Зов

      Шиноши и Окисуке покинули вместе блокпост. На выходе ребенку отдали его котомку, которую мальчик вновь поместил на свое плечо. Ничего лишнего, как и подобает самураю. Никаких изысков ни в одежде, ни в собранных вещах, ни в поведении, ни в словах. Окисуке, пока Шиноши вновь принимал свою сумку и шел обратно к нему, еще раз убедился, что человек, стоящий перед ним, больше не ребенок. А это значит лишь одно — не обманывайся внешности и относись так же, как и ко всем остальным. Больше не существует в этом мире того ребенка, с которым они однажды сидели в гостинице и смотрели на цветущий сад.       Самураи шли рядом друг с другом, нога в ногу. Все же Шиноши вырос и теперь не бежит за мужчиной, перебирая быстро-быстро своими маленькими ножками. Они шли в тишине. Как ни странно, но в комфортной тишине. И никто не спешил ее нарушать.       Путь должен был быть долгим, так как первый блокпост находился довольно далеко от деревни. А впереди еще несколько, которые обязательно должны быть пройдены.       Пока Окисуке перестраивал планы на сегодняшний вечер, он все же не ожидал, что ученик Отшельника вернется, Ёши смотрел вперед, перед собой. В своей голове он взвешивал каждое решение, которое собирался принять в ближайшем будущем. И одно из них — брат Ксиана. Ксиан просил его убить. Ни отдать властям, ни наказать каким-либо известным способом. Он просил убить его. Он просил уничтожить Зверя, что пожрал давным-давно брата. По словам Ксиана, убийство Зверя наконец освободит его брата. Только вот, готов ли сам Шиноши стать судьей и отнять жизнь другого человека собственноручно? Готов ли обезличить другое разумное существо? И хоть тело Шиноши, на удивление, спокойно, внутри его очень сильно колотит от одной только мысли, что обещанное необходимо выполнить. И выполнить в ближайшее время, ведь Ёши не знает, когда еще его вновь допустят до скрытой деревни самураев. К тому же, скоро полнолуние. И чтобы хоть немного освободится от нахлынувших мыслей, Шиноши все-таки прервал тишину. — Окисуке-сан, могу я задать вопрос? — Задавай.       Как обычно, короткий и утвердительный ответ. Все-таки Шиноши было приятно, что что-то в мире не меняется. Возможно и люди, которых ранее он повстречал на своем пути, останутся такими же, какими он их помнил. Чоуджи, Наруто, дебилы-одноклассники, Гаара, Саске… Саске, нет, этот ребенок изменится. И изменится, вероятнее всего, в худшую сторону. За ним нужно будет присматривать. Все-таки след, который оставил Итачи в его психике — огромен. И просто так, лишь одними речами, его не залатать. Да и говорить, наверняка, этот малявка не будет гореть желанием. И… Шисуи… Хоть молчание в этом интервале затянулось из-за неожиданных мыслей, Шиноши все-таки продолжил. Окисуке терпеливо ждал. — Я немного, если честно, потерялся во времени, пока был с Отшельником и пока возвращался. Поэтому, экзамены в деревнях шиноби уже прошли? Экзамены на генинов? — Да. — Вот как… Шиноши вновь замолчал, идя вперед. Однако разрастись мыслительному процессу не дал голос самурая, который, казалось говорит только, чтобы ребенок больше не задавал вопросов. — Твой случай особенный, если ты беспокоишься о том, что не сдал экзамен и тебе необходимо будет ждать еще один год. То, что ты обучался у Отшельника, нам, самураям, на руку. Нельзя было, чтобы его техника владения мечом пропала. А твоя ментальная защита не даст шиноби проникнуть в твой разум и разузнать все тонкости и секреты. Мы пошли на эту сделку, в надежде, что самурай, который не принимал ни одного ученика, увидев человека с деформированными каналами чакры, изменить свое мнение. И не прогадали. Думаю, Мифуне-сама сообщит Хокаге о том, что ты прошел бучение, а Каге Скрытого Листа уж позаботится о том, чтобы ты сдал экзамен. — Если вы так думаете, значит это все имеет смысл. Спасибо, что успокоили, Окисуке-сан. Мальчик, кивнув, вновь продолжил путь со своим провожатым в тишине.       Двум самураям потребовался день, чтобы добраться до города. Города, в котором Шиноши не был три года. И Ёши, только взглянув на него понял, что и сам город не изменился. Все такой же футуристический, в сравнении с другими городами этого континента.       