Химия новых атомов

В день их совместных съёмок не объявляют штормового предупреждения, и небо не обрушивается на Осло. Из всех погодных условий только мелкий и противный моросящий дождь да стрелка термометра, не особо далеко ушедшая от нуля. Хенрик сидит в школе, листая ленту инстаграма, пока Тарьяй бегает по соседним улицам, якобы наматывая километры. К слову, бегает он там уже минут двадцать, чтобы можно было заснять все необходимые ракурсы и мелочи. Хенрик хочет побыстрее закончить и убраться отсюда. Он совершенно не хочет его целовать в главной сцене без слов. Он даже быть здесь не хочет, если честно. Холм понимает, что это совершенно не профессионально, что его поведение не отвечает абсолютно никаким актёрским требованиям, но поделать с собой ничего не может. Это тот самый момент, когда чувства оказываются сильнее разума. За дверью слышатся смех и чьё-то недовольство, а через секунду в помещение забегает раскрасневшийся от активных действий Тарьяй, заходят операторы и Андем, кутающаяся в шарф. Хенрик подрывается с насиженного места, готовый к своему дублю, но Юлия останавливает его движением руки и коротким: "Расслабься пока". Она же разливает остатки чая по бумажным стаканчикам, протягивая их ребятам, при этом продолжая отчитывать Тарьяй. — Теплее одеваться — это не про тебя, да? Или ты живёшь в бункере и про слово "прогноз" не слышал? Тарьяй смешно улыбается, грея свои ладони о горячий стакан, и лишь пожимает плечами. У него куртка нараспашку, а под ней даже не свитер. Кажется, это толстовка со школьного ревью, и Хенрик точно уверен, что это не самая удачная вещь для вечернего Осло зимой. — Я же бегал. Не замёрз, — красные от холода щёки с ним явно не согласны. — Я и вижу, — Юлия, конечно, следит за ними и частенько ругается, но она всё же директор, а не мамочка, поэтому отчитывать по десять раз на день точно не будет. Хенрик делает вид, что его здесь нет. Ни в этой комнате, ни в этом разговоре. Он снова украдкой окидывает внешний вид партнёра по съёмкам, но ничего не говорит, хотя хотел бы. Хенрик сегодня, в принципе, крайне молчалив и не заметен. Списывается это на дурацкое настроение из-за погоды. — Я хочу с вами кое-что обсудить, — Андем подзывает их обоих, и Холм старается встать хотя бы с другой от неё стороны, подальше от Сандвика. Как они сейчас будут всё это снимать, он не представляет. Юлия делится своими идеями касательно последней сцены в эпизоде, и у неё, на удивление, два варианта развития. Она говорит о том, что это может быть просто поцелуй, совсем без слов и лишних движений, но поцеловаться они тогда должны так, чтобы она разревелась с первого дубля. Кажется, всё просто: Исак забегает во двор, оглядывается, выходит Эвен, поцелуй. Бинго. Хенрику это кажется самым простым и не запаристым вариантом. Тарьяй думает так же, но они оба против, о чём и сообщают практически одновременно. — Я не думаю, что это то, что надо, — Сандвик говорит, закусывая губу, явно не зная, как объяснить, почему этот вариант его не устраивает. — Это не совсем то, что нужно, Юлия, — хорошо, пора взять себя в руки, Холм, и показать, на что ты способен. — Они, считай, через свой персональный ад прошли. Здесь если и будет поцелуй, то такой... Короткий, но болезненный. Не знаю... Это не то, что сделал бы Исак. — Именно, что Исак якобы спасает Эвена и сам себя из этого болота вытаскивает, — Сандвик продолжает дальше. Если и осыпать Юлию комплиментами, то начать нужно с того, что она всегда к ним прислушивается, какую бы ересь они не несли. Слушает, корректирует, подсказывает. Это то, что делает сериал таким живым и настоящим, и то, из-за чего работать становится комфортнее. На улице действительно мерзковато, темно и сыро. Хенрик наблюдает через стекло, как Исак вбегает во двор, нервно оглядываясь и ища глазами своего Эвена. Даже с такого расстояния Холм видит, насколько тот