двигается его левое плечо, свидетельствующее о том, что младший хотел задействовать и вторую. «Не привык. И вряд ли скоро это сделает».  — Раф… — голос Лео непривычно дрожит от одного только упоминая о брате. — Он… он сегодня не придет… Майки.  — Почему? — взволнованно спрашивает Микеланджело, проглатывая подошедшую к гландам мерзлоту. — С ним ведь все хорошо? А Эйприл, Кейси?  — С ним, вроде, да, — неуверенно кивает лидер, мягко водя пальцами по макушке мастера нунчак. — В крайнем случае, осмотреть себя нормально не дал. Эйприл занимаются лучшие хирурги, которых мы только смогли найти в городе…       Леонардо замолкает, обрывая себя на полуслове, и смотрит в доверчивую, испуганную до смерти бирюзу напротив.  — А Кейси? Ему тоже помогают врачи? — по щекам младшего бегут слезы, разбиваясь крошевом о кафель. — Да, Лео?  — Нет, Майки, — Леонардо не видит смысла врать, ведь потом эта ложь, вскрывшись на поверхности, долго не оставит душу мастера нунчак в покое. — Поэтому Раф и ушел.  — Что? — губы Микеланджело дрожат, и он нервно дергается к стене, пытаясь опереться на нее. — Я же… я же закрыл их с Эйприл… почему, Лео?       Леонардо вздрагивает. Как ему нужно ответить? Сказать, что они и Эйприл еле вытащили из разрушенной квартиры, или что накрыть своим телом людей — не значит взять все на себя? Кейси просто не смог бы перенести удар такой силы. Что с ним и случилось.  — Мы потом поговорим об этом, — лидер придерживает младшего за корпус, когда тот встает на трясущихся ногах, грозясь снова свалиться на пол в любую секунду. — Давай лучше помогу лечь обратно? Тебе пока нельзя волноваться.  — Не трогайте меня!       Микеланджело неожиданно отталкивает от себя лидера, хоть и получается это совсем нелепо и слишком слабо, потому что отныне Майки придется умножать свои силы на один, а не на два.       Донни пытается успокоить мастера нунчак, но тот продолжает стремительно передвигаться по стенке, игнорируя помощь и возгласы братьев. А что ему? Вот потеряет сознание, потревожив только обработанные и перевязанные раны, и что с того? Какое Микеланджело дело? Он не эгоист, нет, ни в коем случае. Майки знает, что таким образом обречет их гения на еще несколько дней без сна, но младшему вдруг становится так все равно. Аж самому тошно.       Он не уберег друзей, семью и даже собственную жизнь. И абсолютно так же думает каждый из его братьев про себя, но в произошедшем нет ни капли вины кого-либо из них. Просто в этот раз им не повезло. Не то место, не то время, не те люди рядом.  — Стой, — стальным тоном отрезает Лео, отдергивая гения в сторону, чтобы тот не погнался за удаляющимся младшим братом.  — Лео, да он же сейчас в обморок упадет! — испуганно говорит Донателло, провожая взглядом хромающую фигуру Майки.  — Упадет — поймаем, — кивает сам себе лидер и тянет за край панциря брата, который все равно рвется вперед. — У Микеланджело шок. Дай ему время.  — Время угробить себя? — Донателло устало растирает лицо ладонями, услышав хлопок двери в логово.  — Подумать над всем, как минимум, — рассуждает лидер, делая шаг вперед. — Пошли, нужно быть рядом с ним, когда силы окончательно покинут.       Микеланджело — это Микеланджело. Душа компании, крутой чувак, заботливый и верный друг, любимый младший брат. Невероятная смесь безответственности и безграничного удовольствия от жизни, легкомысленности и вселенского счастья, детской наивности и самой доброй в мире сущности, которая совсем не помнит, как оказывается на поверхности, пройдя весь путь от дома до канализационного люка, казалось, в два прыжка. Майки вглядывается в темную ночь, стоя посреди безлюдного переулка между двумя многоэтажными домами, и не может понять, что с ним не так.       