И вновь они оказались на той самой площади, когда Шиноши оказался здесь впервые. Мальчик, остановившись, поднял голову и посмотрел на монумент, принадлежавший главной больнице города. Чаша, которую обвила змея и сцеживает в неё свой яд. Воспоминания нахлынули резко и неожиданно. Паника. Крики. И запах крови. Самурай, шедший рядом с ребенком, тоже остановился. Сначала он посмотрел на Шиноши, а после поднял голову к монументу. — Тот, кто совершил то преступление три года назад, его поймали? Тихий голос из-за маски. Окисуке, прикрыв глаза, покачал головой. — Нет.       На что юноша лишь кивнул и вновь пошел за самураем. И только эта пара, взрослого и ребенка, собралась покинуть площадь и продолжить свой путь, Шиноши, скрытый за маской, краем глаза заметил того самого старика-медика, который в тот, первый день, проверял его состояние. Отосе. Боковым зрением, периферийным, он смог, всего на мгновение, увидеть небольшое искажение пространства вокруг этого человека. Старик все так же добродушно улыбался, что-то говоря маленькому ребенку и его матери.       Вновь утопая в воспоминания того дня, в голове у Ёши всплыла фраза, которую тогда мальчик не воспринял никак. От слова совсем. — …настолько маленький ребенок… больше фарфоровую куклу напоминает… — Фарфоровая кукла… да?       Прошептал Шиноши себе под нос, однако его голос Окисуке не услышал, так как он пропал в гомоне людей, которые проходили мимо. Юноша вспомнил все то, что было написано Ксианом в пергаменте. Жаль, конечно, что пергамент сейчас находился у Окисуке и сверить то, что помнил Шиноши с написанным не было возможности. Однако, того, что мальчик помнил, хватило, чтобы составить свой план действий.       Ёши сбавил свой шаг, делая вид, что на что-то засмотрелся. Окисуке, пройдя вперед, наконец оказался спиной к молодому самураю. Сейчас или никогда… простите, Окисуке, но я вынужден буду вас покинуть. Ненадолго…       Скрыть свое присутствие на глазах у других. И просто уйти. Окисуке понимает, что что-то не так только через некоторое время. Он оборачивается, однако ребенка за собой не видит. Глаза самурая опасно сужаются. Он не впадает в панику, он, зорко, словно ястреб выслеживающий свою добычу, осматривает территорию, наполненную людьми. Однако, безрезультатно. Его рука сжала пальцы на катане, которую самурай носил на поясе. И лишь этот жест давал ясно понять, насколько сейчас был раздражен воин.       Шиноши теряется в толпе, спокойно идя, не обращая ни на кого внимание. Он — лишь песчинка в огромном потоке. И его никто не замечает. У каждого человека свои дела, которые требуют их прямого вмешательства. И обращать внимание на окружающих, а, тем более на безымянного ребенка, никто не собирается. Несмотря, даже, на демоническую маску. Людская натура полная эгоцентризма помогает Ёши оставаться невидимым на виду. И он приходит к тому месту, к которому стремился. Вновь больница. И юноша, скрываясь в тени одного из переулков, смотрит на нее. Большое здание с огромными окнами. Намного больше, чем больница Конохи. Или же, воспоминания ребенка восьми лет сейчас конфликтуют с тем, что видит перед собой молодой самурай сейчас. Воспоминания — штука шаткая.       Не питаясь, не утоляя жажду юноша, будто застыв во времени, смотрит на больницу. Словно его не существует в этом мире, словно он еще одна стена в этом переулке. Скрыв собственное присутствие, казалось, даже от самого себя, мальчик наблюдает. Весь день, пока солнце не начало скрываться за горизонт. И только тогда его цель вновь появляется в воротах больницы.       Отосе. Старый медик. Тот, кто первым обследовал Шинои три года назад. И назвал его «фарфоровой куклой». Этот старик двигался медленно, как и подобает человеку его возраста. Именно поэтому, следя за ним, Шиноши не отставал. Он не сводил взгляда с этого мужчины, продолжая скрываться в тенях. От Ёши не шла жажда крови, не шла жажда убийства, не шел никакой-либо интерес, он просто… был. Без ощущения эмоций, направленных на объект слежки, человек, за которым следят, не мог почувствовать за собой хвоста, лишь потому что развитая интуиция не улавливала никакой опасности. Полностью стереть себя из мира, стереть свои эмоции, стереть мысли — это и есть фундамент хорошей слежки. А Ёши шел. Казалось, что даже глаза ребенка, видные лишь через прорези маски, были безжизненными. Он, безликой тенью, следовал за Отосе.       