После Тебя

Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна И не вижу ни одной знакомой звезды. Я ходил по всем дорогам и туда, и сюда, Обернулся — и не смог разглядеть следы. Но если есть в кармане пачка сигарет, Значит все не так уж плохо на сегодняшний день. И билет на самолет с серебристым крылом, Что, взлетая, оставляет земле лишь тень. И никто не хотел быть виноватым без вина, И никто не хотел руками жар загребать, А без музыки на миру смерть не красна, А без музыки не хочется пропадать. (Виктор Цой)

POV Юрий Плисецкий       В Израиль мы прилетели уже под утро. У меня сильно болела голова, и я, наконец, захотел спать. Но не позволял себе сделать этого до прибытия в отель. — Это только на первое время, — говорил мне седой козлина. — Через пару дней я сниму для нас квартиру.       Что то херня, что это херня. Жить с двумя этими упырями у меня нет абсолютно никакого желания. Я хотел двух вещей: встать на ноги, и чтобы меня оставили в покое. Старался молчать, даже не смотреть ни на кого. Катить мою коляску не разрешил — никто из них не будет делать вид, что заботится обо мне. Я не позволю. Крутил колёса сам, хоть с непривычки руки часто уставали. Молился мысленно, чтоб к этому мне не пришлось привыкать. Ну как — молился… Просто пытался убедить самого себя, что все это на время. Что день, когда я смогу сделать хотя бы пару самостоятельных шагов, обязательно настанет. И уж тогда мне не нужен будет вообще никто.       Виктор старается не обсуждать при мне новый сезон и подготовку к нему. Боится оскорбить мои чувства или типа того — я не вникаю. Вставляю в уши наушники, врубаю музыку. Как ни странно, чаще всего слушаю Цоя. Наверное, во мне проснулся коренной петербуржец. Смешно даже.       Номер отеля оказался огромным, с двумя спальнями, просторным залом, большой ванной. Даже кухня есть. Седовласка явно не поскупился. Только вот кому он пытается пустить пыль в глаза? Мне? Да мне насрать. Лишь бы только меня не трогали. И видеть их обоих поменьше. Мне сложно это признавать, но… Сука, не могу видеть их рядом. Мне хочется избить их до кровавых соплей, что-то прокричать, делать им как можно больнее, сказать много-много раз, как сильно я их ненавижу. Но почему-то я молчу. Просто молчу, как будто мне плевать. Ох, ебать, какой я терпеливый стал. Или нет?       Стоит рядом со мной, что-то говорит. Чего тебе надо, седовласка? — Ты, наверное, хотел бы принять ванну?       Услышал только со второго раза. Как ни странно, на морде Виктора нет и тени раздражения от того, что я его не слушал. — Наверно, — пожимаю плечами. — Хорошо, — отвечает он и… подхватывает меня на руки! — Эй! Ты чего делаешь?!       Оглядываюсь по сторонам, вижу немного обескураженную рожу Кацудона. Но он молчит, пока Виктор несет меня в ванную. — Помогаю тебе, — улыбается седой пидор.       Э-э-э, не-е-е-ет… — Стоять! Ты не будешь меня мыть, ясно?! Я сам всё сделаю!       Виктор опускает меня в пустую ванну, смотрит растерянно. — Ты уверен? Я думаю, помощь будет не лишней. — Помощь от тебя мне нахуй не нужна, ясно? — Но… — Не прикасайся. Ко мне.       Он долго молча смотрит на меня, а потом вздыхает так тяжело. Надеется, что я передумаю? Что мне станет стыдно за грубость? Да щаз-з-з. Может, половина моего тела мне больше не служит. Но моя гордость не умерла. Бек был прав — жизнь дает мне второй шанс. Я не просто так остался жив. В этом есть смысл. И я его найду.       