Он лишился чертовой руки; не глаз, не слуха, не еще чего-то, что могло бы как-то исказить восприятие окружающего мира, но почему все не так, как было несколько дней назад?       Микеланджело уверяет себя раз за разом, что после произошедшего в канун Рождества прошло всего несколько дней, потому что так сказали братья и потому, что об этом свидетельствуют имеющиеся на данный момент события, но отчего тогда все идет против любой возможной хронологии?       Майки шумно втягивает ноздрями по-весеннему свежий воздух, сгребая пальцами ног еще оставшееся тепло на асфальте от недавно сменившегося луной солнца. Чувствует аромат цветов, а на губах появляется терпкий вкус сирени, мягким фиолетовым полотном обнимающий плечи. «Если найти цветок с пятью лепестками, то можно съесть его и загадать желание».       Микеланджело счастливо щурится, вспоминая старое детское правило и смех Рафаэля, когда тот специально отбирал у младшего заветные пятилистные цветки и совал в руку четырехлистные, пользуясь доверием мастера нунчак. «Я всегда знал, что ты тогда шутил надо мной, но мои желания все равно сбывались, потому что ты, Раф, никогда не позволял мне расстраиваться».       Теперь Майки понимает, что было глупо верить в исполнение желаний благодаря каким-то кустам, ведь под его рукой всегда были настоящие и совершенные гортензии, которые не нужно было срывать и есть, уповая на то, что вот в этот раз все обязательно сбудется. Леонардо, Рафаэль и Донателло — его истинные цветы, деревья и лесная трава.  — Микеланджело?       Мастер нунчак узнает этот голос мгновенно, но не оборачивается, потому что ждет, когда тень сзади сама приблизится к нему.  — Да, отец, — Майки продолжает вглядываться в черноту вокруг.  — Тебя ищут братья, — Мастер не подходит к сыну близко, но выжидающе рассматривает его панцирь, изученный до единой царапины. — Тебе пора домой.  — Какое сейчас время года, сэнсэй? — Микеланджело качает головой, путаясь в своих ощущениях.  — Зима, сын мой, — легко улыбается Сплинтер, зачерпывая маленькую горку снега, и растирает ее в когтистых лапах.  — Я запутался, отец, — заключает Майки, немного развернувшись к Мастеру. — Я не помню, как все произошло у Эйприл дома, как оказался здесь и как могу стоять на снегу, не чувствуя холода. Неужели я один понимаю, что что-то не так?       Микеланджело и в правду испытывает странное наваждение, будто либо сейчас, либо чуть позже снова произойдет нечто такое, чему потом он долго не сможет найти объяснения, но не говорит сэнсэю об этом прямо. Видимо, он просто не отошел от наркоза. Такого наяву не бывает.  — И не один ты это знаешь, сынок, — после этих слов Майки, наконец, начинает чувствовать окоченевшие от минусового градуса ступни. Сколько он тут стоит? — Это называется временной петлей. Своеобразный отрезок времени, если хочешь называть так, по завершении которого ты можешь возвращаться в начало и переживать любую его часть заново.       Микеланджело морщится, насупившись. Что отец хочет донести ему?  — Донни тоже это чувствует, — добавляет Мастер полушепотом. — И Лео почувствует, но позже. Я могу лишь надеяться и верить, что вы успеете услышать друг друга и сможете замкнуть время и пространство для себя в один неразрывный круг.  — Но как это сделать, отец? — встревоженно вопрошает Майки, сильно замерзая, но не уходя с открытого воздуха. — Я ничего не понимаю…  — Береги себя и братьев, — голос Сплинтера доносится до Микеланджело едва уловимым хрустом сугроба под ногами. — И слушай, что говорит твое сердце.  — Папа! — мастер нунчак растирает заледеневшие дорожки слез на щеках и оборачивается. — Мы не справимся без Вас, если Вы не будете…       Позади Майки одинокая пустота и сыплющиеся хлопьями пушистые снежинки, которые падают с серого бескрасочного неба.  — …рядом.