Темное прошлое героя Мобиуса

Роль Супры - развлекательницы детей не только не осталась незамеченной, но и в первый же день нажила Фиолетовой врагов в лице озабоченных досугом ежат матерей. Если алые и розовые ежихи предпочитали просто держать детей под присмотром, опасаясь последствий конфликта, то для стражей это никогда не было препятствием. — Первый день в нашем городе, а мои дети уже любят тебя больше, чем меня? — пухлая синяя ежиха в белом сарафане и белом застиранном фартуке поверх него выглядела бы грозно, если бы не рост Супры, — Не бывать этому! Никто не полюбит дитя сильнее, чем родная мать, будь это даже крольчиха. Фиолетовая растерянно хлопала глазами и пыталась понять, что же она сделала не так. — Неужели мне надо было злиться на них? Ругаться, наказывать? Вы действительно хотите, чтобы я занималась с ними именно этим? — Ты сдурела?! — воскликнула ежиха и отослала детей домой, — Вообще к ним не приближайся! Обойдёмся и без твоей «любви». Самозванка, — фыркнула она последнее слово. — Я — дочь Тьмы, — нахмурилась крольчиха, — Фиолетовый Алмаз. — Да хоть алмаз, хоть топаз. Хотя одного Фиолетового Алмаза я знаю, тот ещё хулиган… Тем более, будешь продолжать переманивать моих детей — не прощу. Крольчиха превратилась в сияющий лиловый силуэт, который стал напоминать Инфима, но снова преобразился в Супру. — Пожалуйста, больше так не шути. Я слишком люблю каждого жителя этого города, чтобы понимать подобные шутки. — Шутки? — оскалилась синяя ежиха, — Никто здесь и не шутит. Больше не приближайся к моим детям. Супра ахнула, схватилась за грудь, превратилась во флика и упорхнула. Все видевшие это ежи принялись изумлённо переглядываться. Гроссмейстер, лишь чуть-чуть опоздавший к началу перебранки, схватился за голову. — Нера, — обратился он к взбешённой матери, — или ты найдёшь способ помириться с ней, или скоропостижно скончаешься. Ты меня поняла? — берсерк надел кастет с широким шипастым щитком, оплетеным тьмой, и коснулся им её подбородка. Несчастная с воплем отшатнулась и быстро закивала. — Свободна, — черно-зелёный ёж спрятал кастет и нахмурился, сосредоточенно оглядываясь. Ни Шквал, ни отец так и не явились, и он только вынул телефон, чтобы набрать сообщение, как взволнованные голоса зевак заставили его отложить эту затею. Супра то ли стала действительно ниже, то ли просто выглядела мельче на фоне гигантского иссиня-черного брата. — Нера? — Гроссмейстер огляделся, но не смог найти её — наверняка сбежала, едва завидев его приближение. Покой тоже обежал глазами насторожившихся прохожих и, увидев старшего сына Остроухого, обратился к нему: — Эй, ты! Когда вернётся Затмение? Черно-зелёный ёж нервно сглотнул под пристальным взглядом Бога. — Э… Сегодня? Очень на это надеюсь. — Поздно, — Синий Алмаз покачал головой, — тогда скажи, кому понадобилось обижать мою сестру? — Никому! — испуганно воскликнул тот, — Никто не желает ей зла! Это всего лишь недопонимание… — Какое недопонимание? Гроссмейстер испуганно всхлипнул, когда земля под его ногами превратилась в кристалл и стала увеличиваться в размерах до тех пор, пока не превратилась в полупрозрачную колонну высотой Покою до груди. Старший сын Остроухого виновато поджал уши и обернулся к Супре. — Они просто растеряны… Моя Королева, видеть другие Твои облики… Я ведь говорил, нам слишком сложно понять подобное и смириться с этим. — То есть вы все хотите, чтобы я всегда выглядела одинаково? — крольчиха опустила глаза, — Но ведь… — Сестра, эти слова ни к чему не приведут, — Покой ободряюще положил руку ей на плечо, — доверься мне. Я знаю, что делать. Фиолетовая тихо всхлипнула. — Всё равно им не нравится даже этот, самый светлый и чистый облик. Они не верят, что я люблю их просто так, просто потому что это — я. — Не плачь, мы справимся с этим. Вместе. Иссиня-черный ёж размазал слезинки по шерсти на её висках, поклонился, коснувшись груди, и протянул ей руку, как бы приглашая на танец. Супра ахнула, на миг прикрыла рот рукой и, радостно улыбнувшись, закружилась с ним в танце. Кристаллическая колонна исчезла, как только синий и фиолетовый бриллианты засияли, и Гроссмейстер едва успел сгруппироваться, чтобы приземлиться без серьёзных последствий. Тем временем гигантский ёж превратился в сгусток тьмы, крольчиха — в ярко сияющий лиловым силуэт, и они слились, обвивая друг друга спиралью. Когда слепящий свет угас, на их месте оказалась гигантских размеров черная змея с одним чёрным бриллиантом в виде рога во лбу, а