Прошли совсем немного. Всего навсего несколько домов вдоль улицы. И старый медик заходит в многоэтажный дом. Судя по всему, там у него квартира. Шиноши останавливается и осматривает здание. Не то. Это не его логово.       И вновь юноша, сокрытый тенями заходящего солнца, наблюдает. Он ждет. Ждет того, что старик выйдет вновь из этого здания. Мысли о том, что Отосе уже давно покинул дом нет. Шиноши не чувствовал, что хоть кто-то бы тайком покинул территорию его наблюдения. Эту окружность, которая в его голове появилась сама собой. Прошел час. Прошли два часа. Три. Пять.       Шиноши стоял в тенях, все так же наблюдая. Он настолько абстрагировался от окружающего мира на цели — скрыть свое присутствие, что не замечал потребности своего организма. Сколько он не ел и не пил? Долго. Для одиннадцатилетнего ребенка очень долго. Но он продолжал стоять на месте безмолвным стражем, пока солнце не скрылось за горизонт, пока не взошла луна, пока голоса людей не замолкли. И только тогда, когда намечался рассвет, Ёши, развернувшись на пятках, пошел от этого дома прочь. Сейчас было ясно, что Отосе не покинет своего дома, вероятнее всего он спит, а значит, у Шиноши есть время, чтобы пройти к тому месту, про которое рассказывал ему Ксиан.       Предполагаемое истинное логово находится недалеко от границы деревни. Оно сокрыто. И без чакры в него не попасть. Именно поэтому Шиноши, пройдя столь долгий путь, остановился напротив огромной скалы. Если бы он не знал, что здесь сокрыто помещение, или помещения, он бы и не подумал об этом. Слишком натурально выглядела скала, сливаясь со природными стенами пещер. Однако, проблема все же оставалась. Ёши не может пользоваться чакрой, а значит за скалу не попасть. — Я знаю о твоей проблеме, так что сразу хочу сказать, в нашем логове, как и в любом другом, есть запасной выход, на случай экстренной ситуации. Он замаскирован, с помощью печати, которая накладывает иллюзию. Но, если ты и в самом деле, как говоришь, под защитой от любого вида гендзюцу, то, думаю, сможешь обнаружить.       Слова Ксиана отражались в голове Шиноши, пока он обходил природную стену камня, пока не вышел на что-то, походившее на опушку. Мальчик сразу стал ее исследовать, так как времени мало. Все так же, безэмоционально, до сих пор скрывая свое присутствие, он осматривал каждый кустик, каждый уголок. И это привело к результатам. То, что помешало бы взору обычного шиноби или, даже, самурая, так как и в самураях есть чакра, на Шиноши не возымел никакого воздействия. Ребенок, пройдя вперед к неприметным зарослям можжевельника, отодвинул в сторону ветви. И увидел то, что хотел. Печать. Обычная бумажная печать, что покоилась на одном из камней. Значит это и есть то самое место…       Как только он пришел к этому выводу, он почувствовал, как в его окружение кто-то вторгается. Именно поэтому, Шиноши, выпрямившись после того как склонился над печатью, отошел. Он, стараясь не сбивать свой ритм сердца, прошел к противоположной стороне поляны. Его единственной слабостью, на данный момент, было то, что без контроля над собственным телом и сознанием, чувство присутствие могло легко развеется. Что значит, он двигался медленно. Стараясь сохранить свою анонимность. Это было слишком тяжелым испытанием для его нервной системы, ведь, любая ошибка, ведь если он потеряет контроль над собственным телом, его заметят. А Зверь был очень чувствителен. Поэтому, даже когда Ёши скрылся в тенях деревьев, окружавших поляну, и, почти одновременно с этим, на поляну вошел, как и предполагалось, Отосе, Шиноши пришлось заставить себя не издать выдох полного облегчения. Его не заметили. А мальчик, в этот момент, вновь наблюдал за старым медиком. Отосе, пройдя к запасному выходу, проверил, на месте ли печать. Как и подобает любому Зверю, он совершал сейчас свой утренний обход своих владений.       