***
Вокруг темно и тихо, мысли Микки лениво протекали в голове. Его тело больше не принадлежит ему, внутри нет никакого ребенка, и впервые за годы, эта тьма успокаивает. Микки не замечает ничего, ни тепла, ни холода. Кажется, он чувствует себя счастливым. Затем, кто-то начинает яростно трясти, не позволяя сознанию окончательно отключиться, яркий свет начинает ослеплять и все тело ноет. Микки жмурится, пытаясь закрыть глаза, но толчки становятся сильнее. Еще недавно он осязает вокруг приятную одурманивающую пустоту, а теперь боль снова возвращается, вместе с дискомфортом и шумом людей, которые наперебой задают ему вопросы. Он может различить в гуле пиздеж Светланы, которая от волнения переходила с русского на английский. Все кажется еще более бессмысленным, ведь с чего бы его жене быть здесь. Его взгляд с трудом останавливается на враче, который что-то монотонно говорит. Какой-то старый хрыч в белоснежно белом халате и рубашке, что, наверно, прожигал свою молодость еще в далеких пятидесятых. Белый цвет слишком режет глаза Микки и когда он пытается что-то сказать, то получается лишь бессвязный хрип. Неужели это его голос? — Вы провели в коме четыре дня, — сообщает врач, хотя Микки сомневается, что хотел спросить именно это. — Вам и вашему ребенку не угрожает опасность. Вы, везунчик. Кто-то прислоняет к губам кружку с прохладной водой, и он жадно глотает, прежде чем с шепотом пробормотать. — Если бы, больше похоже на блядскую трагедию. Окружающие вновь что-то говорят, ожидая радостной реакции, ведь его вытащили с того света. Он решил вскрыть себе вены, а те всерьез думали, что в нем проснется жажда к жизни? Сотрудники больницы точно бредят. Когда незнакомцы уходят, Светлана умоляет его на очень ломанном английском, что он не имел право делать этого и прежде должен со всем делиться с ней. Все слишком неожиданно. Он не предполагал, что когда-нибудь окажется в подобной ситуации, но многие внезапно начинают всерьез размышлять о предродовой депрессии (разве он унывает, ему просто надоело бороться в одиночку) и то, что в тюрьме упустили этот момент, говорит лишь о халатности работников. Адвокат, нанятый Светланой (на какие, бля, деньги?) уже подал прошение о возобновлении дела, по-видимому, решив свалить все на нестабильное эмоциональное состояние, которое просто обязаны были учесть во время первого судебного слушания. Микки делает вид, будто с ним реально все хорошо, ожидая окончания визита Светланы, чтобы просто выдохнуть и снять маску. Он с любопытством давит на жуткие следы от порезов на запястье, оказывается, процесс заживления приносит больше боли, чем в тот момент, когда он разрезал кожу. Наверное, все дело в том, что раны так и не затянулись, а капли крови уже капают на пол. Рука просто обессиленно свисает вниз, чтобы не испачкать белоснежные простыни, жест чисто из вежливости. Он заставляет себя смеяться над происходящим, игнорируя пиздец какую жуткую пульсирующую боль в руке. Он снова приходит в себя. На этот раз, он догадывается, что это за место, раз привязан к кровати. Очевидно, он мог испоганить все, даже собственное самоубийство. Его ребенок, все еще жив. Поздно начинать верить в знаки судьбы. Микки все равно решает попытаться прекратить все. Наверное поздно менять способ самоубийства, потому что его перевели в отделение психиатрии и не отпустят, пока не будут уверены, что он отступил от желания свести счеты с жизнью. Микки постоянно привязан к кровати. Он, бля, идет на сотрудничество, говорит подолгу с психиатром о собственной жизни, даже если это вообще последняя тема, которую он хочет обсуждать; он практически не двигается, сутками находясь в своей одиночной палате. Микки уверяет, что не собирается предпринимать больше никаких попыток, но все они зациклились на том, что настоящей его целью является убийство ребенка. От скуки, Микки постоянно смотрит на плоский живот, ведь это единственное из доступных ему развлечений. При желании, он мог бы почувствовать, как ребенок растет внутри, хоть врачи всячески отрицали подобную возможность. Они дают ему препараты от токсикоза и прочих неприятных вещей, которые могут случиться во время беременности. Микки никогда не задает лишних вопросов, потому что ему плевать. Он знает, что должен чувствовать себя уязвимым, когда привязан к кровати, но настолько уже опустошен, чтобы вообще что-то испытывать. Вероятно, так себя чувствует Галлагер, когда