вторым — едва проступающим сквозь тонкую полоску чешуи цвета индиго на брюшке в самой середине её тела. На мгновенно раскрывшемся чёрном капюшоне красовались две шестнадцатиконечные звезды сливового оттенка. — Теперь вы довольны, смертные? — ехидно улыбнулся Алмаз, — Видите — ваш покровитель един, и имя моё — Вечный Покой. О, кому-то не понравилась моя идея? — змея обернула кончик хвоста вокруг попятившегося ежа. Тот испуганно зажмурился и замер, — Отвечай! Пленённый черно-алый ёж судорожно вдохнул и, собравшись с мыслями, заговорил: — Мы так поражены Твоей мудростью, что и слов нет… Позволь хотя бы молча преклониться перед Тобой, Бог! — Не думаешь же ты, что сумел подкупить меня лестью? — Алмаз состроил невинную мордочку, а затем оскалился и стиснул несчастного в объятиях хвоста, — На самом деле мне плевать на такие ничтожества, как это, просто мне противно, что они составляют большую часть населения этого города. Но любой, кто посмеет меня ослушаться — умрёт в муках, каких он ещё не ведал. Ты не ответил на мой вопрос, и твой приговор — смертная казнь. Хвост змеи вдруг ощетинился тонкими чёрными кристаллами, и черно-алый ёж истошно закричал. Но спустя всего несколько секунд он булькнул кровью, и, едва окровавленный хвост ослабил хватку, растянулся на земле. Подоспевший лишь к концу «танца» Шквал в ужасе смотрел то на убитого, то на убийцу, и всё не мог понять, как два вполне дружелюбных Самоцвета могли превратиться в чистейшее зло. — Вечный Покой — это ведь Покой и Смерть? Почему? Супра, как ты это допустила? — Супра — лишь малая часть меня, — хихикнула змея, — и сейчас она нам будет только мешать. Уж ты-то должен был заметить, как трудно выбрать из такого множества вариантов! И не надейся, отец совсем не расстроится, если Тёмный город опустеет, так что я могу повеселиться как следует. — Прошу вас, хватит веселья! — Шквал коснулся ладонью груди, — Если я могу вам хоть чем-то помочь — только скажите! — О, мобианец хочет помочь столь совершенному существу, как я! — рассмеялась Вечный Покой, но вдруг притихла и сложила капюшон, — Хотя предел совершенства не достигнут… Но таких, как ты, это не касается. Лучшего вы и не заслужили. — Так что мы можем сделать, чтобы заслужить? — черно-фиолетовый ёж тяжко вздохнул. — Полюбить все мои облики как единое целое! — прошипел Алмаз и заключил в одно из своих колец вождя, — Всссее, включая этот. А чтобы добавить в нашу игру нотку азарта, каждый день я буду убивать по одному из твоих подданных, до тех пор, пока не останутся лишь те, кому я действительно пришлась по душе. От тебя зависит лишь число смертей, то есть, длительность нашей игры. Шквал схватился за голову. — Так любовь не заслужить. — Любовь вообще не заслужить! — снова рассмеялся Алмаз, — Это может занять месяцы, но в этом городе есть мобианцы, которые любят меня такой. Как раз они и выживут. В отличие от тебя, — змея обворожительно улыбнулась и лязгнула зубами в сантиметре от самых кончиков его шипов, — но на сегодня достаточно, я довольна. Вечный Покой свернулась в плотную спираль и провалилась в разверзнувшуюся под ней всего на мгновение тьму. Шквал облегчённо выдохнул, мысленно благодаря её за то, что не утянула за собой следом. — Всем сохранять спокойствие! — рявкнул он на зевак, начавших собираться вокруг трупа, — Я справлюсь с этим сегодня же. Никакой паники, всем ясно? Получив невнятные, но утвердительные ответы, он схватил за ухо Гроссмейстера и молча потащил в Нижний город. — Господин, я понял, я… — Почему твой отец не явился? — Сейчас его нет в городе. — И где он тогда? — сквозь зубы прорычал вождь, остановился у своей двери и затащил берсерка внутрь. Несчастный в панике упал на колени и сидел под дверью, сжавшись в комок, пока хозяин не запер её и не застыл, сложив руки на груди и молча ожидая ответа на свой вопрос. — Пошёл искать Соника. Отец ещё утром стал беспокоиться о состоянии Фиолетового Алмаза, и решил посоветоваться с ним. — И что же было утром? — нахмурился Шквал. — Он несколько раз подряд сменил форму и имя. Черно-фиолетовый ёж помотал головой. — Для Фиолетового менять форму — норма жизни, это не могло встревожить Остроухого. Случилось что-то ещё. И ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока не вспомнишь, что именно. Берсерк испуганно всхлипнул и уткнулся носом в пол. — Как будет угодно моему Господину. — Говорил же, не называй меня так, — Шквал дёрнул ухом и пошёл на кухню, — встань, пошли. Будешь отдуваться за отца. Кстати, мне