***
Вещей оказалось больше, чем я рассчитывал. Пока жил с Ником, прикупил себе кое-чего из одежды, в результате к моим пожиткам добавился ещё один пакет. Остальное поместилось в те же коробки и сумки, с которыми я сюда переезжал. А кресло так и вовсе до сих пор лежало на балконе в разобранном виде. И чего я его сразу к Владу не отвёз?! Собрав своё барахло, я навёл относительный порядок в квартире и уничтожил следы нашей бурной жизни с Ником. Убрал полюбившуюся мне чашку обратно на самую верхнюю полку кухонного гарнитура, где она и находилась до моего вторжения. Вернул Ирину косметику на её законное место в шкафчик в ванной. Отнёс «свою» подушку из спальни обратно в шкаф в гостиной. Забрал с собой одну из футболок Никиты — просто не смог с собой ничего поделать! — а так же презервативы и смазку. Себе я твердил, что делаю это, дабы не палить Ника, но в глубине души понимал: просто не хочу, чтоб он с Ирой пользовался чем-то, что имело ко мне хоть какое-то отношение. На обороте Никитиной записки, в которой он просил дождаться его с работы, написал лаконичное «спасибо за всё». Рядом с запиской оставил три тысячи рублей — миллион раз порывался вернуть ему эту сумму, одолженную в ночь нашего знакомства, — теперь ему придётся их взять. Придавил это дело связкой ключей, предварительно отцепив ключ от верхнего замка, которым мы чаще всего пользовались. Дождавшись звонка от службы такси, вынул симку из телефона и пристроил его рядом с запиской. В два захода спустил свои вещи в машину и поднялся за рюкзаком. Обошёл квартиру по периметру пару раз, мысленно прощаясь со своим временным прибежищем. В последний раз спускался пешком, мысленно прощаясь даже со стенами подъезда. Уйти оказалось гораздо сложнее, чем мне представлялось. На душе было тяжело, в горле так и стоял комок. О Никите я намеренно старался не думать. Если расставаться даже с его квартирой болезненно, что уж говорить о нём самом? Выходя из подъезда, закинул ключ от двери в почтовый ящик. Надеюсь, Ник его быстро обнаружит. Вот и всё, точка. Последний штрих. Что ж… прощай, Истра. Прощай, Ник. Вот такой прозаичный конец у моей очередной неудачной любви.***
Разместив свои пожитки у Влада, выпив с ним чаю и рассказав о своих ближайших планах, я отправился за новым телефоном. Долго выбирать не стал — приобрёл ту же модель, что оставил утром в квартире Ника. Пытался убедить себя, что это просто привычка и желание сэкономить, но противный внутренний голос упрямо твердил, что я идиот и мазохист. Скорее всего, он недалёк от истины. После я зашёл в супермаркет, взял пару сосисок в тесте и бутылку колы в дорогу, ибо полноценный обед мне не грозил. Впрочем, аппетита в любом случае не было. На душе было муторно. Одолевали дурные предчувствия, хоть я и пытался думать лишь о хорошем. Воспоминания о прошлой ночи причиняли какое-то болезненное удовольствие. Таким я видел Ника впервые. Он был искренен в своей нежности, я уверен. Не знаю, да и не хочу знать, мотивов подобного поведения — жалость? Симпатия? Сожаление о расставании? — но благодарен ему за такую последнюю ночь. В некоторые моменты мне даже казалось, что мои чувства немного взаимны. Эта ночь останется приятным воспоминанием. Да, мазохистским, мучительным, неправильным, но всё же приятным.***
Звонок телефона, в который я только что вставил симку, заставил меня вздрогнуть и отвлечься от своих горьких мыслей. Звонил Ник. Интересно, в который раз он набирает мой номер в попытке дозвониться? Я судорожно сжал аппарат в руке, гипнотизируя взглядом дисплей с определившимся на нём именем. На висках выступил холодный пот. Сердце пропустило удар, дыхание сбилось. Меня охватил непонятный, парализующий страх. — Да! Ник? — я старался говорить ровно, но мне казалось, что голос дрожит слишком явно. — Привет, — Ник говорил мягко и тихо, и я был уверен, что он улыбается. — Проснулся? — Давно уже, — я вновь постарался выровнять голос. — Вышел прогуляться, — я отступал от проезжей части вглубь Московских улиц: главное, чтоб он не услышал