И вновь слежка. Шиноши, наблюдая за тем, как скрывается через главный вход Отосе, остался снаружи. Ждать пришлось недолго. Старик вновь вышел. Запечатал логово и пошел на свою работу. Как и обычный, ничем не отличающийся от других людей, человек. Шиноши шел следом, все такой же безмолвной тенью. У каждого человека есть секреты, но может ли быть у Отосе секрет, что тот и является Зверем, который больше тридцати лет терроризировал Тетсу но Куми? Перед тем, как сделать вывод, мальчик решил все же проверить свою теорию. Именно поэтому он, доведя медика до больницы, развернулся и пошел на поиски Окисуке.       Найти Окисуке — легче легкого. Он сам тебя найдет, стоит лишь освободится. Убрать сокрытие своего присутствия. И именно в тот момент, когда Шиноши, наконец свободно выдохнул, освобождаясь от этого всепоглощающего чувства отстраненности, к его ее был приставлен клинок. — Очень глупо с твоей стороны, ребенок.       Голос, как всегда, словно был выкован из стали. Самурай стоял за ребенком, а Шиноши, наконец, смог вновь обрести себя. Эта отстраненность от мира очень сильно давила на него. Настолько сильно, что сейчас тело дрожало от перенапряжения. Что и заметил Окисуке, однако, сталь клинка не убрал. — Если бы я не ушел сам, ты меня не отпустил бы. — Где ты был? — Мифуне еще не знает о том, что ты упустил меня? — Где ты был? — Значит, не знает. Хорошо. Стоя спиной к самураю, Шиноши выдохнул, после чего, расслабившись, улыбнулся, хоть из-за маски этого не было видно. — Я выслеживал добычу. Лезвие, буквально, впилось в кожу шеи Ёши. Одно движение и оно перережет артерию. Однако, что удивило самого Окисуке, ребенок, стоявший передним, не был охвачен страхом за свою жизнь. Он продолжал расслаблено стоять к нему спиной. — Какую добычу? Все же смог найтись самурай. — Зверь. Зверь, что терроризирует Тетсу но Куни более, чем тридцать лет. Глаза самурая, в удивлении, немного расширились. — Ты знаешь об этом? — Да, я пообещал одному человеку убить этого Зверя. — Ты слишком самонадеянный, ребенок. Неужели думаешь, что раз обучился у Отшельника, ты можешь сделать то, что не смогли сделать лучшие силы деревни? И вновь на шею Шиноши давление. Окисуке пока только давил лезвием. Но одно лишь движение катаны и шея Ёши окрасилась бы в алый. — А ваши лучшие силы не смоли даже этого. Окисуке-сан, я прошу у вас финансовую помощь. У меня нет денег, но мне нужно купить одну печать. Взамен, мы с вами вместе пройдем к тому месту, что я сам называю логовом. И если там мы найдем отнюдь не то, что оставляет себе Зверь, я понесу наказание. Любое. За мою ошибку можете забрать мою жизнь.       Повисла тишина. Они стояли в каком-то из многочисленных переулков скрытой деревни. Самурай, смотря на спину ребенка, сражался, казалось, сам с собой. Доверится или убить, так как тот нарушил основное распоряжение Дайме деревни — как только одна из сторон нарушит договор, начнет самоуправничать — убить. — По какой причине ты готов поставить на кон свою жизнь? Только не говори, что из-за деревни, убью на месте. — Я никогда такого не говорил, Окисуке-сан. Я дал обещание. А обещание самурая одна из тех вещей, которые невозможно нарушить. Вы и сами это прекрасно понимаете.       Несмотря на то, что Шиноши, тот кто стоит перед самураем, лишь ребенок, он прекрасно оповещен о силе слов. И о чести самурая. Именно поэтому, только поэтому, Окисуке опускает клинок, плавно убирая лезвие с шеи юного самурая, чтобы не оставить порез. Окисуке убирает катану в ножны. А после подходит к ребенку. Он не делает и не делал никогда ему поблажек только из-за возраста. Он относится к нему так, как и положено одному самураю к другому. Шиноши, наконец, поворачивается к нему. — Какая печать тебе нужна? — Есть бумага и ручка?       Окисуке достал лист бумаги. А Шиноши, не увидев перед собой то, чем можно писать, достал из своей котомки уголек. И принялся писать. Он хорошо запомнил иероглифы той печати. Поэтому и изобразил ее отчетлив. После чего протянул лист Окисуке. Тот, приняв лист, вгляделся в печать. После чего едва заметно кивнул. — Ты будешь рядом. Одно лишнее движение… — И вы убьете меня. Если бы я не был готов поставить на кон свою жизнь, я бы всего этого не делал, Окисуке-сан.       