показалось или тот шрам у тебя на щеке исчез? — Да, мой вождь, — Гроссмейстер потёр пальцем тонкую полоску молодой шёрстки на его месте, — он зажил. — Как? — Шквал чуть не уронил кружку, услышав это, — Я ведь только на утреннем построении его видел, разве нет? — Верно, — берсерк застыл в дверях, не решаясь войти на кухню, — одна слезинка Супры способна исцелить любые шрамы и повреждения. — Вот как? — вождь настороженно уставился на сына Остроухого, и тот виновато опустил уши, — Сядь. У тебя десять минут, чтобы рассказать мне в мельчайших подробностях, что ты знаешь о Фиолетовом. — Заранее прошу прощения, если не успею, — берсерк поклонился ему в ноги и занял указанное место, — его формы отличаются не только по именам и способностям, но и по характеру. Обычно он выбирает форму в зависимости от настроения, но Меди может заменить Инфима, если потребуется. Возможно, Меди может заменить любую форму, но на это нужно усилие воли. — Меди? — переспросил Шквал, — как выглядит Меди? — Так же, как выглядел Смерть ещё пару дней назад. Думаю, эта форма имеет для него особое значение. — Для него каждая форма имеет особое значение, — вздохнул Шквал и, поставив на стол две кружки чая и глубокую тарелку жареного арахиса, тоже сел, — но ты прав. Молодым ты меня не видел, но уже мог догадаться, что он — моя искажённая копия. Гроссмейстер нервно сглотнул, увидев придвинутую к нему вплотную дымящуюся кружку чая и стоящую ровно между ними тарелку с орехами. Шквал снисходительно улыбнулся, заметив это. — Ешь. — Мой Г… Вождь, я не посмею… — Посмеешь. Мы одни. — Но я недостоин… — Это — приказ, — рыкнул Шквал и, взяв один орешек, бросил шелуху на стол. Берсерк робко повторил за ним, но шелуху спрятал в кулаке, не уронив на стол ни крошки. — Его камень, — продолжил черно-зелёный ёж, нервно ёрзая на табуретке, — тоже разный в зависимости от формы. Хотя нельзя сказать, что он меняется, скорее поворачивается, он сам по себе неоднородный. До сих пор для каждой из форм он использовал разные грани. — Каждая грань — новая форма? — удивлённо хмыкнул хозяин. — Не только. Одна и та же грань площадкой вверх и вниз даёт разные облики, я уверен. Шквал недоверчиво прищурился. — Как ты можешь быть в этом уверен, если говоришь, что до сих пор он использовал разные грани? И с чего ты вообще взял, что они были разными? Под его пристальным взглядом Гроссмейстер всё-таки съел первый орешек и взял второй. — Они разного оттенка и блестят они по-разному. Кроме того мне удалось разглядеть, что его бриллиант неоднороден не только снаружи, но и внутри. Положение площадки будет сильно влиять на течение света в камне, а значит, и на форму. Но я по-прежнему не понимаю, почему оно так сильно влияет на характер. — Выходит, мы не узнаем, какой он на самом деле, пока не познакомимся со всеми его формами, — вздохнул черно-фиолетовый ёж, — как думаешь, сколько их? — Тридцать четыре, если личность дают основные грани короны, и шестьдесят шесть, если нижние или грани павильона. Шквал схватился за голову. — И я склоняюсь ко второму варианту, если учитывать шестнадцатиконечные звёзды на капюшоне той змеи, — Гроссмейстер поежился, — которая носит имя Вечный Покой. — А что о ней можешь сказать? — нахмурился Шквал, — Или о нём? — «Я довольна», — значит, она, — берсерк отвёл взгляд, — и, учитывая исходные компоненты, она оставит Твой город в покое, но не раньше, чем истребит всех, кого посчитает нужным. Её нельзя обмануть и она не ведётся на лесть, но, думаю, втереться к ней в доверие возможно. Если чутко управлять её необузданными эмоциями. Я почти уверен, что она сама не знает, как ими пользоваться. — Почти? — Шквал настороженно заглянул ему в глаза. — У меня не так много фактов, подтверждающих это, но для предположения их хватит. — У меня нет времени на предположения, — черно-фиолетовый ёж покачал головой и бросил недовольный взгляд на черно-зеленого, — чего замер? Пей чай, пока не остыл. Берсерк робко потрогал пальцем кружку и, опустив виноватый взгляд на орешек, который держал в руке до сих пор, съел его. — Пусть стынет. Мой вождь, если тебя интересует что-то ещё — спроси, боюсь, я мог что-то упустить. — Что такого случилось утром, что Остроухий бросил всё и сбежал из города? Гроссмейстер поднял на него испуганный взгляд. — Господин, я клянусь связью с родом, что мой отец никогда и ни при каких условиях не посмеет предать Тебя. Он не сбежал, а всего лишь пошёл поторопить Затмение. И вернётся с ним так быстро, как только