никаких подозрительных звуков и ничего не спросил. Я просто не смог бы соврать сейчас. — Погода классная. — Да, погода хорошая, — согласился Никита. — Тём? Как ты? — От-тлично, — заикнулся от неожиданности я. Надеюсь, что он этого не заметил. — Я отлично. А ты? — Хорошо, тоже. — Это хорошо, — неуверенно проблеял я. Мой голос снова дрожал, и я отчётливо это слышал. Сердце заходилось в бешеном ритме. Я зажмурился изо всех сил, пытаясь привести себя в чувства. Сжал свободную от телефона руку в кулак до такой степени, что коротко остриженные ногти впились в ладонь. Боль немного отрезвила, заставила оживиться. Я помотал головой, чтоб окончательно сбросить с себя наваждение, и вслушался в то, что говорил Ник: — …вечером, да? — Конечно, — легко согласился я, даже не понимая о чём речь. — Поговорим? — подозрительно уточнил Ник. — Поговорим, — подтвердил очевидную ложь я. — Постараюсь не задерживаться, — он вновь говорил мягко и тягуче, и я как наяву видел перед собой его улыбку. — Хорошо, — я сойду с ума, если не придумаю способ забыть его как можно скорее. — Тогда до вечера. — До вечера. Я отключился, не дожидаясь дальнейших слов прощания. Это выше моих сил. Я сам загнал себя в угол, из которого теперь не могу найти выход. Я чувствовал себя отвратительно. В горле стоял комок, мешающий дышать. Сердце колотилось так, что его стук оглушал. Представляя реакцию Никиты, когда он явится домой и обнаружит мой побег, я начинал ненавидеть самого себя. Жалкого, ничтожного неудачника, не умеющего достойно выйти из ситуации. На долю секунды мне даже захотелось вернуться и всё исправить. Дождаться Ника на пороге и всё ему объяснить. Попросить прощенья за всё, что вольно и невольно натворил. Расстаться друзьями, если это возможно. Разумеется, я отбросил эти мысли так же быстро, как они и появились. О какой дружбе может идти речь, если я от одного его звонка чувствую себя не вполне адекватным? Если лишь от его голоса я покрываюсь мурашками, а от улыбок расплываюсь амёбой? Нет, дружбой тут и не пахнет. И с этим нужно смириться. И забыть.***
С вокзала я позвонил маме. Сообщил во сколько меня ждать, спросил, чего привезти, обычный, казалось бы разговор. Но после него я расстроился ещё сильнее. Мама волновалась — это было очевидно — и мне было ужасно стыдно за это. У неё слабое здоровье, ей нельзя нервничать, а из-за меня она вынуждена переживать. Потому что я, будучи уже взрослым человеком, так и не научился не влипать в неприятности. Или хотя бы выпутываться из них самостоятельно. Потому что я настолько никчёмный, что сбегаю от проблем и прячусь за мамину юбку. Неудачник. Какой же я неудачник… Настроение упало ниже некуда. Последние полчаса перед отправлением поезда я тупо бродил по перрону, пытаясь настроиться на позитивную волну. Безуспешно. Я совершенно не представлял, что говорить маме — она точно поймёт, что со мной что-то не так и будет задавать вопросы! — и что я буду делать после того, как вернусь обратно в Москву. Стоит ли мне попытаться объясниться с Ником? Станет ли мне легче, если я поделюсь своими переживаниями с Владом? Или лучше всего будет, если я забуду всё произошедшее, похороню в своём сознании, и попробую начать жизнь с чистого листа?..***
Моей соседкой по плацкарту оказалась миловидная брюнетка лет восемнадцати. Чем-то она напоминала Вику, разнились лишь цвет волос и глаз. Видимо, она была в активном поиске, поскольку уж очень навязчиво пыталась со мной познакомиться, угостить меня чем-то и завязать беседу. Честно говоря, я даже несколько растерялся и позабыл на время о собственных неприятностях. Спустя какое-то время девушка видимо поняла, что ничего от меня не добьётся и уткнулась в кроссворды. Я же наконец вздохнул спокойно и завалился спать. Заснул я сразу же, едва коснувшись головой подушки, и благополучно продрых всю дорогу. Конечно, я преувеличиваю, говоря «благополучно», потому что снились мне ужасные сны. То и дело ко мне являлся Ник. Он находил меня везде, где бы я ни был. Он говорил, что я трус. Смеялся