Раздеться очень трудно. Когда ноги не шевелятся, приходится изворачиваться и так и эдак. Хотя бы чтоб просто снять кеды. На минуту я пожалел, что отказался от помощи. Но только на минуту. Как только представляю сочувственную рожу Виктора, как он прикасается ко мне, стягивает с меня обувь, джинсы, белье… Чёрт, ненужные мысли. Забудь, Юра, тебе это нахрен не нужно. Тем более, что тот-самый-орган сейчас вообще как чужой. И если даже думать о ком-то, то точно не о Викторе. Он не мой. Никогда моим не был. И уже никогда не станет.       Наконец, мне удалось освободиться от одежды. Я чувствую, как теплая вода обволакивает меня. Но в голову тут же вторгаются непрошенные воспоминания. Пронизывающий холод. Темнота. Воздух уходит из лёгких. Мне больно. Я понимаю, что это конец. Последний выдох, и пузырьки воздуха поднимаются к поверхности. А я погружаюсь все глубже… — Юра! ЮРА!!!       Открываю глаза, вижу мутно. Кто-то бьет меня по щекам, зовет меня по имени. И только через полминуты я понимаю, кто. Виктор смотрит мне в глаза, трясет за плечи. Его лицо хмурое, почти сердитое. Он кричит на меня, и его голос срывается временами. — Что ты делаешь?! Что ты творишь, идиот?!       Новая пощечина обжигает мое лицо, и только сейчас я замечаю, что Виктор… плачет. — Вик… — Неужели тебе так хочется расстаться с жизнью, идиот?! Неужели ты так этого хочешь?!       Я уснул в ванне. И чуть не захлебнулся. А этот придурок решил, что я снова попытался сдохнуть. — Нет… я не хочу… — Что?! — Я НЕ ХОЧУ! НЕ ХОЧУ, НЕ ХОЧУ!       У меня истерика. Я плачу, пытаюсь дергаться, но в тот же миг чувствую, как Виктор крепко обнимает меня, прижимая к груди. Чувствую, как намокает майка на нём, как он часто и горячо дышит возле моего уха. — Не смей! Не смей больше, слышишь?! Иначе я сам убью тебя, своими руками!       Краем глаза замечаю стоящего в дверях Свинорылого. Он смотрит на нас абсолютно круглыми глазами, а потом резко разворачивается и уходит. Виктор тут же вскинулся, как сторожевая собака. — Юри?       Размечтался. Думал, Витюша останется с тобой, никчемный инвалид? Нет. Он ведь теперь женатый человек, ему законом предписано трахать япошку. А Витя у нас законопослушный дядечка.       Он поднимает меня и на руках несет в спальню. Там кладет на кровать, накрывает полотенцем, трет мои руки и ноги, пытаясь обсушить и обогреть. Но выглядит все еще растерянным и обеспокоенным. — Извини. Я сейчас.       Я снова один. Я всегда был один. Но понял это четко и ясно отчего-то только теперь. У меня нет никого. И, наверное, не будет.       Сегодня мы были в клинике. Говорили с главным хирургом в отделении. Многого я понять не смог, но самое важное уловил: мои шансы на восстановление мизерные. Но все-таки они есть. Не скажу, что во мне тут же загорелось пламя надежды. Так, огонёк свечки. Зато Виктор сиял, как новогодняя елка, будто ему пообещали мое стопроцентное выздоровление. Идиот.       Он с врачом отошел обсудить еще какие-то детали, я же предпочел свалить в коридор. Если что-то не говорят мне напрямую, то, значит, не так это и важно. Организационные вопросы решать я не хочу. Просто приеду в день операции и сделаю все, что велят эскулапы. Всё остальное меня не касается. Не потому, что я такой безразличный, нет. Просто голова и так забита, что, кажется, черепушка вот-вот треснет. Хватит мне и этого напряга. — Ты понимаешь, насколько неразумно действуешь?       Поднимаю голову и вижу, как свинорылый стоит у противоположной стены, опираясь на нее спиной и скрестив руки на груди. Еле сдерживаю усмешку: он хочет казаться серьезным и крутым? Смотрю в его глаза и понимаю, что для свинки всё действительно серьезно. — Выражался бы конкретнее. А то я не знаю, по какому пути идут твои мысли. — Ты хочешь отобрать у меня Виктора, — коротко заявляет он, а я аж подавился слюной. — Ч-чего?! Нахрен вы мне не сдались оба!       