напичкан под завязку лекарствами, но только в случае Микки равнодушие подобно благословению. Он мечтал о спокойствии и с лихвой получил его. Микки следовало бы раньше предпринять первую попытку уйти. Микки просыпается из-за того, будто кто-то трогает его живот, а ребенок неприятно отзывается толчками. Он терпеть не мог, когда врачи обследовали живот, проверяя состояние плода, но сейчас еще хуже, ведь Микки не мог пошевелиться. Он пытается дернуться, но бесполезно. Когда Микки нехотя открывает глаза, чтобы увидеть того, кто трогает живот, то издает слабый вздох, похожий на «ты». — Это мой ребенок, — говорит Йен, пока его рука медленно заползает под край больничной рубашки, касаясь гладкой кожи. Микки вновь ощущает толчок. — Они держат тебя, также как совсем недавно связывали меня. Никогда не думал, что подобное может случиться с тобой, — продолжает Йен. — Наверное, я слишком эгоистичен и много думаю о себе, верно? — Верно, — подтверждает Микки, ведь не видит причин лгать. — Ты в курсе, что твой приговор смягчили? Теперь ты не сможешь выезжать из страны несколько лет, но это всяко лучше, чем сидеть в тюрьме. Тебе разрешат уйти после того, как убедятся, что твой эмоциональный фон стабилен. — Мне некуда идти, — Микки не думает, что вообще хотел бы уходить, ведь так устал притворятся, будто с ним все нормально, даже ради Йена. — Ты можешь жить со мной, я в состоянии позаботится о тебе, — его бывший ласкает живот, заставляя отвлечься. Почти, но не настолько, чтобы Микки не придал значения сказанному. Ему удается с трудом взглянуть в зеленые глаза парня. — Зачем ты пришел? Почему я должен соглашаться? Пожалуйста, не трогай меня. Галлагер не ушел. Он упорно гладит большими ладонями живот Микки. — Это ведь и мой ребенок, Мик. — Ты уже забыл, что больше не хочешь меня видеть? Твой парень не одобрит, поверь мне на слово. Он ожидает, что Йен скажет что-то еще, но рыжий снова удивляет, никак не реагируя на сказанное. Вместо слов, Йен целует Микки, чувствуя солоноватый вкус крови, когда Микки прокусывает губу. И, несмотря на это, Йен не отдаляется, продолжая пользоваться моментом, что Микки никуда не сбежит и целует несколько минут подряд. Когда, Галлагер уходит, мозг Микки соображает усиленно, несмотря на количество принятых им таблеток. Он вообще не понимает, кого черта они пичкают его лекарствами, и умудряются при этом опасаться, что он мог натворить что-то собой на свободе. Разве это не алогично? Чем больше срок беременности, тем более заметны перемены. Все ведь не должно было зайти так далеко, однако теперь Микки не хотел причинять вред ребенку и позволять врачам травить малыша. Конечно, они повторяют, что все делается для их безопасности, но Микки уже не доверяет никому. Есть только одно, что он еще способен сделать. Вести себя нормально и сделать все, чтобы выйти. (Или он должен научиться притворяться лучше.)***
Калеб в ярости, когда он узнает о ребенке, хотя Йен подозревает, что его больше бесит отец ребенка. Ему вообще не нравится, как Калеб говорит о Микки, тем более с учетом всего, через что им пришлось пройти. Они, в конечном итоге дерутся, осыпая друг друга ударами, так что Йен даже не ожидал от себя подобной реакции. Он стоит на своем, чем вызывает еще больше ярости в Калебе и в конце потасовки, им обоим следует наложить швы в трех различных местах. Все прошло намного жестче, чем привычная драка с Микки и лишний раз доказывает теорию Липа, что это просто не его человек. В квартире Калеба у Йена не так много вещей, так что он за раз переносит все пожитки обратно в дом Галлагеров. Он ожидает приступа как-то меланхолии, но пусто. Вместо этого, все его мысли крутятся вокруг не родившегося ребенка и Микки. Микки. Микки. Микки. Это не помешательство, потому что внутренний голос постоянно напоминает о случившемся и том, что ему предстоит стать хорошим отцом для ребенка. Окружающие немного шокированы тем, что Йену понадобилось всего два месяца, чтобы как следует переварить эту мысль и принять окончательное решение, поняв, насколько ошибался все время. Однако Йен труслив, чтобы возвращаться, особенно из-за ребенка. Однако, это не мешает все исправить. Он договаривается со Светланой, чтобы Микки пожил какое-то время в доме Ви и Кева. Лана отзывается сразу и им даже удается спокойно обо всем поговорить, при этом не поубивав. Йен отвечает за подготовку комнаты для Микки, в которой тот бы чувствовал