надо мной. Обвинял меня в том, что испортил его отношения с Ирой. Называл меня влюблённой шлюшкой и снова смеялся. Говорил, что я повёл себя, как неразумный ребёнок, когда сбежал. Всю ночь я просыпался, каждый раз дёргаясь, как припадочный. Не знаю, как мне удалось не свалиться с полки при таком сне. После каждого своего пробуждения я боялся закрывать глаза. Но они непроизвольно слипались сами спустя несколько мгновений. Я прекрасно понимал, что все эти сны — результат моей больной фантазии и собственных комплексов, но всё равно было очень обидно. Я знал, что Ник — настоящий Ник — никогда не опустился бы до прямых оскорблений или унижений, но в груди щемило так, будто я услышал всё это наяву. Меня согревала лишь слабая надежда на то, что мама меня поймёт и утешит без лишних расспросов. Потому что всё, что мне было нужно, это молчаливая поддержка и какая-никакая компания.***
До дома я добрался без приключений. По дороге зашёл в магазин и купил то, что просила мама. К счастью, мне на пути не встретился никто из знакомых — против воли улыбаться и врать, что у меня «всё прекрасно» категорически не хотелось. Мама, как обычно, встретила меня прямо на пороге. Будто так и сидела в прихожей с тех самых пор, как вышла провожать меня в прошлый мой визит. — Тёмочка! Приехал?! — Конечно приехал, мам! — улыбнулся я, целуя её в морщинистые щёки. — Долго… я звонила, а телефон выключен. Волновалась! — Батарейка села, — не моргнув глазом, соврал я. — А долго — так в магазин же заходил. Чего ты, мам? Я же не маленький. — Не маленький, — эхом откликнулась мама, умильно сложив руки на груди и глядя на меня так, будто я только что произнёс первое слово или сделал свой первый шаг. Словом, как на младенца. — Проходи скорее! Голодный, небось, с дороги? — Немного. Не суетись, мам… Раздевшись, умывшись и немного отойдя от дороги, я всё же уселся за стол. Ник очень вкусно готовит. В его ресторане — потрясающие блюда со всех уголков нашей планеты. Да и пиццерия, где мы в последний месяц зачастили заказывать доставку, славится своей пиццей на всю Истру. Но с маминой едой — ничто не сравнится. Это неповторимое чувство, родом из самого детства, когда, видя свою порцию котлет с пюре, сразу ощущаешь себя нужным и любимым. Это ощущение поистине бесценно. Вот и в этот раз: стоило увидеть эти простые, незатейливые блюда, знакомые и родные с самого раннего возраста, и в моей душе установилось шаткое равновесие. Незримое мамино присутствие где-то на фоне вселяло уверенность. Мысли о Никите ушли куда-то на задний план, и я почувствовал себя спокойным и даже, в некоторой степени счастливым.***
После обеда я набрался смелости для того, чтоб включить телефон. Конечно, я мог бы и с маминого отправить Владу стандартное: «я дома». Но мне захотелось потешить самолюбие, увериться в собственной значимости. Хотелось увидеть сообщение о том, что звонил Ник. Пусть хотя бы всего одно, но очень уж хотелось верить, что моё исчезновение не прошло бесследно. Что ему не безразлично. Не всё равно. Действительность превзошла все — даже самые смелые! — мои ожидания. Ник звонил мне. Звонил аж восемь раз за прошедшие сутки. И прислал целых три сообщения. Ник: «Мне жаль, что ты меня не дождался и сбежал, как маленький перепуганный котёнок. Я не хотел, чтоб ты исчезал из моей жизни, словно тебя никогда и не было. Позвони мне» — получено 16 апреля в 23:57 Ник: «Вот где ты можешь быть посреди ночи с выключенным телефоном? Между прочим, я волнуюсь! Надеюсь, что ты прочтёшь это и тебе станет стыдно)» — получено 17 апреля в 01:18 Ник: «Артём, я серьёзно! Отзовись, нам НУЖНО поговорить!» — получено 17 апреля в 09:23 Я с лёгкой грустью погладил экран нового телефона: «если бы ты только знал, как мне этого хочется…», набрал смс Владу и вновь отключил аппарат. «Надо будет поменять симку, как только вернусь в Москву», — пронеслось в мыслях. Разговаривать и, тем более встречаться с Ником, в мои планы теперь не входило. Что бы он ни сказал — это будет слишком для меня. Слишком тяжело, слишком больно и слишком сложно.***