сможет. — Да знаю я, нечего так трястись, — отмахнулся Шквал и зачерпнул вторую горсть арахиса из тарелки, — вспоминай. Берсерк задумался на минуту, и наконец произнёс: — Будто бы ничего необычного, ничего подозрительного… Супра на удивление милосердна и снисходительна. Инфим — суровый и прямолинейный. С радостью присягнул бы хоть ему, хоть ей, если бы знал, что это принесёт хоть какую-то пользу… И если бы не Меди и парочка других обликов, имена которых мне неизвестны. Шквал удивлённо покосился на черно-зеленого ежа. — Вот так легко взял бы и предал Тьму? Гроссмейстер вздрогнул и поднял на него полный ужаса взгляд. — А разве он не передал клан Черного Кастета во власть Алмазов? Черно-фиолетовый ёж отрицательно помотал головой. — Всего лишь ушёл вздремнуть на пару лет, а ты как думал? Владеет кланом по-прежнему Тьма, а они лишь оберегают мой город, пока он спит. Берсерк схватился за голову. — Спасибо, что сказал. Эта ошибка будет стоить много жизней. Прошу прощения, я должен на минуту отвлечься, — Гроссмейстер уткнулся в телефон и, едва отправив сообщение, спрятал его и облегчённо выдохнул, — благодарю за терпение. — Ты вспомнил хоть что-нибудь полезное? Черно-зелёный ёж сосредоточенно уставился в пол. — Почему-то у Инфима есть ограничение: «он может только казнить». Пока информации недостаточно, чтобы определить, с чем это связано, но скорее всего у большинства обликов есть те или иные ограничения. Супра не умеет злиться и бояться. Меди не может сосредоточиться… — Когда это Супра должна была разозлиться? — перебил его Шквал. Берсерк виновато поджал уши. — Кое-кто сегодня устроил ей скандал. Супра едва не превратилась в Инфима, но, видимо, сумела сдержаться… Посчитала эту претензию шуткой. А когда поняла, что это не так, испугалась и улетела к Покою. — Улетела? — уточнил хозяин. Гроссмейстер кивнул. — Превратилась в сиреневого флика. Я почти уверен, что этот облик основан на страхе. Чем меньше уверенности в себе — тем мельче форма, и, похоже, не один Фиолетовый придерживается этого правила. Синий заметно вырос с тех пор, как провозгласил себя Покоем. Шквал покачал головой. — На Супру наехали, она сбежала, вернулась с Покоем, и? — Он сказал, что с этой ситуацией они справятся вместе. — И где ты был всё это время? — Там, рядом с ними, — берсерк понурил голову. — И не сделал ничего, чтобы отвлечь её от мрачных мыслей? — Прошу прощения! — Гроссмейстер сжался в комок, — Она беседовала с Покоем, я не посмел вмешаться. Черно-фиолетовый ёж горько вздохнул. — Будь рядом Остроухий — вмешался бы. Совсем не тянешь ты на помощника. Главный берсерк клана не имеет права на трусость. — Это — не трусость. Шквал поднял удивленный взгляд на отчего-то замершего берсерка. Черно-зеленая шерсть и даже шипы поднялись дыбом, а глаза неестественно заблестели. Вождь снисходительно усмехнулся, встал, вынул из ящика разделочный нож и протянул ему, держа за лезвие. — Так сильно меня ненавидишь? Что ж, действуй. — Не надейся, что голос крови способен затуманить мой разум, — прорычал Гроссмейстер, вынул кинжал из ботинка, положил его к ногам вождя и опустился перед ним на колени, — я знаю, что и для чего ты делаешь. И знаю своё место. Если же хочешь, чтобы я убил себя сам — так и скажи, а то мне показалось, что ты сначала что-то у меня допытаться хотел. Шквал смерил его сочувствующим взглядом и, подбросив кинжал движением ноги, принялся вертеть его в руках. С таким коротким лезвием и лёгкой рукоятью он был бы впору даже не подростку, а мальчишке лет восьми, вот только в столь юном возрасте было бы трудно сжать крепко рукоять такой ширины. — Ненавидишь меня и вместо клятвы роду высек название моего клана… Да ты — мазохист, каких поискать. И только не говори мне, что это тоже тебя заставил сделать Остроухий. Я помню одну историю из уст отца. Надпись на одной стороне рукояти делает тот, кто признаёт мальчика взрослым. На второй же стороне он сам пишет послание своего сердца роду. Свой он мне так и не показал — сказал, что «я ещё слишком мал, чтобы воровать женские трусики». Тогда я посчитал это пошлостью и успокоился. Просто не знал, что геи воруют друг у друга кинжалы. И тем более не знал, что охотятся они не за боевыми, а за этими. Так в чём проблема? Тебе нравится мой город, ты знаешь, что его существование — почти полностью моя заслуга, твой род здесь на хорошем счету, так почему ты продолжаешь искать другие варианты? От добра добра не ищут. Берсерк опустил уши и вжался в пол, мелко дрожа от