Кажется, или ребенок улыбается? Голос потеплел, но из-за маски самурай не видит. Он, вместе с ребенком, пошел к мастеру печатей в этом городе. И весь их путь преследовала тишина.       Двое, Окисуке и Шиноши, двигались к тому месту, которое Шиноши назвал Логовом. Они шли медленно, так как Ёши посмел так просто попросить Окисуке купить ему не только печать, но и куриный шашлык с водой. Все же Шиноши давно уже ничего не ел. А, так как сокрытие свое присутствия он больше не использовал, тело само дало понять, что хочет есть и пить. — Окисуке-сан… Начал Шиноши, когда они вдвоем подходили к Логову. — Я пообещал, что убью этого Зверя. Не сдам властям, а уничтожу. Я смею просить лишь об одном, дать мне эту возможность. — …Я подумаю. Тебя попросил об этом Отшельник? — Нет. И я не скажу, кто это был. Эту тайну я унесу с собой.       На этом разговоры вновь прекратились. И окружала эту пару вновь одна лишь тишина.       Совсем скоро мужчина и ребенок вышли к той самой скале, скрывающую вход. Окисуке окинул ее взглядом, сразу понимая, что за ней может что-то скрываться. Но вскоре он перевел взгляд на ребенка, который шел в другую сторону. И последовал за ним. Без каких-либо слов, ведь для самураев, самым честным способом общения были их собственные тела. Они — мастера читать людей и их помыслы лишь через тело.       Выйдя на поляну, Шиноши пошел вперед, к зарослям можжевельника. А Окисуке… ему что-то не давало пойти вперед. Словно какой-то барьер в его разуме. Будто на подсознательном уровне он понимал, что впереди ничего нет, так зачем Шиноши вообще туда идет? Это осознание полностью противоречило знанию, что сам Окисуке передал из рук в руки Ёши печать гендзюцу. Поэтому Окисуке лишь стоял, недалеко, пытаясь совладать с собой. Ведь для него, в его нынешнем понимании, все было бессмысленно. И только заколенный в боях и учениях характер помог сохранить хотя бы мнимое спокойствие. Сам же Шиноши, вновь отодвинув в стороны ветви можжевельника, снял печать. И Окисуке, в один момент, почувствовал, как с его разума спадает этот невидимый барьер. Он, словно очнувшись ото сна, вновь видел. Видел, как посреди можжевельника склонился ребенок. А после того, как тот выпрямился, подошел к нему. Его взгляд пал на камень, на котором ранее была печать. Шиноши держал ее в руках. Точно такая же, какую они купили у мастера по печатям. И оба, не сговариваясь, знали что делать… Окисуке, использовав свою силу, отодвинул камень. А Шиноши пошел вперед.       Шли они недолго. По коридору. Опять же, в тишине. Однако каждый был готов вступить в бой, если это понадобиться. Совсем скоро они вышли к помещению… что было наполнено слишком реалистичным куклами. И все они были людьми. Нет, детьми. — Чистые и невинные… Прошептал Шиноши и Окисуке видел, как его маленькая ладошка сжалась в кулак. В помещении были различные устройства, с помощью которых Зверь очищал тела своих «живых» кукол. От крови. От органов. Стерильное. Без единой капли крови. Словно алтарь, вокруг которых стояли куклы детей. Таксидермист. Так называли людей, которые делают из тел животных чучела. Однако, этот Зверь делал чучела из людей. Окисуке, сжав руку в кулак, подавил подступающую к горлу тошноту. — Значит, я был прав. Тихо сказал Шиноши. После чего, сжав зубы, развернулся и пошел в ту сторону, из которой они оба пришли. Окисуке, осмотрев помещение вновь, пошел следом. — Как ты узнал? — Я же сказал уже, что я дал обещание. И, к сожалению, я не могу назвать того, кто меня попросил. — Какой твой следующий шаг? — Я знаю, что на Зверя действует луна. — Луна? — Да, как приливы и отливы. Он охотится только в полнолуние, когда не может сдержать себя. Полнолуние совсем скоро. А так как он охотится на детей, пытаясь, в своей искаженной форме сохранить их невинность, я выступлю как приманка. Я еще ребенок, а значит, я стану тем, на кого упадет взгляд Зверя. — …Ты знаешь, кто это. Утвердительно. Окисуке, смотря на хрупкую спину перед собой, пришел к такому выводу. На что мальчик лишь кивнул. — Да. Но я не знаю, смогу ли справится самостоятельно. Я до сих пор… никого не убивал, своими руками. Поэтому, Окисуке-сан…       Шиноши остановился, а до выхода оставалось совсем немного. Самурай остановился тоже, обращая свой взгляд на мальчика. Тот, повернувшись, снял свою маску и посмотрел своими чистыми глазами на мужчину. — Пожалуйста, подстрахуйте меня. — По законам деревни я должен привести его на суд. — Вы сами знаете, чем суд закончится, Окисуке-сама. Его приговорят к казни. Это эгоистично с моей стороны, но его должен убить я. Я дал слово. Обещание. Которое не могу нарушить. Я вас прошу. Прошу лишь об одном, не дать ему уйти от меня.       