напуган и потерян. Настолько хорошо играет, если лезть в подробности. Выход Эвена из школы позже ознаменуют "выходом, как на подиум". Он одет явно теплее, укутавшись во все свои шапки и капюшоны. Совсем не кстати возникает желание согреть и Тарьяй. Ещё бы отвесить подзатыльника для профилактики, но уже после того, как натянет капюшон на эту растрёпанную голову и застегнёт куртку, которая своими открытыми бортиками уже подбешивает Холма. Хочется молча подойти, застегнуть эту треклятую молнию, извиниться перед съёмочной группой и отснять дубль повторно, но уже успокоившись. Дубль приходится снимать повторно, потому что Хенрик слишком подвис в своих рассуждениях. Они идут друг другу навстречу парой нервных шагов, Исак ведёт носом от шеи к виску, трётся щекой, проводит руками по высоко поднятому воротнику куртки, и Эвен вздрагивает от каждого движения, в конце концов нервно дёргая голову назад, увеличивая расстояние между ними. Так не должно быть. — Стоп! Стоп, стоп, стоп! — конечно же, Андем не нравится такой поворот. — Что с вами происходит, парни? Хенрик запрокидывает голову назад, собирая на коже холодные дождевые капли, и бормочет какое-то бесполезное: "Извините, давайте ещё раз". — Можно пару минут? — Тарьяй смотрит на Юлию практически умоляюще. — Пару минут. Он дожидается уставшего ответного кивка и, хватая Холма за руку, тащит обратно в здание. В помещении в разы теплее, так, что начинает покалывать кожу на руках и лице. — Что не так? — у них всего пара минут. — Я не в настроении, — Хенрик отходит к противоположной стене, поправляя рукава куртки и капюшон. — Можешь назвать это непрофессиональным отношением к работе. Он устал. Правда, устал: просыпаться по ночам, потому что снятся эти чёртовы ключицы и длинные ноги, потому что на губах отпечатком вкус бледной кожи, странного карамельного послевкусия, потому что у девушки, которая явно дала понять, что ждёт от него уже решающих действий, совсем не такого цвета глаза. Он. Устал. Находить не свои вещи в своём шкафу, не свои школьные тетради в своём рюкзаке. Тарьяй смотрит на него как-то осуждающе, будто не понимает, не видит. Самого главного — не видит. — Я устал, Тарьяй, — он больше не может. Не хочет. У них осталась ещё минута. — Потерпи немного, — и как-то разом рядом, и как-то слишком больно. Целует нежно, почти невесомо, но так горько, что вывернуться наизнанку хочется. Целует больше, чем минуту, всего каких-то семьдесят две секунды, а кажется — вечность. Не их, к сожалению. — Я всё вижу, Хенке, — и такой сразу сдувшийся, не свой, не такой. — Я же всё вижу. Просто позволь мне, ладно? Позволь мне. У Хенрика воздух застревает где-то в лёгких — не вдохнуть, не выдохнуть. Что ты видишь, Ти? Что же ты видишь, что так поступаешь? И ведь ничего такого. Ничего не происходит, а Хенрик чувствует, как ссыпается мелкой стеклянной крошкой куда-то вниз. Тарьяй делает шаг навстречу, но на деле смешивает остекленевшую пыль под своими ногами. Дышит в шею, пряча лицо между створками воротника, и обнимает. Впервые. Сам. Вне камер. Обнимает так, что внутри всё лопается, кровоточит, прорезается острыми рёбрами. Убивает его. Видит это. Снимают после перерыва сразу же. С первого дубля. Потому что Хенрик закрывает глаза и позволяет. Дышать боится. И не вдыхает, кажется. Потому что чувствует холодную щёку на своём лице, потому что тонет в этой превосходно сыгранной нежности. И так отчаянно хочется в неё верить. Хотя бы здесь, сейчас, под камерами и искусственным светом. Так хочется забыть, что это — работа. — Ты не один, — шепчет Исак, обнимая, собирая Эвена по кусочкам, оживляя. Отдавая всего себя. Трепетно, без остатка. Вот он я, рядом. Ты не один. Я тебя не оставлю. Хенрик же дышит не персонажем. Прижимает к себе не Исака. Кладёт голову на плечо именно Тарьяй. И слышит именно его дыхание. Чувствует, как дрожит то ли от холода, то