страха и ненависти. — После того, что ты сделал с моей семьёй, думаешь, ты вправе меня учить?! Шквал горько вздохнул. — И снова ты вешаешь на меня все его проблемы. Остроухий распорядился своей жизнью так, как сам захотел. А что я его спасал — ну не мог я не спасти друга, и точка. Ни разу не мог даже подумать о том, чтобы поступить иначе. И ни разу об этом не пожалел. К тому же не моя вина, что он пользовался правами, которых не имел. Так что тебе не нравится? — Прошу прощения, — Гроссмейстер зажмурился и поджал уши. — Ты вспомнил, что так встревожило Остроухого? — Прости! — черно-зелёный ёж сжался в комок, — Нет. Шквал покачал головой, сел на корточки и остриём ножа заставил его поднять голову, царапая подбородок. — И сколько ещё времени я должен потратить на пытки? Десять минут уже давно вышло. — Господин, умоляю, дай мне минуту! Черно-фиолетовый ёж одобрительно хмыкнул мелко трясущемуся от ужаса парню, встал и уставился на секундную стрелку часов. — Время пошло. Берсерк стиснул в зубах палец так, что слёзы брызнули из его глаз, а по подбородку побежала крупная капля крови. Обрадовавшись наконец проскользнувшей в сознание детали, он поспешно слизнул кровь, чтобы случайно не испачкать пол. — Итак, — произнёс Шквал по истечению времени, — ты вспомнил? — Да! — черно-зелёный ёж поднял радостный взгляд, но, столкнувшись с лиловыми глазами, снова опустил голову, — Он впервые забеспокоился, когда увидел, что Супра растерялась. Думаю, он боится того, что она обиделась на всех мобианцев, вместе взятых. Ну или как минимум на нашу расу. Хотя второй раз случился по вине стража. — Обиделась? — Шквал покачал головой, — Да, похоже именно на это. Супра обиделась, а Покой решил защитить её. Значит, вот почему Вечный Покой такая злая — она родилась в ненависти. Гроссмейстер изумлённо заглянул в лиловые глаза. — Родилась? — Ты сам говоришь: каждая грань — новая форма. А теперь сложи вместе два Алмаза. Как думаешь, сколько комбинаций личности может получиться? Гроссмейстер уныло опустил взгляд. — Сложно посчитать в уме… Тысячи? Но нет, постой… Из всех возможных комбинаций получилась именно эта, и это не может быть случайностью — Покой знал, на что шёл. Она сказала — трудно было выбрать из множества вариантов, то есть, им подошло какое-то конкретное множество, а значит, есть критерии выбора. Фиолетовый основывает свой выбор на чувствах, Синий — на целесообразности. Вечный Покой оказалась оптимальным способом отомстить неблагодарным, не уничтожая Мобиус. У нас могла бы быть проблема побольше, если бы не хладнокровие Покоя. — Или её могло не быть, если бы я сразу заметил, насколько уязвим Фиолетовый. Тьма ведь предупредил, а я предпочёл спихнуть это на Затмение… И стоило ему отлучиться — получите, распишитесь! Гроссмейстер испуганно всхлипнул и сжался в комок под недовольное ворчание хозяина. Шквал только теперь вспомнил, что держит в руках разделочный нож и кинжал, первый спрятал на место, а второй швырнул в руки берсерку. Парень отдернул их, чтобы не коснуться кинжала — боялся сделать это без приказа хозяина. — Тебе тоже надо проговаривать каждую мелочь? — фыркнул черно-фиолетовый ёж, — Можешь взять. — Благодарю! — берсерк на коленях пополз за отскочившим в сторону кинжалом и вернул его в ботинок, — Только это — не мелочь, а свидетельство твоей власти надо мной. Шквал вздохнул. — Я владею всем этим городом. Власть над тобой для меня — не новость. — Но в отличие от большинства я принадлежу тебе всецело, — Гроссмейстер склонился перед ним, — и любой твой приказ будет исполнен, каким бы он ни был унизительным или нескромным. И даже если мне почему-то не захочется его выполнять — я не посмею противиться твоей воле, единственное, на что я могу осмелиться — нижайше умолять тебя изменить решение. Как раз поэтому я и не в силах стать лидером: ни один берсерк не потерпит меня над собой. Лидером не может быть тот, кто не вправе распоряжаться собственной жизнью. — А теперь скажи это своему отцу! — усмехнулся черно-фиолетовый ёж. — Он — исключение, которое создал ты сам. К тому же он и сам способен себя защитить, вплоть до звания Смерти. Мне подобное не под силу. — Не способен заслужить звание Смерти? — вождь пристально посмотрел ему в глаза, — И как ты в таком случае планируешь пережить кончину Остроухого? Берсерк уныло опустил уши. — Способ-то есть, но могу я защитить лишь себя… Моя семья сможет выжить только в Темном городе. Другого безопасного для них места не сыскать во всём