Он молчит. Но по лицу его вижу — не поверил ни на мгновенье. Господи, как бы я хотел, чтобы всё оказалось сном. Как бы я хотел больше никогда не видеть ни этого узкоглазого, ни Виктора — никого из тех, кто раньше мозолил мне глаза. Как же я устал… — Я не понимаю. Я считал, что ты умный парень. Но после твоего поступка стало ясно, что ошибся. Чего ты хотел добиться?!       Интересно, ты и вправду такой тупой или притворяешься? — Открою тебе секрет, свинорылый — с моста обычно прыгают, чтобы сдохнуть.       Он снова смотрит мне в глаза. — Жаль, что не получилось…       Мои губы искривляются в улыбке. Ах, вот оно что… И как же я сразу не понял? Кацудончик-то порченый. Внутри котлетки плесень чёрная. Интересно, знает ли об этом его муженёк? — Это уж не тебе решать…       Уезжаю по коридору, но спиной чувствую на себе прожигающий взгляд. Какая же ты все-таки мразь. Мне даже немного жаль этого седого козла. Вот и полезло дерьмецо наружу. Интересно, заметит ли он?       Сознание мутное. Не сразу вспомнил, где я, кто я, что я… Оказывается, очухиваться после операции ничуть не легче, чем выходить из комы. Моя голова… как же она болит… — Юрий, Юрий, не дергайтесь!       Оке-е-ей. Может, вообще поспать еще чутка? И головная боль пройдет наверно. Да, пожалуй… — Юрио, познакомься, это Йозеф.       Чего? Хмуро смотрю на высокого брюнета лет тридцати рядом с Виктором и Кацудоном. Он коротко кивает, делает шаг, протягивая мне руку. Я машинально ее пожимаю. — И-и-и-и?       Я что-то решительно не въезжаю в суть происходящего. — Йозеф — профессиональный медбрат и квалифицированная… хм-м… сиделка. — Чего?! Ты приставил ко мне няньку?!       Седовласка хлопает глазами, япошка, похоже, еле держится, чтоб не закатить свои. Охуеть. У меня будет нянечка! А колыбельные будут? А подгузнички поменяют?! Мне аж дышать трудно, так я зол. — Мне не нужна нянька! — Ты не понимаешь, Йозеф не будет нянькой. Он будет помогать тебе делать то, что ты пока не можешь самостоятельно. Приносить и уносить тебя в ванную, подавать что-то. Разминать твои ноги, выходить с тобой на прогулку… — Я не собака, чтоб меня выгуливать! — Да никто и не называл тебя так! — Виктор всё-таки сорвался. — Мы не сможем быть с тобой круглые сутки, потому что…       Так. — Договаривай!       Никифоров молчит, но за него отвечает ненаглядный супруг. — Потому что мы готовимся к новому сезону.       Я знал. Знал, что это будет. Но почему-то, когда свинорылый сказал это вслух, меня словно полоснули ножом по сердцу. Кажется, я даже дышать на минуту перестал. — Вот оно как… — Йозеф?       Он тут же садится ровнее и устремляет на меня взгляд своих темно-карих, почти черных глаз. Блять, не могу долго выносить, когда он так смотрит. Сам не знаю, почему. Как будто прямо в душу заглядывает, сволочь. — У тебя есть самое любимое место за городом или в городе?       Задумавшись, он прикладывает палец к губам. Тц, совсем как Виктор. Я жду ответа на вопрос. — Да, пожалуй, есть такое. А что? — Можешь отвезти меня туда?       Похоже, я удивил его. Но он быстро собрался и улыбнулся мне. Это необычно, но этот мужик меня почти не раздражает. Он не докучает мне навязчивыми вопросами о самочувствии, не обращается со мной, как с младенцем. Видимо, понимает, что из-за этого я буду злиться и портить настроение нам обоим. Уже неделя прошла, как он стал мне помогать. Со мной рядом он практически целыми днями: утром приходит, вечером уходит, плюс два выходных — суббота и воскресенье. Когда его нет, возле меня трется Виктор. И уж этот реально меня достает постоянными вопросами о том, не надо ли мне чего. Я же стараюсь как можно меньше говорить с ним, как можно реже на него смотреть и вообще переключать свои мысли куда-нибудь подальше от него. Получается с переменным успехом. Со свинорылым практически не разговариваю. Виктор делает вид, что не замечает, что всё в порядке, но на его роже написано, что всё он видит и замечает. Но не знает, что с этим делать. Ах, да — мы действительно живем на съемной квартире. Она большая, ничуть не хуже гостиничного номера. Но я все равно ненавижу ее. И мечтаю поскорее свалить отсюда. — Да, конечно. Когда бы ты хотел съездить туда?       