Первые три дня у мамы я усиленно занимался делами. Разобрал весь хлам на балконе, отмыл все труднодоступные места, закупил долгохранящихся продуктов и бытовой химии с расчетом на то, что не смогу сюда выбраться до осени, если не до зимы. Уставал я в эти дни смертельно. Падал в кровать, как подстреленный заяц, и вырубался до самого утра безо всяких сновидений. Мама видела, что со мной что-то не так, но разговорить не пыталась. Люблю её за то, что она чувствует, когда нужно помолчать. На четвёртый день мамина выдержка дала сбой и она попыталась мягко выведать, что со мной. Я не сдался и ничего рассказывать не стал — то ли потому что не хотел волновать её, то ли просто не готов был ничего обсуждать — сам не знаю, почему. Отговорился общими фразами, успокоил, заверил, что всё в норме. Но душевное равновесие покачнулось. Совсем незначительно, но ночью это вылилось в очередную порцию снов про Ника. Они менялись резко и бессистемно, от хороших к плохим и обратно, отчего я даже просыпался несколько раз. Утром я встал совершенно разбитым. С таким же успехом я мог бы и вовсе не ложиться спать, ничего бы не поменялось. А за завтраком мама вкрадчиво поинтересовалась: — Тёмочка… а кто такой Ник? — и я чуть было не подавился своей глазуньей. — А что такое? — Ты звал его во сне… — Не бери в голову, мам. Мне просто приснился плохой сон, ерунда, — попытался отмазаться я. — Ты стонал и даже, кажется, всхлипывал, — не сдалась мама. — Тебе показалось. Не обращай… — Артём! — она перебила меня и даже грозно пристукнула по столу: — Это же тот мальчик, у которого ты жил, да? — Мам! — я почувствовал, как краска приливает к щекам. — Артём! Что у вас случилось?! Мама смотрела на меня испытующим взглядом и явно не собиралась отступать, о чём свидетельствовали сурово поджатые губы. Я не выдержал и перевёл взгляд себе в тарелку, словно провинившийся школьник. Было безумно обидно за то, что никто меня не хочет понять и пожалеть. За то, что я должен отчитываться и оправдываться. — У вас, что… что-то было? — Нет, ма-а-ам! Ничего такого! — возмутился я, на долю секунды взглянув ей в глаза. — Ты совершенно не умеешь врать, — она грустно покачала головой. — Мам! Зачем… зачем ты лезешь не в своё дело? Отстань от меня! Я не обязан ничего объяснять! Я живо подорвался с табуретки, резко отодвинув свою тарелку, отчего та противно задребезжала. Мой пульс зашкаливал, а дыхание сбивалось. Я был так зол на маму — да и на весь окружающий мир! — мне и так тяжело и больно, нахера меня добивать?! Зачем сыпать мне соль на рану? Для чего лишний раз делать мне больно?! Внутри меня будто образовалась чёрная дыра, засасывающая внутрь всё хорошее и светлое. Заполняющая меня изнутри безысходностью, болью и отчаянием. Я чувствовал себя, словно зверёк, загнанный охотником в угол: мне хотелось сбежать. Раствориться в воздухе. Спрятаться ото всех. Исчезнуть. Я не слышал, что ещё говорила мама, лишь видел, как шевелятся её губы и как она жестикулирует. Я словно оказался вдруг в абсолютном вакууме, где нет ни звуков, ни ощущений, ни чувств. Ничего, кроме боли и одиночества.***
Я совершенно не помнил, как очутился на улице и сказал ли что-то перед своим уходом. Действовал, словно сомнамбула. Шёл, куда глаза глядят. Не думал ни о чём, не слышал ничего и не обращал внимания ни на что вокруг. Просто шёл куда-то вперёд. Шаг за шагом. Без денег и куртки, без ключей и телефона. Лишь я и моя тихая истерика. Очнулся я лишь тогда, когда вышел на берег реки. У воды было прохладнее и по спине резво побежали мурашки. Как я только умудрился не заметить, как прошагал такое расстояние? Километров шесть прошёл, если не больше… Осознание того, что я нагрубил маме, пришло почти сразу же. Чувство вины обдало меня липкой волной с головы до ног. Идиот. Мама же ничего не знала и она вовсе не виновата в том, что мне больно лишь от упоминания о Нике. Она же не специально расспрашивала меня… боже, какой же я идиот. Эгоистичный и испорченный хрен. Мало того, что сбежал от своих проблем под мамино крыло, так ещё и рассорился с ней. Нагрубил, накричал, стукнул дверью. Конечно, я не помню, как я выходил, но, зная себя — истеричку! — уверен, что как следует приложил дверь о косяк. Обидел самого близкого и родного человека…***
