Gallavich mpreg

Микки торопится. Он не признает, но никак не может дождаться встречи с Йеном и рассказать. Бездарно сделанная татуировка была перебором, но сейчас не имела уже значения. Йен будет рад, когда Микки сообщит ему эту новость. Он чувствует себя слишком взволнованным, упуская из виду равнодушие Йена. Микки решил для начала продемонстрировать свою новую тату на груди, но реакция в корне отличалась от той, что он выдумал, и это заставляет его одуматься. Конечно, Микки не ожидал, что бывший парень будет до конца жизни любить его и хранит верность, однако какая-то его часть ожидала хотя бы улыбки. Поэтому вместо того, чтобы подвести разговор к самому главному, Микки решает для начала обсудить текущие события в жизни Йена, когда внезапно осознает, что парню напротив плевать. Неясно дело тут в бипоряки или в том, что Йен больше не испытывает никаких чувств к самому Микки. Взгляд, поза, все буквально кричит о равнодушии. Йен пытается притворяться, стараясь вставлять однотипные фразы, когда нужно. От Микки не укрывается ничего, но Йен не собирается особо скрывать и смягчать что-то, ведь их отношения — давно минувшее. Микки чувствует странную боль, когда Йен натянуто, улыбается, но старается не обращать на нее внимание. Важно лишь одно — фальшиво улыбнуться и сделать вид, будто ничего не поменялось. Они прощаются. Микки без особых усилий, замечает с каким облегчением Йен уходит. А вот ему трудно сдвинутся с места. Все вдруг померкло, один из надзирателей пихает его, заставляя шевелиться и покинуть комнату. Вряд ли физическая боль сравнится с моральной, но Микки сам не понимает когда спотыкается и оказывается уже прижатым к холодной стене. — Святое дерьмо, Милкович, все будет хорошо, — предупреждает его надзиратель. Никто из тюремщиков не был особо мил, но их презрительное молчание лучший подарок, чем колкие фразочки. Микки опустил голову вниз, увидев под ногами какую-то красную точку. Его тюремные штаны быстро покрываются кровью. И это оказывается последним, что он видит, прежде чем весь мир поглотил мрак. Микки приходит в себя в палате, настоящей палате клиники, а не тюремной больнице. Может это неплохо поменять обстановку, только вот Микки до сих пор не понимал причины нахождения здесь. Он все время один в палате и никто не заходит, чтобы проведать. Микки чувствует иррациональный страх. Его ребенок… все круто поменялось с уходом Йена, ведь он потерял их навсегда. И никого не оказывается рядом, поэтому скрывать слезы глупо и не перед кем, притворятся храбрым. Ничего не поменяется, но все как-то внутри опустело. Он позволил себе плакать минут десять без остановки. Может даже больше десяти минут. Если Йен мог по щелчку пальцев превратится в хладнокровную сучку и бросить, то Микки всегда сможет повторить тоже самое и вычеркнуть придурка из собственной жизни. Даже если ему придется самому переживать потерю ребенка. Не важно, все равно тот был лишь кучкой клеток, а не настоящий сформировавшийся человек. — Мне нужна машина, — предупреждает Светлана, всучив Евгения в руки Дебби, — и тот, кто сможет развлечь Ева. — Почему? Куда ты собралась? — спрашивает Фиона, перед тем как протянуть ключ девушке. — В клинику и там не место для ребенка. И мой муж не в том состоянии, — Света выглядит так, будто проглотила лимон, видимо, она не собиралась добавлять последнюю фразу, желая сохранить эту тайну. — Что-то произошло с Микки? — Дебби выглядит искренне обеспокоенной. Йен же чувствует любопытство, но не замечает поводов для волнения. — Выкидыш. — Чего?! — Йен не уверен, спросил ли он первым, но вскоре они закидывают Лану вопросами, и той приходится с тяжелым вздохом устроится на диване. Когда она волнуется акцент и произношения становиться слишком сильным, так что Йену приходится напрячься, чтобы понять сказанное. Микки был беременным. Предположительно ребенок был от него. Лана