Мы с Йозефом обращаемся друг к другу на «ты». Официальное обращение раздражает меня, усиливая чувство того, что я в какой-то больнице. Но несмотря на это, я все еще настороженно отношусь к нему. Впрочем, наверное, единственные люди, к которым я теперь отношусь действительно хорошо — это Бек и дедушка. Все остальные дружною толпой могут идти на хуй. — Сейчас.       Ехали долго, я даже успел задремать. Но когда проснулся и поглядел в окно авто, увидел море… — Ты привез меня на пляж? — поднимаю бровь, смотрю на Йозефа. Тот в ответ лишь качает головой. — Не совсем. Пляж Альма — там, — он показывает рукой в сторону, продолжая проверять коляску, которую уже вытащил из багажника. — До него километров пять. А здесь нет шумных туристов.       Ах ты чёрт темноглазый! Не могу сдержать улыбки, потому что рад. Рад тому, что он так угадал с нужным местом. То ли так совпало, то ли просто Йозеф понял, что я не хочу видеть людей. Он берет меня на руки, усаживает в коляску и катит по пологой узкой дорожке вниз. Сам я не смогу здесь спуститься. Да и если быть честным — я разрешаю Йозефу иногда катить коляску. Но лишь в те моменты, когда рядом нет двух знакомых рож. — А почему тут никого нет? — Сейчас не сезон. Да и место здесь не выгодное. Не нравится?       Качаю головой. — Нет, самое оно.       Плеск воды так успокаивает. Я смотрю вдаль и понимаю, что уже давно не чувствовал себя так хорошо, так умиротворенно. Йозеф стоит в метре справа. Молчит и тоже смотрит на горизонт. Странный всё-таки мужик. Немного походит на Бека. Только если мой друг со мной более разговорчив, чем с остальными, то Йозеф всегда говорит мало. Впрочем, это ему даже в плюс. Чем меньше он похож на Виктора — тем лучше. — Слушай, Йозеф?       Тут же поворачивает голову в мою сторону. Блять, да что у тебя за глаза-рентген?! — Я хочу… короче, разуться и подъехать ближе к воде. Сможешь устроить?       Да, я знаю, что все равно ничего не почувствую. Но мне так хочется хотя бы вообразить, что мои ноги — это не совсем бесполезные куски мяса на костях.       Йозеф кивает, разувается сам помогает снять обувь мне, закатывает штанины моих джинсов почти до колена. Аккуратно прикатывает на метр-полтора в воду и, удостоверившись, что коляска стоит ровно и крепко, снова встает рядом, держа за шнурки мои кеды и свои ботинки. Не знаю, почему, но усмехаюсь и поворачиваю голову обратно, снова уставившись на горизонт.       Волны накатывают на берег одна за другой. Совсем небольшие, спокойные. Ветер обдувает мое лицо, и я непроизвольно закрываю глаза, погружаясь в расслабленное состояние, когда можно не думать ни о чем вообще. И понимаю, что мне хорошо. Но стоило мне расслабиться почти полностью, как вдруг… — Ах!       Открываю глаза. Мне показалось?! Оглядываюсь, сам не зная, зачем, и тут же натыкаюсь на удивленный взгляд справа. — Всё в порядке? — Я… Йозеф, мне кажется…       Он тут же настораживается, встает прямо передо мной. А я просто не могу поверить… — Йозеф, я чувствую! Чувствую свои ноги!       Я не могу, меня пробивает на слезы. Блять, я счастлив! Я так счастлив, что готов обнять этого медбрата и заорать от радости! Но держусь. Точнее, вцепился в подлокотники и ошалело смотрю на лицо напротив, которое расцветает искренней улыбкой.