Между двумя повисло молчание. Долгое. Шиноши, не дожидаясь, когда Окисуке вновь заговорит, опустил взгляд в каменный пол, вновь надел на себя маску, и вновь пошел к выходу. Самурай, стоя на месте некоторое время, все же пошел следом. Он был верен Мифуне. Однако… может стоит ребенку дать шанс? К тому же, этот ребенок не сможет стать истинным самураем, пока не лишит кого-то жизни. Такова правда мира. После того, как пара самураев покинула Логово, Окисуке вновь наложил печать гендзюцу на это место, на тот самый камень.       Окисуке направил письмо Дайме, в котором говорилось, что он и ученик Отшельника задерживаются. Все объяснил тем, что Шиноши приболел. А сам, идя на место встречи с молодым самураем, обдумывал то, насколько один лишь человек может изменить его поведение и суждение. Это ведь ребенок. Обыкновенный ребенок, которых полно вокруг. Однако, почему-то именно с этим ребенком он чувствует… что должен позаботится о нем. Деформированные чакры, движимый лишь одним своим упорством, тот, кто сумел убедить взять себя в ученики неприступному Отшельнику. Тот, кто поклялся защищать тех, кого он любит. Загнанный в угол, без права выбора, этот ребенок продолжает идти вперед, ища лазейки. Находит ли он лазейки? Не известно. Однако… что-то внутри Окисуке заставляет пробиваться через его черствую душу ненужным эмоциям. Именно поэтому самурай, не ведомо чем, перед встречей с ребенком, купил такой же, как и ранее, куриный шашлычок. И когда прибыл на место, вручил в его в руки ребенка со словами: — Тебе нужно больше питаться. Шиноши, смотря на угощение, лишь кивнул. А после… снял маску. Так же, как и снял с пояса катану. Сложив все вместе он протянул их Окисуке. Самурай, удивленно посмотрев, уставился на катану. Именная катана. Имена не дают просто так. — Я доверяю вам, Окисуке-сан. Поэтому, пожалуйста, позаботьтесь о ней.       И на губах ребенка расцвела улыбка. Тот, держа перед ним катану и маску, смотрел на него… и в самом деле глазами, в которых читалось безоговорочное доверие. Окисуке никогда не мог подобного понять. Он — правая рука Мифуне, он — глава специального отряда, он — самурай. А этот ребенок, тоже, между прочим, самурай, он… просто ребенок. Не из-за этого ли, Окисуке, наблюдая за Шинои, принял протянутую драгоценность и кивнул. — Я позабочусь. — Спасибо вам, Окисуке-сан.       Как странно. Всего один ребенок, который смотрит на мир чистым сердцем, без каких-либо подводных камней в словах, может растопить лед? Мифуне так часто говорил о том, что Окисуке нужно стать более мягким, однако… только через это дитя, самурай готов был дать ответ, что подобная невинность и самоотдача и в самом деле делают его мягче. Не каждый взрослый самурай может поставить на кон свою жизнь ради обещания. Эти догма многими забыты. Но не этим ребенком.       Жуя мясо шашлыка, Шиноши развязывал свой конский хвост. Волосы, избавившись от поддержки в виде ленты, моментально рассыпались по плечам и спине. После чего он избавился от пояса на своей одежде, который чуть позже тоже вложил в руки Окисуке, где ранее лежали маска и катана. А после посмотрел на самурая. — Я похож на того ребенка, которым пришел три года назад? -…Да, похож. — Во мне должна быть та невинность и чистота которую так пытается сохранить Зверь в своем извращенном понимании. — Похож.       Коротко кивнув, Окисуке поместил и катану и маску на своем бедре. А ленту повязал на свое запястье. Шинои же, улыбнувшись в ответ, тоже кивнул. — Тогда, пора. Я рассчитываю на вас, Окисуке-сан.       И пошел вперед. Что-то внутри Окисуке хотело его схватить за запястье и не отпускать. Всего несколько дней и самурай чувствовал привязанность. Что это? Он не мог понять. Словно его младший брат, которого у него никогда не было, шел на самоубийственную миссию. Так мужчина и остался стоять позади, когда ребенок шел вперед.       