Обратный путь занял куда больше времени, чем я рассчитывал. Я замёрз, устал и проголодался. Впрочем, всё это меня лишь радовало, потому что несколько заглушало чувство вины. Первую половину пути я морально уничтожал сам себя, но в конце на это уже не осталось ни сил, ни желания. Постояв перед дверью несколько минут, чтоб собраться с мыслями, я тихонько поскрёбся в створку. Даже в этом простом звуке ощущалось бесконечное чувство вины. Надеюсь, это хоть немного смягчит маму. — Явился! — дверь отворилась совершенно бесшумно, и я вздрогнул от маминого восклицания. — И где тебя носило столько времени? Раздетый, без ключей… замёрз? Холоднючий! — она за руку втянула меня в квартиру, усадила на пуфик и накинула мне что-то на плечи. — Всё хорошо? Ты нагулялся? Остыл? — Мам, прости меня, — я, как маленький, уткнулся лбом в её тёплый бок. — Прости, мам, я… — Ничего, милый, я всё понимаю, — прервала мама. — Всё в порядке. Я больше не буду лезть не в своё дело и не буду ничего спрашивать. Всё в порядке. Одной рукой она прижимала мою голову к собственному боку, второй гладила и ерошила мою макушку. И в этих движениях, и во всех её словах, в самом тоне её голоса была такая мягкость и такая любовь, что меня прорвало. — Я влюбился, мам, — я всхлипнул и громко шмыгнул носом, пытаясь удержать очередные непрошенные слёзы. — Я влюбился в него. — А он? — Он… у него невеста, мам. Невеста. — Бедный мой ребёнок, — мама тяжело вздохнула и вновь погладила меня по голове. — Идём на кухню? Согреешься, успокоишься, покушаешь... и всё расскажешь. Если захочешь? — Да, пошли, — кивнул я, и впрямь чувствуя, что меня понемногу отпускает.***
В тот день мы с мамой проговорили до поздней ночи. Не только о Никите, вообще обо всём. О любви и дружбе, об отношениях и предательстве, о свадьбах и даже в какой-то момент о работе. Рассуждали о том, как следует воспринимать жизненные неурядицы, неудачи и разочарования. Мама не задавала больше никаких вопросов, но мне кажется, что она и без моих прямых объяснений поняла всё — вообще всё! — о чём я умолчал. И не просто поняла, но и поддержала. Так же бессловесно, без лишних громких фраз и высокопарных слов. Просто своим присутствием. Мягкой улыбкой и понимающим взглядом. После этого мне стало немного легче. Самую малость, но всё же. По крайней мере, я перестал крутить мысли о Нике в собственной голове двадцать четыре часа в сутки. Смог отвлечься на что-то другое. Начал думать о работе, о своих планах на лето, о друзьях. Я думал о свадьбе Влада и Вики и о том, что же им подарить. Вспоминал о Роме и размышлял о том, стоит ли мне продолжать общение с ним и может ли из этого выйти что-то дельное. Раздумывал о новой квартире, в которой мне предстоит жить и о том, какие она даёт мне преимущества своим расположением. Подумывал о том, на что можно тратить свою энергию и пришёл к тому, что можно попробовать начать бегать по утрам. Многие из этих мыслей сами возвращались к воспоминаниям о Никите и о чём-то, что с ним связано, но я надеялся, что это пройдёт со временем. Меня бесило и пугало это. Мне казалось, что я никогда не смогу его забыть и просто жить дальше как прежде. Это было больно. Я старался с этим бороться, переключался на другую тему, стараясь не сильно погрязнуть в том, куда вывел меня собственный разум. Вроде бы получалось. С огромными усилиями, но всё же.***