Мобиусе. — Полгорода бы снести, да сейчас не время, — вздохнул Шквал, — лишних гостей почти не осталось, а всё равно тесно. Так что пока тебе надеяться не на что. Не в подвал же вас селить. — Это тебе решать, мой вождь, — Гроссмейстер склонился перед ним, — сказал же, я любой приказ выполню. — Встань, — фыркнул хозяин и кивнул в сторону табуретки. Сын Остроухого покорно вернулся на прежнее место. — Ты сказал — никогда и ни при каких обстоятельствах не предаст твой отец. А что насчёт тебя? Гроссмейстер содрогнулся. — Господин, тебе нет нужды беспокоиться об этом. Я поклялся ему, что никогда и ни при каких обстоятельствах не причиню тебе вреда, в чём бы он ни заключался. — То есть — можешь, — удивлённо хмыкнул Шквал. Берсерк опустил голову. — Даже если однажды это случится — я готов заплатить жизнью за эту ошибку, если на это будет твоя воля. А до тех пор позволь мне быть твоим рабом, прошу! Черно-фиолетовый ёж нахмурился. — Ты забыл, что рабы мне не нужны? — Забыл! — несчастный сжался в комок, — Прошу прощения! — Прощаю. Будешь служить мне, как прежде. — Мой вождь, — Гроссмейстер нервно сглотнул, — ты всегда дальновиден и мудр, почему же сейчас ты так беспечен?! Откуда тебе знать, сколько ещё я смогу пробыть твоим покорным слугой? — Вот видишь, — снисходительно улыбнулся Шквал, — как ты и сказал, мне не о чем беспокоиться. Откуда мне знать? Если бы ты действительно хотел меня предать — не спросил бы. — И всё-таки, — черно-зелёный ёж настороженно заглянул в лиловые глаза. Черно-фиолетовый ухмыльнулся ему в ответ: — Назови мне хоть одно живое существо, для которого ценность рода Остроухого была бы выше, чем для меня. Берсерк растерянно уставился в пол и после недолгих раздумий снова поднял взгляд. — Таких нет. С нашей репутацией вообще удивительно, что его часть рода продолжает существовать. — А без моего вмешательства её бы никогда и не было. Можешь не благодарить. Не то что я мог бы поступить иначе, но, — Шквал отвёл взгляд, — ты и сам понимаешь. У любых поступков есть последствия. Если бы я умел просчитать их хоть на два шага в юности — сейчас мог бы править всем Мобиусом. А род Остроухого мог бы не иметь никаких проблем. Так что нашёл же ты, кого считать мудрым и дальновидным… Это — всего лишь горький опыт. У тебя же — талант, о котором многим остаётся только мечтать. Надеюсь, тебе удастся стать лидером берсерков прежде, чем с твоим отцом что-то случится. — Мне никогда им не стать, — вздохнул Гроссмейстер, — для этого придётся много махать кулаками… А я МЛАДШЕМУ брату в соперники не гожусь. Причём ни одному из шести совершеннолетних. Шквал чуть заметно ухмыльнулся. — Дурак… Кулаками пусть машут другие. Тебе нет нужды участвовать в этом физически. К тому же кто-то может и просто не прийти на дуэль. Всякое может случиться. Гроссмейстер, ты ведь весьма неплох в шахматах, не так ли? Берсерк кивнул, продолжая растерянно смотреть в лиловые глаза — потерял ход его мысли. — А ты когда-нибудь играл в куклы? Черно-зелёный ёж сконфуженно опустил взгляд. — Приходилось пару раз. Это — безумие. — А вот и нет, — усмехнулся Шквал, — маленькие девочки, да и мальчики тоже, ничего не понимают в этой игре. Я и сам не понимал — до тех пор, пока не узнал, что эту игру тоже придумал Тьма. Подозреваю, что последние столетия он только в неё и играл. Хотя я бы не назвал это игрой в куклы — скорее, в мобианцы. Просто сделай по кукле на каждого известного тебе мобианца — и ещё несколько на неизвестных, но влияющих хоть на одного из остальных. Упрощённо это можно сравнить с игрой в шашки, но только если бы все они были равны. — А перед лицом Мефа мы все — не более, чем шашки, — вздохнул Гроссмейстер, — мой вождь, я очень благодарен за то, что ты позволяешь мне находиться рядом с тобой и учиться твоей мудрости. И прошу прощения за то, что тебе приходится тратить на меня время. Непозволительно много времени, — берсерк бросил взгляд на часы и опустился на колени перед хозяином, — прости! — С тебя оценка изменений на Мобиусе: всё новое или необычное, откуда взялось, прогнозы и как исправлять. Или как использовать. А то, боюсь, чего-то Остроухий недоговаривает, если так волнуется из-за Алмаза и Затмение не торопится возвращаться. — Изменения за какой срок? — черно-зелёный ёж поднял на него настороженный взгляд. — За последние две недели. Допросишь отца, Затмение и всех, кого потребуется. — Благодарю! Больше не смею отвлекать, — Гроссмейстер поклонился ему в ноги, бросился к двери и, едва она открылась по слову хозяина, выскользнул в коридор, — благодарю за гостеприимство, — черно-зелёный ёж снова поклонился и поспешил исчезнуть прежде, чем вождь задумается, а не может ли он знать, о чём недоговаривает Остроухий.