не говорила напрямую, но это итак очевидно. Микки должен был провести в тюрьме первые пять месяцев, прежде чем его выпустят. Однако после последнего визита Йена, случился приступ и как следствие выкидыш. — Власти всполошились, потому что по свидетельствам очевидцев, один из охранников толкнул его, но врачи ссылаются на сильный стресс. Мы догадываемся, что все не так просто, — подчеркнула Светлана, пристально посмотрев на Йена. Вероятно, она винила его и отчасти была права. Он все еще думал о случившемся, пока остальные Галлагеры начали обсуждать Микки. Каждый по-своему сочувствовал ему, вспоминая, что этот гопник взял заботу об их зарвавшемся родственнике на себя. Йен терпит минут пять, прежде чем сорваться, мысленно умоляя Бога, чтобы все было неправдой, игрой подсознания, а не очередным доказательством того, как сильно он на этот раз облажался. Никто не просит его посещать. На самом деле, все против этого. Некоторые думают, что так будет лучше для самого Йена (Фиона и Лип), некоторые же считают, что Микки заслуживает спокойствия, особенно сейчас (Светлана и Дебби). Йен не собирается думать, однако он не спит по ночам и дело вовсе не в том, что таблетки перестали работать. Нет. Они действуют. Нет, Микки, вовсе не его бывший. Он обязан его навестить. Но Йен трус, да, самый большой трус, потому что ему понадобилось две недели. Он хочет, чтобы парень как следует, пришел в себя, вернувшись в тюрьму и успокоится. Микки никогда не говорил, что хочет иметь детей, не после всего случившегося пиздеца, связанного с зачатием Евгения, возможно, на самом деле он не так расстроен этим выкидышем. Затем он вспоминает тот роковой визит. Микки светился от счастья, пока Йен пытался поддерживать беседу. Кажется двух недель достаточно, чтобы прийти в себя, но сейчас, когда Микки сидит перед ним, то выглядел еще хуже, будто всю душу высосали. Кожа приобрела странный сероватый оттенок, не говоря про темные круги под глазами, похожими на синяки. Оранжевая тюремная роба выглядит еще хуже, чем прежде. Микки вообще ни о чем не говорит, лишь смотрит на собственные руки. — Хэй, Мик, — осторожно прошептал Йен. — Я слышал об. Ну, знаешь, просто сплетни. О том, что произошло. Как ты себя чувствуешь? Микки пожимает плечами. — Эм, ладно. Я собирался… я хочу извиниться. За то, что я сделал. Ты не представляешь, как я сожалею… — Стоп. Прекрати. — Мик, я… — Заткнись, — жестко оборвал его Микки, взглянув в глаза Йену. — Его больше нет, — плевать, что один важный для него человек ушел, а возвращение Йена не вызывает ничего, кроме отвращения. Йен смотрит на напряженного Микки, замечая, сильную перемену. Нет, ничего больше не вернуть и это целиком и полностью его вина. Йен по своему пытается справиться с этим, забыть о Микки и их ребенке, о котором много говорят, краем уха он слышит от Дебби (которая узнала от Светланы), что парня все-таки освободят, как и хотели через пять месяцев, потому что власти боялись, что он подаст на них в суд за халатность. Йен знает, что Микки бы никогда так не поступил и не стал тягаться с тюремной системой. Они просто все хотят уладить полюбовно. Каждый раз, когда Йен видит Ева или Лиама, то вспоминает о своем ребенке. Том, которого никогда не сможет подержать на руках или хотя бы поцеловать. Он всячески истязает себя, представляя, каким бы был их ребенок и на кого больше похож. Ему представляются ярко-рыжие волосы, полные губы, много веснушек, покрывающих каждый дюйм его кожи. У их малыша был бы такой же цвет глаз, как у Микки, ведь Йен обожал эти голубые глаза. Их ребенок был бы красивым или красивой. Йен просто обязан встретится с Микки. Им нужно все обсудить, ведь иначе Йен не сможет двигаться дальше. Однако, когда Йен возвращается в тюрьму пару дней спустя, то обнаруживает, что его имя вычеркнуто из списка людей, которые могут посещать и с этим Йен ничего не мог поделать.