ли от переизбытка эмоций. Даже в этой безразмерной куртке — хрупкий, родной. Хенрику целовать его хочется. Снова. Всегда. Постоянно. Без разрешений и лишних вопросов. Прижимать к себе по утрам, вечерам, познакомить с семьёй. Хенрик готов всё вычеркнуть, перечеркнуть, забыть, убрать. Всё сломать, только знать бы, что нужно. Только знать бы, что любит. Пусть не так. Не так сильно, не пагубно. Пусть спит ночами, гуляет с друзьями, учится, живёт. Пусть. Только, чтобы рядом. Хенрику хватит. Но съёмки закончены, камеры убраны, сценарий завершён. Им домой по разным дорогам, и Тарьяй уже ждут друзья за углом, а Хенрика в ресторане, где семейные посиделки с друзьями. Возможно, сегодня он решится забыться. Переступит, заглушит не свой голос внутри, утопит в бокале крепкого и алкогольного. В парке мятая пачка сигарет, и надо купить новую. Задымить всё внутри, отравить. Ведь никто не отнимет, не выбросит, не попросит попробовать, получая в ответ: "Футболисты не курят", — и вместо горького фильтра короткий поцелуй в губы. Когда всё стало таким сложным, когда они перешагнули за ту черту, за которую оба не хотели? И Хенрик не может выкарабкаться обратно, отходя всё дальше от разбитого края. Он скоро потеряется в этих неизведанных землях за гранью, и спасать его никто не придёт. Он не Эвен, а Тарьяй — не Исак. У него, кстати, всё намного лучше, он ещё держится за эту черту, не падает стремительно вниз. Он ещё выберется. Забудет, остынет. Тарьяй никогда ему не позволит остаться рядом с собой.

***

from Henrik to Tarjei: (02:58) Они такие счастливые в конце. И он не надеется на ответ. Время — три ночи, а у него на коленях сценарий последней серии. И он так рад за них, что новая пачка сигарет заканчивается быстрее, чем планировалось. from Tarjei to Henke: (03:01) Они заслужили. И он не рассчитывал на смс. Время — три ночи, а он сидит на кровати, обложившись сценарными листами. И Исак так любит Эвена, что в груди щемит, а руки выламывает от напряжения. from Henrik to Tarjei: (03:02) Ты думаешь, мы сможем? Мы ведь разбиты оба. Я-то уж точно. Как целовать тебя, Тарьяй, улыбаясь и шутя, если рядом с тобой только скулить побитой собакой хочется? Как тебя обнимать, такого красивого, если в глазах рябит, а руки дрожат, как у наркомана? Как это сделать, Тарьяй? from Tarjei to Henke: (03:03) Приедешь? (03:03) Приезжай, пожалуйста. Как о тебе не думать, если голубой стал любимым цветом глаз? Как к тебе не хотеть, если где-то под кожей, по венам? И хочется, так безумно хочется, что убеждай себя, не убеждай — не проходит. Не стирается. Не исчезает. Пытался ведь. Напивался. Не подходил. Всегда с Давидом и Марлоном рядом. Чтобы подальше, чтобы видеть, как вешаются на тебя все, чтобы понимать, что скоро всё закончится. Скоро закончится. Убеждал себя, уговаривал. Вы не Эвен и Исак. Это не ваша история. Работа. Только работа. Понимание, поддержка, но не больше этого. Больше не надо. Иначе потом будет больно. Иначе потом будет страшно. Потому что Тарьяй не понимает, что сам хочет. Ему всего семнадцать, ему не с чем сравнивать эти эмоции. Они пугают его. А вдруг остынет? Вдруг они отснимут, и всё? У него отболит, пройдёт. Тарьяй не видит здесь любви, хочет видеть, но не может. Влюблённость. Какое-то помешательство. Но не любовь. Тарьяй хочет видеть Хенрика прямо сейчас, в своей постели, рядом. Хочет его чувствовать, целовать, обнимать. Вне камер. Но это не любовь. Это его желание "здесь и сейчас". И его немного пугает то, что Хенрик приедет. В любое время, в которое Тарьяй захочет. Приедет, придёт в школу, принесёт забытые вещи, аккуратно целуя в щёку, пока никто не видит. У Тарьяй влюблённость в каждом выверенном жесте, но это не то, ради чего стоит переносить их отношения с экрана в жизнь. У Тарьяй есть роль. Роль Исака, у которого есть Эвен. И он совершенно точно не хочет иметь в жизни Хенрика.