***

— Чаша готова, мой Алмаз. Голубой дикобраз смерил пристальным взглядом изящный серебряный кубок на высокой ножке, украшенный мелкими чёрными узорами. Сверху чуть виднелся белый бриллиант. Боль провёл когтем по его площадке. — Сидит плотно, хорошая работа. Уже два Алмаза оценили твой труд, можешь этим гордиться! — усмехнулся дикобраз и рывком перевернул чашу левой рукой, — А нет, не можешь, — Алмаз попытался поймать выскользнувший камень брата, но не смог удержать его в треснутой ладони. — Прошу прощения! — Висмут поспешно поднял с невидимого пола белый бриллиант и протянул Голубому. Тот поставил чашу, положил в неё камень Белого и с размаху вклинил его кулаком. Висмут в ужасе отшатнулся. — Мой Алмаз… За что?.. — Он знает, — кровожадно ухмыльнулся Голубой, — ты ведь всегда всё лучше всех знаешь, не так ли? — хохотнул он, обращаясь к брату, и, махнув на прощание Висмуту, ушёл сквозь параллели в ту, что Белый переделал для себя, — Даже лучше, чем Зелёный и Синий, вместе взятые! Всегда знаешь, кто виноват… Но на этот раз виноват ты — и какая ирония, ты даже не заметил! Снова не заметил, что ты наделал. Если тебя всё-таки освободят — помни, что я по-прежнему жду твоих извинений. А теперь пришло время заняться Жёлтым… Дикобраз горько вздохнул, поднял правую руку и окинул беглым взглядом сеть глубоких трещин. — А ведь он тоже не подозревает, что наделал. Боюсь, вернуть всё, как было, уже не выйдет. Это пьянящее чувство… — Голубой перевёл взгляд на чашу с тускло сияющим Алмазом, — Как от него отказаться? Это — выше моих сил, — дикобраз переставил её за спинку трона и, убедившись, что даже сбоку её плохо заметно, ушёл сквозь тьму в параллель к Жёлтому Алмазу. А летучий мыш всё это время сидел во тьме и пролистывал экраны, что проецировались из зелёного браслета. — Надо же, число Самоцветов не уменьшилось… Мне даже не пришлось говорить с Голубым! Да и очень не хотелось бы тот разговор повторять. Особенно — с тем же результатом. А вот прочность щита снизилась… Непорядок. Алмаз встал, вытянул руки вверх, нагнал в них молний и хлопнул ладонями над головой. Электрический взрыв пронзил его и устремился вверх. — Девяносто шесть, — начал считать проценты Жёлтый, — девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять… Для верности он не прекращал «зарядку» несколько лишних секунд, и опустил руки лишь тогда, когда пучок молний начал расширяться. — Вот и всё, — улыбнулся мыш, но снова приуныл, — вот только жаль, что это — единственное, что я могу сделать для отца. Ах, если бы я только мог сделать для него хоть что-нибудь ещё! Здесь так скучно… Жёлтый снова сел и активировал браслет. Но не успел он прочесть вслух даже заголовок, как за полупрозрачной зелёной голограммой появился голубой силуэт. Мыш растерянно уставился на гостя и запоздало выключил браслет. Дикобраз нервно кусал губы в тщетной попытке подобрать слова для приветствия. Сквозь чёлку тускло сияли полные слёз голубые глаза со зрачками-звездочками. — Брат… Прости. Я не хотел причинить тебе боль. Жёлтый испуганно отшатнулся. — Боль? Тебя не узнать. Что случилось, где твой самоцвет? — Я его спрятал, — дикобраз сложил руки за спиной, — а случилось… Ты ведь больше не хочешь со мной общаться? Летучий мыш наконец поднялся на ноги. — Не могу сказать, что это — правда, но и отрицать не могу. Если честно — мне совсем не хочется ощущать твою ауру. Думаю, мы можем продолжить общение, но только при условии, что ты пообещаешь больше не подвергать меня этому воздействию. Хотя… Пожалуй, не только меня. Никого из братьев. — Неужели ты не слышал, что моя аура — это страдания нашего отца?! — дикобраз оскалился во всю пасть, — Неужели не понимаешь, что не моя вина в том, что она такая, какая есть? Вам всем крупно повезло, каждому из вас, он наградил вас способностями, которые мне и не снились! Каждому из вас сказал, для чего вы нужны, а моё предназначение забыл! Летучий мыш опустил глаза. — Догадываюсь, быть тобой — очень, очень больно. Но я не прошу тебя что-то из себя изображать. Прошу всего лишь не прикасаться ко мне аурой. Это ведь не так трудно? Ты ведь сможешь вспоминать об этом условии каждый раз, когда захочешь со мной поговорить? — Тогда у меня тоже есть условие, — Голубой протянул ему руку. Жёлтый