Шиноши шел к больнице. А ему навстречу, выходя из здания, как раз выходил Отосе. Пройдя мимо, он остановился. После чего, обернувшись, окликнул старого мужчину. — Простите!       Оклик заставил медика остановится и, с удивлением, повернуться к ребенку. Тот же, подбежав, остановился у мужчины и улыбнулся ему. — Я вас помню! Три года назад именно вы проверяли мое здоровье!       Эмоционально, как и положено детям его возраста. Однако, Шиноши было намного больше лет, чем его физическому телу. Только этого не знал Зверь. Мужчина, с доброй улыбкой, будто вспомнив, кивнул. — Здравствуй. Да. Я вспомнил… — Вы еще назвали меня фарфоровой куколкой, это было несколько смущающе. Слегка покраснев, Шиноши улыбнулся. А после посмотрел на здание больницы. — Я вновь вернулся в деревню, так что опять должен пройти обследование. Я тогда вас, кажется, не поблагодарил, так что благодарю сейчас. Спасибо, что помогли мне. И Шиноши поклонился, из-за чего Отосе, с лаской, опустил свою руку на макушку ребенка. — Не нужно так сильно благодарить, я лишь делал свою работу. — О? Ну, хорошо. В любом случае, спасибо. — Ты сейчас без сопровождения? -… да… Парень, прикрыв глаза, посмотрел в сторону. — Ты себя плохо чувствуешь? — Нет. Все хорошо. Просто мне нужно, как и в прошлый раз, пройти обследование. Вот и все.       Маленький. Невинный. Чистый. А уже завтра полнолуние. Зверь внутри хотел сохранить эту невинность. В планах Отосе был другой ребенок, однако этот, с пшеничными волосами, без сопровождающего, был бы идеальным кандидатом. Именно поэтому Отосе, протянув руку, положил ее на плечо мальчика. — Я могу провести обследование в кратчайшие сроки. И ты сможешь быть свободен от других врачей. — Правда? Мальчик, немного замявшись, посмотрел на медика.       Окисуке, стоя в тени, наблюдал за этим спектаклем. Он не знает почему, но его руки непроизвольно сжались в кулаки. Однако эмоций самурай не показывал. К тому же он не мог поверить, что тот, с кем заговорил Шиноши, и в самом деле является самым разыскиваемым убийцей в Тетсу но Куни. Он так часто был рядом с этим человеком, неужели он не мог уловить жажду крови?       Щебеча, Шиноши в скором времени шел рядом с медиком. А тот, улыбаясь теплой улыбкой, вел его в сторону его логова. Шиноши понял, что тот тоже пользовался сокрытием своего присутствия. Именно так он и уводил своих жертв, что никто не мог понять, как дети пропадали на улицах этой деревни.       Все происходит быстро. И по плану. Настолько гладко, что Ёши даже задумался о том, правда ли этот человек Зверь. Хотя, как оказалось, этот Зверь был полностью уверен в своих силах. Ведь, стоя перед главным входом в убежище, на которое смотрел мальчик, он понимал, это правда. Мальчик, некоторое время смотря на скалу, перевел взгляд на медика. — Где мы? — Спи, невинное дитя. Отосе, наложив гендзюцу, подхватил ребенка, который потерял сознание, на руки. После чего, впустив чакру в скалу, открыл проход. Окисуке, стоя в тени, сразу пошел к скрытому входу.       Разумеется, гендзюцу, из-за ментального барьера клана Таске, не подействовало на разум Шиноши. Тот лишь притворился, чтобы попасть в Логово. И показать Окисуке, что этот человек в действительности является Зверем.       Его несли на руках. Проходя коридоры, проходя мимо чучел, сотворенными руками этого Зверя. А после положили на стол. Тело Отосе дрожало в предвкушении. А его улыбка сияла безумием. Полнолуние уже завтра, а значит пора действовать. — Полнолуние действует на Зверя, как… как… — Как на воду в морях и океанах, верно? Прилив и отлив? — Да. Это хорошее сравнение. В полнолуние Зверь активнее. Ему нужна жертва… Диалог из недавнего прошлого всплыл в разуме Шиноши, когда тот открыл глаза. Он, обнаженным, лежал на столе и смотрел на Отосе. Тот же, в свою очередь, не сразу заметил пробуждение его жертвы. А когда заметил, засмеялся. — Ты проснулся раньше времени, невинный ребенок. Не переживай, я сохраню твою чистоту и невинность. Ты будешь чистым всегда. Как фарфоровая кукла. — Простите. Но Кисан попросил, чтобы я положил конец Зверю внутри вас. Тихий голос. И такой серьезный взгляд. От знакомого имени Отосе вздрогнул и сделал шаг назад. — Ксиан мертв, ребенок… — Нет. И он просил меня закончить ваши страдания, Отосе-сан. Вам пора заснуть.       