За последние два дня, проведённые с мамой, мы полностью помирились и вернулись к прежним отношениям. Я сумел вымолить прощенье, и это было для меня самым главным, поскольку чувство вины перед мамой просто разъедало меня изнутри, подобно кислоте. Распрощались мы на тёплой ноте, хоть и с толикой некой грусти. Всё же я теперь не знал, когда у меня получится приехать. А мама не молодела, и год от года ей требовалось всё больше внимания и заботы. Хотя она и отрицала это, я прекрасно видел, как она сдала за последнее время. Дорога домой прошла без приключений. Я не встретил никого знакомого на вокзале и спокойно читал в ожидании поезда. Там со мной никто не пытался завязать знакомство, и я спокойно проспал половину пути. Выключенный телефон предсказуемо молчал. Прямо с вокзала я отправился в салон сотовой связи и купил новую сим-карту. Телефон я включил буквально на несколько минут, чтоб скопировать номера со старой симки в само устройство, но и их хватило на то, чтоб пришла куча оповещений о звонках. Пару раз звонил Ромка, несколько раз мама, и около двадцати звонков было от Ника. Сообщений он больше не присылал, и это радовало — их читать и удалять было гораздо сложнее. Закончив копирование контактов, я вновь выключил телефон и поменял симки. Теперь до меня не дозвонится тот, кого я хочу забыть. Теперь до меня вообще не дозвонится никто из тех, кого я не хочу слышать. Давно было пора поменять номер и почистить свою записную книжку. Перед тем, как спуститься в метро, набрал Влада и сообщил, что через пару часов буду у него. Друг бросил короткое «жду» и отключился. От ощущения, что меня где-то ждут, на душе потеплело. Конечно и вполовину не так, как теплело от «жду» в исполнении Ника, но и так сойдёт. В конце концов, разве дружеское «жду» должно вызывать мурашки по телу и дрожь в коленях? Вот и я думаю, что не должно.***
— У вас всё равно не было шансов, — заплетающимся языком поддержал меня Влад, опрокинув в себя очередную рюмку текилы. — То есть, даже если бы у него не было девушки, он бы всё равно не стал демонстрировать ваши отношения, Тём. Но ты же никогда не стал бы прятаться… или? — он поднял на меня взгляд: — Неужели, ты бы согласился? — изумлённо выдохнул друг и замолчал. Мы уже битый час обсуждали «наши с Ником отношения», хотя изначально я вовсе не собирался поднимать эту тему. Впрочем, я не особо удивился тому, что Влад в итоге меня разболтал — он всегда умел вывести на откровенность, выслушать и поддержать. Иначе мы бы и не подружились вовсе. — Честно? Не знаю, — пожал плечами я. — Чисто гипотетически, расстанься он сейчас со своей Ирой и предложи мне тайный роман… я бы согласился. — Нда… вот так встрял ты, Тём. Я и не думал, что всё так… запущенно. Я ничего не ответил, лишь вздохнул и вновь пожал плечами, понуро опустив голову. Мне самому было не по себе от того, что я готов вот так просто поступиться собственными принципами, но и идти против своих чувств я не мог. Не мог делать вид, что их не существует. Не мог притворяться, что мне не хочется быть с Никитой, в какой угодно роли. — Он звонил. — Да. Звонил и писал. Поэтому я и поменял симку. — Нет, Тём! Ты не понял. Он мне звонил. Просил твой новый номер. Просил передать, что вам нужно поговорить. — О чём? Вопрос был чисто риторический, так что я бы не удивился, если бы не дождался ответа. — Может, стоит спросить об этом его? — аккуратно поинтересовался Влад. — Нет, — я помахал головой, после поправил чёлку и, взглянув другу в глаза, твёрдо повторил: — Нет. — Чего ты боишься? — Боюсь, что он не расстался с Ирой, но при этом не хочет отпускать меня, — предельно честно признался я. — Боюсь, что он предложит продолжить наши постельные отношения. А больше всего я боюсь того, что не смогу ему отказать. И буду ненавидеть себя за эту слабость, его за лицемерие, а Иру просто за то, что она существует в этой ёбаной вселенной. Влад понимающе погладил меня по спине и подвинул ко мне очередную наполненную рюмку. — Символично, — невесело усмехнулся я. — В ночь, когда он предложил переехать к нему, мы с тобой тоже пили текилу. С чего всё началось, тем и заканчивается. Ёбаный круговорот. Я утянул с блюдца лимонную дольку и опрокинул в себя содержимое рюмки. Влад, недолго думая, последовал моему примеру. — Нахер разговоры по душам, давай просто бухать? — с нотками мольбы попросил я. — Эхх, Тёмка, — выдохнул Влад, но никаких возражений дальше не последовало.