смерил её недоверчивым взглядом и только хотел пожать её, как вдруг заметил тусклое мерцание в трещинках, идущих по пальцам. Разряд молнии заставил дикобраза отдернуть руку. — Если у тебя действительно есть важное условие — говори. — Даже ты в меня не веришь, — проворчал себе под нос Голубой, — и после этого хочешь, чтобы я не злился. Летучий мыш вздохнул и отрицательно помотал головой. — Брат, я всё понимаю, и не хочу от тебя ничего. Сначала научись справляться со своей аурой. И тогда уже обсудим, хочу я с тобой общаться или нет. Голубой дёрнул ухом. — Ты не видишь, что я больше не реву в три ручья? Жёлтый только покачал головой. — Я сказал — «справляться», а не «подавлять». Хотя прогресс действительно есть: мы говорим уже рекордных три минуты. Пожалуйста, — мыш протянул ему руку, — пообещай, что больше не будешь использовать свою ауру на братьях. — Если бы ты знал, как мне плохо, — дикобраз опустил голову, — если бы я только мог выразить это… Иначе, чем болью, просто не получается. — Голубой, нам всем плохо. Каждому по-своему. Ни одному из нас другого не понять. Но это не значит, что мы можем причинять друг другу боль. Боль виновато поджал уши. — Прости… Я больше не буду. Обещаю. Летучий мыш смерил его недоверчивым взглядом. — Ты хоть понимаешь, что если когда-нибудь нарушишь это обещание, то я больше не смогу верить тебе на слово? — Не нарушу, — Голубой опустил взгляд, — больше — не нарушу. Только верь в меня, хорошо? Это — моё условие. Боль наконец пожал руку брату, и их самоцветы засияли. Дикобраз отдернул руку и отшатнулся. Летучий мыш удивлённо уставился на него. — Что это было? — Успел! — облегчённо вздохнул Голубой и бросил взгляд на запястье. Осталась всего лишь одна тонкая трещинка, рассекающая его предплечье поперёк, — Слияние со мной приносит невыносимые муки. Ты слышал Красного… Он со мной даже в одном мире находиться не хочет. И это — полностью моя вина… Если не сказать — вина отца. Больше ко мне не прикасайся, если не хочешь пережить то же, что и Страх. Хотя… Однажды это всё-таки придётся пережить вам всем. Конечно, если остальные действительно хотят отомстить за отца. — Как же так? — всхлипнул Жёлтый, — Отец не мог с нами так поступить! Пережить такое, чтобы только получить шанс отомстить за него… Маленький, очень маленький шанс, — летучий мыш поджал уши и спрятал лицо в ладонях, — почему за такой риск мы должны так дорого заплатить? — Не мог? — горько усмехнулся Боль и украдкой провёл пальцем по короткой царапинке на левом запястье, почти не заметной в сгибе, — Он уже поступил так со мной. Если вы хотите, чтобы я был с вами — вам всем придётся вытерпеть мои страдания. — Нет, — Жёлтый из последних сил сдерживал слёзы, — я не хочу пережить это снова! Не хочу верить, что отец так жесток к нам… — А придётся, — печально улыбнулся Боль и раздвинул пальцами ткань тьмы, — Если захочешь меня найти — я буду по соседству с отцом. Не в его параллели, но рядом. — Не верю, — в последний раз всхлипнул летучий мыш, провожая взглядом брата, и жёлтый бриллиант засиял. Тело рассыпалось облаком искр, а затем воссоздалось снова — но это была уже не летучая мышь. На почти неизменных крыльях выросли когти, хвост удлинился и увенчался жалом, а голова стала походить на львиную. Бриллиант же остался между ключиц, но развернулся площадкой вверх. Чудовище взвыло от горя но, едва заметив браслет на запястье, принялось с ним играть, поворачивая полупрозрачные зелёные камешки то одной гранью, то другой. Они не были скреплены, но почему-то продолжали соединяться друг с другом полюсами даже после того, как браслет рассыпался по незримому полу. После сотен бессмысленных комбинаций ему удалось сложить пирамиду и, осознав это, монстр застыл в изумлении. — Папа, — разочарованно выдохнул он и, предприняв ещё несколько попыток, сумел выстроить из камешков подобие бриллианта. — Папа хитрый, — горько вздохнул Жёлтый и преобразился снова. Алмаз опять блистал площадкой на всеобщее обозрение, а от мимолётного помутнения почти ничего не осталось. О нём напоминали лишь торчащие из-под губ клыки и лишний сегмент на хвосте. — Папа умный и очень хитрый, — летучий мыш надел браслет на запястье, — он придумал это, чтобы наш микроскопический шанс стал маленьким. Чтобы думали прежде, чем ломиться в бой. Я не разочаруюсь в нём только потому, что не могу уловить суть его плана. Улыбка снова озарила его лицо, и Жёлтый Алмаз, как ни в чём ни бывало, принялся листать зелёные голографические экраны.