Этот зверь был настолько пленен своей безнаказанностью и властью, что даже не закрепил руки и ноги Шиноши. Именно поэтому, Ёши с легкостью соскочив с постамента, на котором лежал ранее, приземлился на ноги. Его собственная нагота не смущала. Окисуке еще не здесь, так что… Шиноши закрыл глаза. — Кагуцути.       Голос, произносящий неизвестный язык, пронзил собой пространство. Помещение заволок черный дым. А Шиноши ринулся вперед. К Отосе.       Отосе не был никогда ни шиноби, ни самураем. Его отец запрещал ему и его брату вставать на этот путь, ведь обилие крови на поле боя с легкостью могло подчинить разум человека его внутреннему Зверю. Он лишь поверхностно изучал ниндзюцу и гендзюцу. Именно поэтому его руки были вскоре, после того как помещение заволок черный дым, сломаны. Шиноши действовал быстро, без жалости. Одного только взгляда на эти куклы детей было достаточно, чтобы пробудить внутри Ёши гнев. Сколько же этот человек убил детей? Таких же, как и он, невинных и чистых? И хоть в этом помещении было все стерильно, Шиноши чувствовал вкус крови на кончике языка. Под властью Кагцути, Шиноши одним ударом сломал сначала одну руку, потом вторую, обезвреживая своего противника. Это действие было, словно, в тумане. Он двигался на своих эмоциях, что никак не подходило к стилю боя самураев. Но, в защиту, Шиноши принял для себя вывод, что и Юми у него нет. Все происходило в оглушающей тишине. Быстро. Отосе, тяжело дыша, смотрел на стоящего перед собой Шиноши. Мальчика, окруженного черным дымом, мальчика, за спиной которого, Отосе мог поклясться, видел морду зверя. Гигантского волка. И волк открыл пасть. В этот же самый момент Шиноши, положив руку на грудь мужчины, прошептал. — Спи спокойно, брат Ксиана. Под ладонью ткань одежды и плоть под ней начали плавится.       Окисуке, переходя на бег, несся вперед по тоннелю запасного выхода, когда до него донесся оглушающий человеческий крик. Это был не крик Шиноши. Это был крик другого человека. — Кс…       Окисуке увеличил скорость. Однако, когда прибыл на то самое мест, остановился. По земле струился черный дым. А впереди стоял обнаженный ребенок, Шиноши. Он смотрел на медика Тетсу но Куни, Отосе. Окисуке хотел было сделать шаг, однако остановился, как только увидел, что по щекам Шиноши льются слезы. Тот, смотрел с полной горечью и скорбью на тело, лежащее перед ним. Этого человека Окисуке… не знал. Светлые волосы, красивое, хоть и в годах, лицо. И… такое умиротворенное, с улыбкой на губах. А в груди у него зияла дыра, словно выжженная неведомой силой. — Окисуке-сан… Прошептал Шиноши, поворачиваясь к мужчине, и тот, слегка вздрогнув, обратил на мальчика внимание. — Прошу, пусть этот человек просто уйдет с миром. Зверь долгое время убивал его. И теперь он свободен. Так что, я вас прошу, пусть никто не знает, что Отосе и был тем самым Зверем. Пусть он спокойно спит дальше. — Шиноши… — Зверь и Отосе разные. Я это знаю. Тот, кому я обещал убить Зверя, сам такой же. Разница в них лишь то, что тот укротил Зверя, а Отосе не смог. Я верю, что не будь Зверя, Отосе и в самом деле был бы хорошим медиком. Многое не зависит от нас самих. Так что, я прошу вас…       Окисуке, подойдя к ребенку, посмотрел на лежавшего перед ним мужчину. Ни одного намека на того старика. Светлые волосы окрашиваются в алый. Самурай, прикрыв глаза, прошел к столу, на котором была и одежда Шиноши, и инструменты, с помощью которых ребенка бы вскрыл этот человек. Он не понимает, почему Шиноши просит его о таком. Однако, обдумывая эту мысль, самурай взял кимоном мальчика. Вернувшись к Ёши, мужчина скрыл его наготу тканью одежды. А Шиноши, закрыв глаза, прикусил губу. Из-за Рода, из-за самой планеты, он ощущал, что Ксиан, оставленный далеко на том континенте, почувствовал смерть своего брата. И сейчас мальчик разделял боль от утраты своего друга. Никто не выбирает свою семью. Однако кончина любого близкого, в разной степени, но отдается в сердце.