себя в безопасности и на ее подготовку уходит чуть больше времени, чем предполагал Йен. Не потому, что было много вещей, которые следовало бы поставить и учесть, а потому что Йен постоянно прерывался, чтобы как следует ощупать и осмотреть каждый предмет, даже понюхать личные вещи парня. Вдобавок ко всему он дрочит, когда находит старую изношенную майку Микки. Он раз за разом онанирует, когда вспоминает полные губы Микки, которые обхватывают его член, круглую аппетитную задницу, что слегка подпрыгивает, когда Йен трахает ее. Йен яростно дрочит, вспоминая, насколько охуенно скакал Микки на нем, и как, кончая, Микки называл его мудаком, дожидаясь, пока вытечет вся сперма. Йен запоздало представил парня, все еще привязанного к постели с огромным животом, покорно разводящего в стороны округлые бедра, давая возможность подобраться к тугой дырочке, умоляя о большем. Сексуальное настроение сразу сходит на нет, потому что именно он виноват в том, что Микки оказался в том жутком месте. Ви и Дебби продолжают повторять, что ему следует быть осторожным во время общения с Микки, будто он неразумное дитя. Йен прекрасно понимает, насколько хрупкое эмоциональное равновесие у парня, ведь сам прошел нечто подобное. Йен сможет взять хлопоты о ребенке на себя. Позаботится об них. Микки может дышать свободно. Впервые он радуется, что не находится внутри крошечной комнаты и не дышит спертым больничным воздухом, и готов смеяться от радости. Он рад, что никто не ждет от него платы за жилье. Микки не примет помощи, если ее предложить и Светлана понимает это. Она останавливается рядом с ним перед его новым домом, так что тот нехотя признает, что идти ему действительно некуда, поэтому позволяет затащить его наверх, где ждут Кев и Ви. В его новой комнате все готово, и походу кто-то приложил очень много сил, чтобы все устроить здесь. Он бы выразил больше слов благодарности и признательности, но слишком устал. Микки засыпает практически сразу, стоит только прилечь. Кровать оказывается в тысячу раз удобнее больничной койки и гораздо лучше, постели в тюрьме. Микки просыпается утром, выпивает таблетки. Он делает курс упражнений для беременных, ощущая приятную боль в мышцах, а после принимает долгий горячий душ. Впервые, он в ванной без присмотра, но все равно лишний раз оборачивается, убеждаясь, что в полном одиночестве. Никто не собирается нападать на него здесь, но отказаться от привычки очень трудно. Он может почувствовать запах жаренного бекона, но ни Ланы, ни Ви и даже Кевина не заняты приготовлением завтрака. Галлагер собственной персоной переворачивает оладьи, будто ничего удивительного нет, что тот готовит на чужой кухне. Возможно, действительно нет, ведь Йен всегда был открытым и дружелюбным. Микки также не имеет никаких проблем с общением, потому что их уединение в любой момент могли прервать (что, кажется, еще более неловким). Галлагер, вероятно, чувствует себя прекрасно и Микки неприятно осознавать, насколько выглядит болезненно в сравнении с ним. Он всегда был более сдержан и не мог похвастаться особой красотой, поэтому ничего удивительного. Не каждый мог затмить этого рыжего парня. Микки принимает тарелку с хрустящим жаренным беконом и яичницей со свежими помидорами, которую протягивает Йен. И не сдерживает себя, когда с жадностью орудует вилкой наслаждаясь домашней едой и даже не против, когда Галлагер садится рядом с ним, улыбаясь. Микки съедает все до последней помидорки за десять минут. — Я скучал по тебе, — признается Галлагер, не переставая улыбаться. Он собирается добавить что-то еще, но Микки настороженно прерывает: — Не говори мне это. — Не буду, — быстро соглашается Рыжий, — не потому что это очередная ложь, а потому, что по хуй, я могу доказать все делом. И я приложил уже достаточно усилий. Прости меня за все, что я сделал или сказал. Я знаю, что этого не достаточно, но я буду работать и вымаливать у тебя прощения, и хочу, чтобы ты знал об этом. Микки делает глубокий вдох. И после еще один. Йен аккуратно начинает разминать плечи, нежно массируя. — Я ведь мог убить своего ребенка, — с трудом выдавливает он. — Меня больше напрягает то, что ты собирался убить себя, — тихо произносит Йен, — и я помогу тебе, также как ты помог мне. Микки не знает, что сказать на это Галлагеру. В любом случае у него нет выбора, нет другого человека, который мог сделать бы это лучше, ведь только Йену он мог доверять.